Маргарет Этвуд - Слепой убийца

— Что? Как навсегда? Какие фабрики?

— Все, — ответила Лора. — Все наши фабрики. Все, что в городе. Я думала, ты знаешь.

— Я не знала, — сказала я.

— Наши слились с фабриками Ричарда. Все переехало в Торонто. Теперь называется «Королевское объединение Гриффен — Чейз». То есть Сыновей больше нет. Ричард их убил подчистую.

— Значит, работы нет, — сказала я. — Здесь нет. Все кончено. Ликвидировано.

— Говорят, все упиралось в деньги. Пуговичная фабрика сгорела, а перестройка слишком дорогая.

— Кто говорит?

— Не знаю, — ответила Лора. — Разве не Ричард?

— Это была нечестная сделка, — сказала я. Бедный отец, он верил в рукопожатия, честное слово и молчаливые выводы. Я начинала понимать, что все это теперь не действует. А может, никогда не действовало.

— Какая сделка? — спросила Лора.

— Не важно.

Значит, я напрасно вышла замуж за Ричарда: я не спасла фабрики. И, конечно, не спасла отца. Но оставалась Лора — хоть она не на улице. Вот о чем следует думать.

— Отец оставил что-нибудь — письмо, записку?

— Ничего.

— Ты смотрела?

— Рини смотрела, — ответила Лора тихо; значит, ей самой не хватило духу.

Разумеется, подумала я. Рини все осмотрела. И если что-то нашла, сожгла тут же.

Но отец не оставил бы записки. Он понимал, какие будут последствия. Он не хотел вердикта «самоубийство», поскольку выяснилось, что его жизнь застрахована; он давно уже вносил деньги, и никто не мог придраться, что он все подстроил. Деньги отец заморозил: они поступили доверенным, и получить их могла только Лора и лишь когда ей исполнится двадцать один год. Должно быть, отец уже не доверял Ричарду и решил, что нет смысла оставлять деньги мне. Я была ещё несовершеннолетней и женой Ричарда. Тогда были другие законы. Все мое фактически принадлежало мужу.

Как я уже говорила, мне достались отцовские ордена. За что он их получил? За мужество. За храбрость в бою. За благородную: самоотверженность. Думаю, он хотел, чтобы я стала их достойна.

Весь город пришел на похороны, сказала Рини. Ну, почти весь: в некоторых кварталах жители не избавились от горечи, но все-таки отца уважали, и к тому времени многие уже понимали, что фабрики закрыл не он. Понимали, что он тут ни при чем, и сделать ничего не мог. Его убил большой бизнес.

Все в городе жалеют Лору, сказала Рини. (С подтекстом а не меня. Считалось, что останки достались мне. Какие были.)

Вот что устроил Ричард:

Лора переедет к нам. Ну, разумеется, это необходимо: не жить же ей одной в Авалоне — ей всего пятнадцать.

— Я могу жить с Рини, — возразила Лора, но Ричард сказал, что это не дело. Рини выходит замуж, и у неё не будет времени за Лорой присматривать. Лора упорствовала: за ней вовсе не надо присматривать, но Ричард только улыбался.

— Пусть Рини переедет в Торонто, — предложила Лора, но Ричард сказал, что Рини не хочет. (Не хотел Ричард. Они с Уинифред уже наняли слуг, которые, по их мнению, больше подходили для нашего хозяйства — знали толк, как он выразился. Знали толк в Ричарде и Уинифред.)

Ричард сказал, что уже все обсудил с Рини, и они пришли к соглашению. Рини с мужем станут сторожами, будут следить за ремонтом Авалона: дом разваливается, предстоит много работы, начиная с крыши; и они всегда смогут приготовить дом к нашему приезду: на лето мы станем селиться здесь. Будем приезжать в Авалон поплавать на яхте и вообще отдохнуть, пояснил Ричард тоном доброго дядюшки. И мы с Лорой не лишимся фамильного дома. Фамильный дом он произнес с улыбкой. Мы что, не рады?

Лора его не поблагодарила. Сверлила ему лоб пустым взглядом, который практиковала на мистере Эрскине, и я поняла, что нас ждут неприятности.

Как только все войдет в свою колею, мы с ним вернемся в Торонто на машине, продолжал Ричард. Прежде всего нужно повидаться с адвокатами отца, нам на встрече присутствовать не стоит: учитывая обстоятельства, это будет слишком тяжело, а ему хотелось бы оградить нас от лишних потрясений. Рини сказала нам по секрету, что один из адвокатов — наш свойственник по материнской линии, муж троюродной маминой сестры, и он, конечно, будет начеку.

