Павел Басинский - Полуденный бес
– Как ты нашла дом? – все еще удивлялся Половинкин.
– Думаю, это было гораздо проще, чем найти поезд до Малютова, – засмеялся священник. – Долго же мы ехали, Джон… Эта моя вечная болтливость!
Девочка продолжала уплетать огнедышащий борщ, не забывая часто макать хлеб в общую миску с густейшей домашней сметаной. Вообще, вела себя очень непринужденно и отличалась от чикомасовской ребятни только своей вызывающе короткой майкой-топик и шортами с бахромой по краям, сделанными из обрезанных джинсов. На эту майку и шорты, как заметил Джон, взрослые чикомасовские девочки время от времени посматривали с потаенной завистью, а мальчики, что сидели поближе к Асе, косились со слишком подчеркнутым равнодушием.
– Где же отец Тихон? – нетерпеливо спросил Чикомасов.
– В кабинете отдыхают! – шепнула попадья.
– Они уже проснулись! – раздался бодрый высокий голос, и в зал быстро вошел древний старик в парусиновом костюме и шапке-сванке, из-под которой выбивались пепельно-седые кудри. Чикомасов подбежал к нему и пал на колени, сложив ладони лодочкой, точно просил воды ему налить. Старик нежно погладил его по голове и, подняв за плечи, поцеловал в губы. – Бог да пребудет с тобой, Петенька! – сказал он. И без всякого перехода приказал: – Предъявляй американца!
Растроганный Чикомасов взял старца под руку и повел к Джону, но на их пути уже стояла Ася. На ее щеках оставались жирные следы от сметаны.
– А я про вас знаю, – предупредила она отца Тихона, – вы тот юродивый, который был епископом.
– Правильно, – улыбнулся старец.
– А епископ это большая должность? – спросила Ася.
– Как бы тебе объяснить… Юродивый поважнее будет.
– А у меня мать тоже юродивая, – продолжала девочка, – и очень большая дура!
– Не глупее тебя, лягушонок, – возразил отец Тихон, – а кто родителей ругает, тому счастья не будет.
– Значит, мне счастья не будет? – обиделась девочка.
– Тебе будет, лягушонок, – успокоил ее старец. Он мягко отстранил ее и подошел к Джону. – Ну, здравствуй, – просто сказал он, как будто они не виделись пару дней. – Вернулся?
– Вернулся, – так же просто ответил Половинкин.
– Пошли погуляем?
– Погуляем.
– И я с вами! – закричала Ася.
– А ужинать? – встряла попадья.
– Нет, Настенька, – отвечал отец Тихон, – поесть иностранец всегда успеет. Твой борщ и холодный хорош. А ты, Асенька, иди с девочками посуду мыть и заодно расскажи, что в Москве приключилось.
– Как? – Ася сделала огромные глаза. – Вы ничего не знаете о РЕВОЛЮЦИИ?! Вы что, радио не слушаете? Ну вы и темный народ!
Она мгновенно забыла про Джона и помчалась собирать посуду, по пути захлебываясь горячими словами:
– Там ТАКОЕ было! ТАКОЕ!
Ребятня слушала ее жадно, а попадья недоверчиво качала головой.
Джон с отцом Тихоном вышли из дома и медленно брели по церковной площади.
– Хотите меня в храме на ночь запереть? – не то в шутку, не то всерьез спросил Половинкин.
Старец его словам не удивился.
– Рано тебе, – серьезно ответил он, – ты еще совсем пустой человек.
– Почему это я пустой?
– Потому что тебя еще нет. Не был ты на этой земле задуман. Случайно на свет появился, случайно и исчезнешь.
– Ну что вы за народ такой! – злился Половинкин, забегая то справа, то слева от старца. – В Америке сто раз подумают, прежде чем сказать сироте, что он сирота.
– А ты и не сирота, – грубо оборвал его старец, резко остановившись. – Ты не сирота, Джон! Ты ни то ни сё, половинка с четвертинкой… Недоделанный ты.
– Это я-то недоделанный! – завопил Джон. – Это вы тут все недоделанные! Я гражданин величайшей страны! Да знаете ли вы, что если со мной что-нибудь случится, если я, как вы выразились, случайно исчезну , вопрос обо мне будет решаться на уровне президента США? Мне на помощь отправят вертолет с морскими пехотинцами!
Старец сильными перстами больно взял его за руку.
– Пехотинцы, говоришь? Нет, никто тебе, Ванька, не поможет! Ни морские пехотинцы, ни президент ваш, ни даже я сам! Страшная война за тебя идет, страшная! Много из-за тебя народу пострадать может. Ты зачем сюда приехал, а? По приказу Вирского сюда приехал? А разве тебя сюда звали? Ты что себе думал, когда сюда ехал? Ты хотя бы представляешь, кто такой Вирский? Какая огромная сила в нем!
– Откуда вы знаете про Вирского?
