Юрий Козлов - Реформатор
«Потому что, видишь ли, тогда я двойной неудачник, — вздохнул Савва. — И карпа упустил, и крючок утопил. Такие люди, — прошептал, как будто пруд был одним большим (и враждебным) ухом, — опасны для государства… Особенно, — добавил после паузы, — если служат ему искренне и верно. Знаешь, чем опасны такие, как я, двойные неудачники?»
«Нет», — признался Никита.
«Тем, — сказал Савва, — что минус на минус дает плюс».
«Но тогда ты тройной неудачник, — заметил Никита, — ведь ты еще и утопил мобильник в тот самый момент, когда тебе звонил президент. Минус на минус и на минус дает… что?»
«Что-то страшное, — ответил, подумав, Савва, — нечто такое, о чем лучше не думать».
«Ты сам хотел поймать маятник», — пожал плечами Никита.
«Наверное, — согласился Савва, — но он прошел сквозь меня, как невидимое лезвие, превратив мою единую и неделимую сущность в лохмотья».
«Разве сущность может быть единой и неделимой?» — усомнился Никита.
«Может, — подтвердил Савва, — если она последняя».
«А какая сущность последняя?» — спросил Никита.
«Та, которую человек несет в ладонях Господу Богу на Суд», — ответил Савва.
… «Или та, которую я намерен доставить на автобусе в Конфедерацию Белуджистан?» — подумал, спустя десятилетия, Никита Иванович Русаков.
Коридор
Никита Иванович был приятно удивлен, внешним видом международного экспресса «Богемия-Белуджистан», точно по расписанию подкатившего к остановке у моста через Влтаву, где Никита Иванович дожидался его в тревожном одиночестве.
Серебристо-белый, без единой вмятины, в иглах антенн, с чистейшими стеклами автобус казался неприлично приличным для разрушающегося, утратившего центр тяжести мира.
Светило солнце. Улицы были пустынны, как будто в Праге не осталось людей. Однако, приближаясь к автобусу, Никита Иванович приметил в подворотне пару качающихся, как деревья не ветру, фигур в лохмотьях, свидетельствующих о неуничтожимости жизни, ее извечной готовности бесцельно длить существование в режиме бесконечного ухудшения.
Никита Иванович сунул пластиковый билет в специальную компьютерную прорезь на пуленепробиваемой двери. У водителя на дисплее высветилась стандартная информация: номер билета, место, фотография Никиты Ивановича (Жельо Горгоня), пункт следования, серия паспорта, наличие виз и так далее.
Данные совпали, и дверь мягко подалась назад.
Никита Иванович поднялся в салон.
Внутри в автобусе тоже было все в порядке. Чехлы на креслах, пластиковые жалюзи на окнах, булькающий кипятком кофейный агрегат и, судя по всему, исправно функционирующий туалет. Никита Иванович как будто оказался в старой доброй объединенной (а не в новой злой разъединенной) Европе, которую он еще застал. Или — в Европе, избежавшей эпидемий, тихих ядерных катастроф, гражданских и прочих войн, Великой Антиглобалистской революции, не менее великого переселения народов, восстаний неизвестно кого против неизвестно чего, внезапных границ, то есть всего того, чего избежать не удалось.
Немало Никиту Ивановича порадовало и то, что автобус был заполнен едва ли на треть. Похоже, автотранспортное предприятие, гоняющее автобусы из Праги в Конфедерацию Белуджистан, работало себе в убыток.
В креслах сидели стройные серо-черные, как из пепла, сомалийцы с пухлыми детскими лицами, четыре скрытых под паранджами конические женщины, огромного (как джинн) роста араб в искрящемся пронзительно-белом бурнусе, молодая, ослепительно красивая индианка, а также не менее десяти представителей белой расы. На лицах двух из них определенно читались черты наследственного умственного повреждения.
По законам большинства европейских стран такие люди не подлежали суду, даже если кого-нибудь убивали. Впрочем, если и их кто-то убивал, того тоже не особенно преследовали. Умственно поврежденные это знали и старались вести себя спокойно. Но это удавалось им не всегда. Так что ухо надо было держать востро. Особенно ночью, подумал Никита Иванович.
…Он вспомнил, как Савва объяснял Ремиру, что высшая и последняя стадия свободы — это когда тебя (свободного) могут в любой момент прибить другие (свободные) люди. А могут и не прибить. Таким образом, жизнь и свобода обретают то самое тождество, о котором мечтали лучшие умы человечества, когда не понять, где начинается жизнь и заканчивается свобода. Во всяком случае, начинаются и заканчиваются они вместе.
