Тауфик аль-Хаким - Избранное
— Эй, ты, принеси-ка нам кофе! И свари его как следует! Заклинаю тебя твоими глазами!
Он спросил меня:
— Ну как, дело в петле?
Ему не терпелось узнать, как идет расследование, есть ли у него надежда отправить обвиняемого на виселицу. Я ответил тихо, не глядя на него, как бы разговаривая сам с собой:
— Нет, дело в постели!
Неожиданно мамур вскочил, словно нашел ключ к разгадке тайны, и крикнул:
— Шейх Усфур!
Из темного угла комнаты показалась голова этого странного человека. Он поднял свой зеленый скипетр, как бы говоря: «Здесь!»
— Что ты скажешь, шейх Усфур?
Мне стало не по себе. Не хватало еще советоваться во время следствия с полоумными! Я многозначительно посмотрел на мамура. Он подошел ко мне и сказал:
— Шейх Усфур почти святой. Однажды он нашел ружье, спрятанное преступником на дне канала!
— Господин мамур, вместо того чтобы допрашивать шейха Усфура или шейха Тартура, потрудитесь отправиться с вашим помощником и солдатами в деревню и обыскать там дома подозрительных лиц!
Мамур тотчас гаркнул:
— Господин помощник!
Помощник вошел в комнату. Он слышал мои слова и вручил своему начальнику протокол обыска в одном экземпляре.
— Обыск уже произведен, эфенди!
Не читая протокола, мамур сунул его мне. Я пробежал глазами многословный текст и остановился на привычной фразе: «…Оружия или чего-либо запрещенного не обнаружено».
Сделав внизу пометку: «Приобщить к делу», — я задумался, опустив голову на руки. Что еще можно предпринять при создавшемся положении? Кого допросить, чтобы протокол разбух хотя бы до двадцати страниц?
Мне хорошо запомнились слова начальника следственного отдела. Однажды, принимая от меня протокол в десять страниц, он спросил: «Правонарушение? Проступок?» Когда же я объяснил, что дело идет об убийстве, он удивленно воскликнул:
— Дело об убийстве, а протокол всего в десять страниц! Убийство человека! Убийство человека на десяти страницах?
Я возразил ему:
— Но ведь нам удалось задержать преступника при помощи этого ничтожного количества страниц.
Однако он не обратил на мои слова никакого внимания и продолжал оценивать протокол со своей точки зрения, взвешивая его на руке:
— Кто же поверит, что это протокол об убийстве человека?!
Тогда я заверил его:
— Если пожелает Аллах, в дальнейшем мы будем придерживаться требуемого веса.
Пока я сидел задумавшись, все это воскресло в моей памяти. Вдруг в зале раздался голос Усфура. Полоумный шейх пел:
Спросите женщин вы, мужнины,Печали им ясна причина.Ресницы глаз моей любимойПокроют весь феддан собой!
Я не рассердился и не прогнал шейха, хотя своим пением он проявил неуважение к следствию. Я задумался над словами песни, а вдруг в них есть какой-нибудь смысл. Собственно говоря, внимание мое привлекло слово «женщины». Уж не хотел ли он сказать, что виновных надо искать не среди мужчин, а среди женщин? Но кого же именно? Пока нет никаких указаний на участие женщин. Пострадавший после смерти жены жил один. У него никого нет, кроме старухи матери, которую вряд ли можно считать женщиной. Нет, Усфур не соображает, что говорит. Этот безумный старик явно из породы попугаев. Повторяет слова бессмысленной песенки. Однако подожди, не торопись! У жертвы преступления есть ребенок. Разве больная, дряхлая старуха может нянчить ребенка?
— Эй, староста, сюда!
И я задаю старосте этот вопрос.
— Ребенка нянчит девочка, — глупо ухмыляясь, отвечает староста.
— Какая девочка?
— Сестра его умершей жены.
— Она большая?
— Совсем еще дитя.
Я взглянул на помощника и приказал немедленно доставить девочку сюда. Прошло немного времени, и появилась стройная девушка лет шестнадцати. Никогда еще глаза мои не видели в деревне такого изящно очерченного, словно выточенного из слоновой кости, красивого лица, такого стройного девичьего стана. Девушка в длинном черном платье замерла на пороге, словно изваяние из черного дерева. Староста подбодрил ее:
— Входи, невеста.
Девушка вошла в комнату, смущенно потупя взор. Она не знала, к кому из присутствующих ей следует подойти. Староста направил ее ко мне. Она остановилась передо мной и вскинула ресницы. Впервые за всю мою практику следователя я почувствовал волнение и, растерявшись, не знал что спросить. Секретарь не видел девушки — он сидел к ней спиной. Удивленный моим молчанием, и, по-видимому, решив, что я уснул, он обмакнул перо в чернильницу и повернулся к свидетельнице.