– От верблюда! Но тут Родион ошибочку совершил, силушку свою переоценил. А силушка у него уж не та! Растратил он силушку на суету сует, на деньги агромадные.
– Тихон Иванович! – внутренне собравшись, попросил Джон. – Прекратите юродствовать. Расскажите о моей матери…
– Ваша мать русалка, молодой человек, – неожиданно перейдя на «вы», спокойно заявил отец Тихон. – Говорю вам это так же ответственно, как то, что ваша жизнь находится в большой опасности. Вирскому вы необходимы только как приманка для вашей матери.
– Что за бред?!
– Вирский потерял вашу мать из поля зрения. Все время после ее убийства он терзал ее неприкаянную душу, обещая ей встречу с вами. В тот день, когда она перестала ему верить и сбежала от него, у Вирского как раз намечался в его деле какой-то решительный шаг. Думаю, что это так, иначе он не вызвал бы вас. Вирский – это страшный человек! Он помешан на идее грандиозного жертвоприношения, в результате которого он хочет вступить в переговоры с дьяволом и предложить ему нечто вроде протокола о намерениях. Нет сомнения, что он проиграет, потому что состязаться с Сатаной на его территории невозможно. Но сколько после его поражения останется жертв? Поэтому мы стараемся ему помешать…
– Кто мы ?
Старец вдруг засмеялся и, как мальчишка, боднул Джона головой в плечо.
– Мы? О, это великая сила! В данный момент это я, Петр Иванович с семьей и, кажется, еще эта… как ее бишь? – Ася?
– Что же вы мне предлагаете?
– Я предлагаю тебе выбор. Или ты доверишься нам. Или станешь одной из жертв Вирского и поможешь в его отвратительном деле, да еще и ценой своей жизни.
– Но я вас совсем не знаю! – воскликнул Джон.
– А Вирского ты знаешь? – едко усмехнулся старец. – А себя самого ты знаешь? Что делать, Ванечка? Что делать, это твоя судьба! Но ты не должен торопиться. Это Вирский должен вечно спешить. Дело его механическое и не терпит промедления. У тебя же в запасе есть целых три дня.
– Сколько-сколько?
– Это все, что у тебя есть. Видишь ли, с самого начала в твоей судьбе было что-то противное естественному ходу вещей. Каждый человек – Божий замысел, но в твой замысел вмешалась какая-то другая воля. Ты пытаешься ускользнуть от своей судьбы, Джон. Ты хочешь убедить себя, что ты сам распоряжаешься собой. Но в глубине души – да-да! в глубине своей глупой и еще не проснувшейся души – ты чувствуешь, что это не так. Ты спишь, но ворочаешься во сне. Эй, просыпайся, Джон! Обратись с молитвой к Создателю! Пусть Господь Сам укажет тебе дорогу к твоему месту на этой земле.
– Где находится могила моей матери? – спросил Половинкин.
– Ну слава Богу! – воскликнул старец и порывисто обнял его. – И молитва не потребовалась! Или кто-то сейчас крепко молится за тебя. Очень крепко кто-то за тебя молится!
Пробуждение
Его разбудил солнечный луч, ласкавший правую щеку из-за неплотно задернутых ситцевых занавесок. Он сладко потянулся, но не спешил открывать глаза.
Так он часто просыпался в Питтсбурге: от нежного солнечного ожога на щеке, бесконечно потягиваясь, но не открывая глаз, пока отец Браун и Нина (просто Нина, как он называл свою приемную мать) не войдут его в комнату, не коснутся прохладными губами его нагретой щеки и не скажут в один голос:
– Happy morning, darling! [4]
Их голоса звучали как два одинаковых колокольчика. Это была их игра. Он должен был угадать, чей поцелуй был первым. Губы отца Брауна и его супруги были неразличимы в своем прикосновении, как и запахи, исходившие от стариков. Да они и меньше всего были похожи на супругов. Скорее на брата с сестрой. Если Джон угадывал, чей был поцелуй, старики хлопали в ладоши. Это предвещало удачный день.
В Питтсбурге Джон никогда не задумывался, почему его приемные родители придавали такое значение этой смешной примете. Но сейчас он мучительно пытался вспомнить: а в тот день, когда Нину сбил огромный рефрижератор, непонятно как оказавшийся на их узкой улочке, он угадал поцелуй или нет?..
Половинкин зевнул, еще раз сладко потянулся, почмокал, как в детстве, открыл глаза и обнаружил себя на диванчике в кабинете Петра Ивановича. Он ночевал тут один, и ему стало неловко оттого, что ему отвели отдельную комнату. Как разместились на ночь все остальные обитатели чикомасовского гнезда?
Надев джинсы и кроссовки (кем-то тщательно вычищенные), он вошел в гостиную. Старец Тихон сидел в кресле под красным матерчатым торшером.
– Утро доброе! Как вам спалось? – спросил он.
– О’кей!