К тому времени как состоялся этот разговор, Ремир уже освободил себя от многих условностей. К примеру, он перестал носить костюмы, а ходил (даже во время официальных мероприятий и международных встреч) в галифе, небесно-голубой рубашке с узким черным, как клинок, галстуком и в короткой мягкой кожаной куртке. То есть фактически превратился в вождя, хотя еще и не очень понятно было: кого и куда он ведет?
Савва отмечал в этом процессе три ступени: когда вождь освобождает от условностей себя; когда вождь освобождает от условностей свою страну; и, наконец, когда он освобождает от условностей оставшийся мир. Ремир находился пока на первой ступени лестницы вождизма — самой скользкой, ненадежной, куда к тому же часто заступают случайные люди. Никита вспомнил, что в галифе и в странном каком-то картузе расхаживал в свое время самый странный (хотя вряд ли страннее Лжедмитрия, или Павла Первого) российский вождь — Александр Керенский.
Значит вечный конфликт между свободой и несвободой, капитализмом и коммунизмом, демократией и тоталитаризмом, заметил Ремир, можно свести к простой схеме: свобода — это когда тебя может убить любой, несвобода — когда тебя может убить только власть, государство. Вот почему, продолжил Ремир, народ, если, конечно, дать ему это право, неизменно выбирает крепкую власть, здоровый тоталитаризм, а не бесконечную свободу. Народ, он тогда уже говорил, как полагается вождю — чеканно и (в смысле логики) линейно (возражать было невозможно), не верит самому себе, потому что знает себя. Знает, что сам себя обманет. К тому же народ понимает, что власть, государство, в отличие от разного рода маньяков и хулиганов, как правило, не убивает из удовольствия или по причине полнолуния, а исключительно по необходимости. И в любом случае — в неизмеримо меньших масштабах. Так что, подвел итог Ремир, народ понимает свою выгоду.
…Даже присутствие в автобусе дебилов не испортило Никите Ивановичу настроения. Он надеялся, что они скоро выйдут. Как правило, дебилы предпочитали не удаляться от постоянного места жительства (и кормления).
Неожиданная автобусная гармония расслабила Никиту Ивановича. Ему вдруг показалось, что жизнь… прекрасна. Он понимал, что фаустово это ощущение обманчиво, но утешал себя мыслью, что мир изначально лишен внутреннего единства, а потому внутри общего (тотального) дисбаланса вполне возможен персональный, складывающийся из случайных элементов — настроения, хорошей погоды, игры света и тени, пейзажа за окном, необъяснимого интереса во взгляде индианки в мини-юбке и так далее — баланс.
Мысль, что кто-то хочет его убить (а ведь хочет!) показалась Никите Ивановичу несущественной, так мало значил он в этой жизни.
Он сразу обратил внимание на молодую кофейного (когда на нее падало солнце), оливкового (когда оно пряталось за облака) цвета индианку в мини-юбке. Никита Иванович знал из газет, что Индия запускает в космос спутники, что там установилось своеобразное (к примеру, имелась каста компьютерных программистов, а также неприкасаемая — хакеров) общество, но постеснялся спросить у индианки, к какой касте она относится. Во всяком случае, не к касте проституток, подумал он, потому что представительницы этой касты носили на груди медальоны с изображением раздвоенного, как змеиный язык, фаллоса.
Путешествие в Конфедерацию Белуджистан обещало быть захватывающим.
Пристраивая под ноги тощую сумку, усаживаясь на место, Никита Иванович поймал краем глаза собственное отражение в окне и загрустил. По закону больших чисел (Савва называл его «законом законов») что-либо между ним — пузатым, одышливым, неопрятно-лысым (лоб был глянцево гол, а на висках висели серые, как клочки стекловаты, космы) хрычом в потертом плаще и пыльных ботинках, и молодой, гибкой, надо думать, поднаторевшей в кама-сутре и прочих акробатических любовных изысках индианкой могло получиться только в случае крупных (больших чисел) материальных затрат со стороны Никиты Ивановича.
Но если верить Савве, существовал и закон малых, точнее избранных чисел, который он называл его «законом обратной силы». По этому закону — между молодой прекрасной индианкой и не молодым и не прекрасным Никитой Ивановичем могло произойти все, что только могло прийти в (гипотетическую) голову и даже то, что в эту голову никак не могло прийти.