Лора останется в Авалоне, пока они с Рини соберут вещи, потом приедет в Торонто на поезде, и на вокзале её встретят. Она будет жить с нами, в доме есть свободная спальня, она прекрасно подойдет, если её чуть подремонтировать. И Лора сможет — наконец-то — пойти в хорошую школу. Посоветовавшись с Уинифред, которая в таких вещах разбирается, Ричард выбрал школу святой Цецилии. Лоре надо будет подготовиться, но он уверен, это не составит труда. Таким образом, она сможет воспользоваться плюсами, преимуществами…

— Преимуществами чего? — спросила Лора.

— Своего положения, — ответил Ричард.

— Не вижу никакого положения, — сказала Лора.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Ричард уже не так добродушно.

— Это у Айрис есть положение. Она миссис Гриффен. А я лишняя.

— Я понимаю, ты очень расстроена, — сказал Ричард холодно. — Печальные обстоятельства тяжелы для всех, но это не повод дерзить. И Айрис, и мне тоже нелегко. Я просто стараюсь сделать для тебя все, что могу.

— Он думает, я буду помехой, — сказала мне Лора вечером, когда мы укрылись от Ричарда на кухне. Было неприятно смотреть, как он составляет списки — это выбросить, это починить, это заменить. Смотреть и молчать. Он ведет себя как хозяин, возмутилась Рини. Он и есть хозяин, возразила я.

— Чему помехой? — не поняла я. — Я уверена, ты ошибаешься.

— Ему помехой, — ответила Лора. — Тебе и ему.

— Все к лучшему, — сказала Рини как-то механически. Она говорила устало и неубедительно, и я поняла, что помощи от неё ждать нечего. В тот вечер она выглядела старой, толстой и побежденной. Как выяснилось впоследствии, она уже ждала Майру. Рини позволила, чтобы её вымели из нашей жизни. Выметают только сор и выбрасывают в мусорный ящик, говаривала она, но сама же себя опровергла. Должно быть, она думала о другом: идти ли к алтарю, а если нет, что тогда делать? Плохие были времена, ничего не скажешь. Не было перегородки между благополучием и бедой: поскользнувшись, падаешь, а упав — летишь, бьешься и тонешь. Второй шанс ей мог и не подвернуться: даже если б она уехала, родила ребенка и отдала на воспитание, слухи просочились бы, и ей никогда бы не простили. Можно табличку вывесить — очередь к ней выстроится до соседнего квартала. Если женщина оступилась, значит, ей судьба оступаться и дальше. Зачем покупать корову, если можно и так молока пить вдоволь, должно быть, думала Рини.

И она сдалась, отдала нас с Лорой. Много лет заботилась о нас, как могла, но теперь у неё не было сил.

Я ждала Лору в Торонто. Жара не спадала. Духота, влажный лоб, душ перед бокалом джина с тоником на веранде, выходящей в засохший сад. Воздух — как мокрый огонь, все размякло и пожелтело. Вентилятор в спальне шкондыбал, как человек с деревянной ногой по лестнице: тяжелое сопение, стук, опять сопение. Душными беззвездными ночами я лежала на кровати и глядела в потолок, пока Ричард на мне возился.

Он говорил, что одурманен мною. Одурманен — словно пьян. Словно будь он трезв и в здравом рассудке, чувствовал бы иначе.

Я с удивлением разглядывала себя в зеркало. Что во мне такого? Что такого дурманящего? Зеркало было в полный рост, я пыталась рассмотреть себя сзади, но у меня, конечно, ничего не получалось. Невозможно увидеть себя со стороны — как видят другие, как видит мужчина, что смотрит сзади, когда об этом не догадываешься, потому что в зеркале поворачиваешь голову, глядя через плечо. Застенчивая, соблазнительная поза. Можно взять второе зеркало, но тогда увидишь то, что любили рисовать художники: «Женщину, разглядывающую себя в зеркале» — аллегорию тщеславия, как принято думать. Вряд ли это тщеславие — скорее, наоборот, поиск недостатков. Фразу — Что во мне такого? легко переделать в другую — Что во мне такого плохого?

Ричард говорил, что женщины делятся на яблоки и груши по очертаниям попок. Я груша, говорил он, только ещё неспелая. Это ему и нравилось — моя незрелость, упругость. Думаю, он имел в виду нижний этаж, хотя, возможно, и остальное тоже.

Приняв душ, побрив ноги, причесав и пригладив волосы, я теперь старательно убирала с пола малейший волосок. Тщательно осматривала ванну и раковины и все волосы смывала в унитаз: Ричард однажды как бы между прочим заметил, что женщины всюду оставляют волосы. Подразумевалось: как линяющие животные.

Откуда он знал? О грушах и яблоках, о линьке? Кто эти женщины, другие женщины? Мне было слегка любопытно — не более того.

Я старалась не думать об отце, о его смерти, о том, что было с ним перед этим, что он чувствовал; обо всем, что Ричард избегал со мной обсуждать.