— Как тебя зовут, девочка?
Но стоило ему увидеть ее, как он уже не мог отвести от нее глаз, совершенно забыв про свои бумаги. Я поглядел на окружающих меня людей: мой сонный помощник очнулся, зашевелился и, широко раскрыв глаза, уставился на девушку; мамуру теперь уже не нужны были ни кофе, ни «бунн»; шейх Усфур подполз и, словно собака, улегся у моих ног, устремив взгляд на красивую крестьянку и разинув рот. Поистине велика власть женской красоты…
Усилием воли я овладел собой и, стараясь не выдать обуревавшего меня чувства, не глядя на нее, спросил красавицу:
— Как тебя зовут?
— Рим[71].
Она произнесла свое имя таким голосом, что я задрожал, словно струна от прикосновения тонких пальцев. Боясь, что дрожь в голосе выдаст мое волнение, я замолчал. Да, положение становилось щекотливым. Если после каждого ответа Рим голова у меня будет кружиться все сильнее — допрос затянется. Я собрался с духом и засыпал ее вопросами. Затем попросил ее рассказать все, что она знает, и стал любоваться ею. Я узнал от нее удивительные вещи! Оказывается, она еще не слыхала о преступлении. Ее разбудили и привели сюда, не сказав в чем дело. Я решил пока ничего ей не говорить — так мне подсказывало чутье следователя.
Я спросил Рим, сватались ли к ней женихи? «Да», — ответила она. Последний раз сватался красивый юноша, и она согласилась выйти за него, но муж сестры, ее опекун, не хотел дать согласия на этот брак. Впрочем, он всегда был против, когда ей предлагали руку. Видно, многие простирали к ней руки, как верующие простирают руки во время молитвы.
— И ты сердишься на него за это? — спросил я.
— Нет, — горячо воскликнула она. И в этом возгласе прозвучала необычная страстность.
— А ты встречалась с женихом?
— Да, всего только два раза, около нашего дома.
Жених ей нравится, но она не хочет противоречить опекуну. А опекун? Почему он отвергает всех претендентов? Оберегает ее покой? Или считает их недостойными ее? Она не знает причины, не понимает. Ей очень хочется понять, в чем здесь дело. Иногда она даже плачет. Она хочет знать… Что знать? Ничего. Она не может объяснить. Ведь умение выражать словами свои чувства и желания — дар, которым обладают не все.
Чтобы выразить свои чувства, надо понимать, что творится в твоей душе. И мне показалось, что душа этой девушки подобна зарослям бамбука или тростника. Тонкий луч света проникает в заросли, только когда тростник колышется. Да и тогда этот световой зайчик прыгает и скользит, как маленькая неуловимая серебряная монетка.
Тем не менее слабый луч замелькал и между строк моего протокола. Я начал нащупывать пульс дела, мне было приятно смотреть на Рим, и я вдруг заинтересовался следствием. Только я собрался было попросить еще чашечку кофе, как вдруг мой помощник спросил полицейского, появившегося в дверях:
— Прислали машину за пострадавшим?
— Давно уже.
И девушка все поняла. У нее вырвался крик, но она подавила его. Я не сомневался: крик вырвался из глубины души.
Я хотел продолжать следствие, но девушку словно подменили. Теперь она давала только односложные и бесполезные ответы. Я решил отложить допрос.
— Отдохни. Рим, — и, взглянув на мамура, добавил: — Лучше продолжим следствие утром.
Я показал на окно — уже светало. В комнате горел светильник, и мы не заметили приближения дня.
Я поднялся из-за стола и сразу вспомнил, что сегодня у нас заседание суда, — ночью я об этом совсем забыл и не попросил никого из коллег заменить меня на суде. Поэтому нужно немедленно отправляться обратно, чтобы поспеть на заседание вовремя.
— Господин помощник! Посадите девушку в фордик!
Я захлопнул папку с протоколом. После заседания мы продолжим допрос в моем кабинете.
Подали оседланных лошадей, и все отправились в обратный путь. Шейх Усфур ехал позади нас. Он нервно вертел в руке свою зеленую палку и возбужденно кричал:
— Это она! Это она!..
— Опомнись, — оборвал его мамур.
— Это она, она! Ее ресницы! Я узнал ее, узнал ее ресницы!
— Опомнись, шейх Усфур, не вертись, а то упадешь с осла!
Усталость одолевала меня, я с трудом держался в седле. Слава Аллаху, свежий утренний ветерок, слегка касаясь моего лица, будто дуновение веера красивой проказницы, вернул мне бодрость, и я обрел способность размышлять. Вдруг шейх Усфур запел так отчаянно, точно у него разрывалось сердце:
