Джеймс Морроу - Единородная дочь
— Опасное место… — бормотала Джули себе под нос, когда они с Мохаммедом Шодри обивали стекловатой северную стену лачуги, в которой ютилась его семья. Стекловата была розовой, пушистой и напоминала сахарную.
В дальнем углу сопела одиннадцатимесячная дочурка Мохаммеда. Малышка так дрожала, что Джули казалось, она слышит, как стучат друг о дружку ее четыре крошечных зубика.
— Что я здесь делаю? — бормотала Джули, заглушая слова ударами молотка.
Ей нравилось ощущать в руке стальную тяжесть этого инструмента. Нравились его простота и функциональность. Ее брат тоже знал толк в инструментах. У него в руках любая работа спорилась.
Но Джули понимала: даже если каждому обитателю плайтвудских трущоб вручить по молотку, этого будет недостаточно, чтобы подготовиться к предстоящей ночи.
— Ноль градусов ровно, — донесся из портативного приемника Джули жизнерадостный голос диктора. — По прогнозам синоптиков, к утру температура опустится до минус двадцати.
Дешевенький калорифер не спасет малышку Шодри сегодня ночью, от теплого молока тоже толку мало, да и жалкая стекловата в сочетании с фанерной стенкой ничего не стоила.
Джули нравился Мохаммед Шодри, этот беженец из Ирана, который искал пристанища на чужой земле после недавней, на удивление успешной попытки ЦРУ восстановить в его родной стране монархию. Он зарабатывал на хлеб, собирая металлолом и сбывая его по пятьдесят центов за фунт. Чтобы как-то сводить концы с концами, приходилось и приворовывать. Мохаммед считал, что миром правят евреи. Он почти серьезно говорил об организации покушения на госсекретаря. Открытость Мохаммеда, его вера в собственную благонамеренность и привлекали Джули. Несмотря на то, что никаким особым талантом или добродетелью он не отличался, Джули казалось, что Шодри заслуживает чего-то большего, чем этот лоскут стекловаты. Если она останется и согреет его одиннадцатимесячную малютку своим теплом, будет только справедливо.
Сделав все возможное, Джули брела в предрассветных сумерках мимо выстроившихся в ряд больших и маленьких автофургонов к «Зеленой супнице». Снежинки садились на ее парку, словно белые мошки. Джули глубоко и протяжно зевнула. В рот тут же залетел шаловливый рой. Следующая остановка — круглосуточный супермаркет на перекрестке тридцать пятого шоссе и Спринг-Гарден. Нужно было пополнить запасы кофе, сахара, апельсинов и многого другого. Как же Джули не хотелось туда ехать. Вот бы сейчас плюнуть на все, отправиться прямо домой и заняться с мужем неистовым сексом.
Внезапно послышался неприятный вибрирующий звук, словно при столкновении железного шара с кеглями. Джули обернулась. Тяжелая дверь небольшого фургона с нью-йоркскими номерами скользнула в сторону, мелькнули фигуры людей в комбинезонах. Но Джули почуяла неладное еще до того, как их заметила. Сквозь снежную кутерьму к ней направлялся полицейский. А сердце, этот ясновидящий насос, уже било тревогу: «Люди из Цирка!»
— Не подходите ко мне! — крикнула Джули холодному слепящему свету фонариков.
Их было человек пятнадцать в шлемах и зеленой униформе — этакая стайка задумавших недоброе кузнечиков. Предводитель, высокий мужчина с обветренным лицом и жесткими усами, торчащими из-под носа, как велосипедный руль, выступил вперед, наведя на Джули настоящий боевой маузер.
— Священная река будет жечь тебя, как кислота, — заговорил он, подняв пластиковое забрало, — и это докажет, кто ты есть на самом деле.
— Здесь территория Америки, — огрызнулась Джули. — Покажите ваше удостоверение.
— Брат Майкл, покажи этой женщине наше удостоверение. — Слова вылетали изо рта усача белыми клубами пара, слог за слогом.
К ним подошел прыщавый коротышка, брат Майкл, надо полагать, и вместо документов вынул наручники.
Он защелкнул один браслет на левом запястье Джули. Второй наткнулся на пустоту.
— Э, да у нее одна рука! — Брат Майкл как бы даже обиделся. — Кто-то ей вторую уже оттяпал! Где ты руку посеяла?
И он был прав, Молли с ней сейчас не было, трудяги Молли, этой печки с пятью пальцами. Джули оставила ее в лачуге Шодри, греть его маленькую дочурку. Не на время и не в подарок. Это было пожертвование, жалкое подаяние. Джули знала, что скажет Бикс: «Дорогая, она же не застрахована, второй нам не достать. Как ты могла оставить эту?»
— Так пристегни ее к себе, — приказал капитан. Сказано — сделано. Попалась. Вот тебе и опасное место.
Холодный металл впился в левое запястье Джули.
Под дулом маузера Джули прошла мимо «Зеленой супницы», мимо погруженной в тягостные раздумья автоцистерны с химикатами, этого вместилища жидкой ненависти.
— Я требую адвоката! — настаивала Джули. Они подошли к небольшому грузовичку, предназначенному для развоза кондитерских изделий. Он послушно их дожидался, потихоньку обрастая наледью. — Куда вы меня ведете? — тщетно требовала объяснений Джули.
Коротышка забрался на пассажирское сиденье, втащив Джули с собой в кабину. Внутри пахло сахарной пудрой.
— Я гражданка Америки!
Усач сел за руль.
— Я никуда не поеду!
Но когда грузовичок выехал на Маркет-стрит, направляясь в сторону Дэлавера, Джули заплакала. Конечно, от страха. От страха и сожаления. От жалости к самой себе, одиночества, неизвестности. Но главное, она вдруг поняла, что в записке из коржика она не разглядела другую надпись: «Тебе не доведется увидеть, как появится на свет твой второй брат».
Глава 16
Билли Милк застегнул молнию белоснежного непромокаемого комбинезона, обошел вечнозеленое Древо Жизни и, спустившись по береговому откосу, вошел в священные воды реки Возвращения Христова. Истоками реки были северные родники, а потом она несла свои воды прямо через город к океану. В точности соответствуя книге Откровения, Древо росло «на обоих берегах реки»: его мощный ствол мостом нависал над руслом. Подобное чудо стало возможным благодаря развитию корневых систем на обоих концах ствола. К 2012 году биотехнология достигла уровня, позволявшего воплотить Писание в жизнь.
И хотя крещение было не так популярно в народе, как сожжение заживо, паства Билли добросовестно посещала и это мероприятие. Более трех сотен верующих собралось на берегу, и еще сотня забралась на ствол Древа Жизни и разместилась среди веток, увешанных золотыми яблоками. Любовь к Богу привела их сюда, или они пришли лишь потому, что хотя бы раз во время каждого массового крещения глаз-фантом их первосвященника пронзал «новообращенного» насквозь и видел порочное нутро неопределенщика? «Еретик! — кричал тогда Билли. — Пусть Господь решит твою судьбу на благословенной арене!» После чего толпа взрывалась торжествующими криками.
Но массовому безумию предавались не все. Были и такие, кто неверно трактовал роль священной инквизиции, находил ее противоречащей законам Божественной любви и даже Писанию. Билли смирился с существованием подобного мнения. Многие из его паствы не были до конца уверены в том, что Атлантик-Сити должен был сгореть.
Билли выбрался на песчаную косу и обвел взглядом собравшихся. Столько преданных глаз смотрело на него, но Тимоти тут не было. Архиепископ все еще сидел обнаженным в прихваченной первыми морозами грязи под мостом Бригантин. Перед внутренним взором Билли предстала картина самоистязания, которому подвергал себя его мальчик: лед сковал веки и губы, суровые декабрьские ветры беспощадно хлестали плоть. Он ничего не жалел для своего слепого сынишки, вкладывал в него всю душу, рассказывал об Иисусе, кормил его с ложечки овсянкой, нежно поправлял по вечерам одеяльце. В тот самый день, когда Небеса вернули сыну зрение, он купил ему велосипед с переключением скоростей, сигнальным рожком и багажником. А теперь его единственный сын подвергает себя бессмысленным истязаниям, как какой-то мученик-папист.
Воды священной реки так холодны. «Ну да ничего, — успокоил себя Билли. — Иордан тоже не курорт». Дрожа всем телом, приближается первый новообращенный, чернокожий мужчина, наверняка очередной житель Нью-Йорка, отчаявшийся найти свое место под солнцем на Стейтен-Айленде и решивший вверить свою судьбу в руки Спасителя. Воистину Бог говорит с нами не только посредством Писания или Моисеевых заповедей: уберите первую t в слове Staten, уберите распятие и получите Saten или Satan — Сатана.
Билли положил одну руку на плечо новообращенного, другую — ему на спину. В том, что касается таинства Крещения, Священное Писание не допускало никаких разночтений. Все тело должно погрузиться в воду, символизируя смерть, захоронение и последующее воскресение. Жалкое папистское брызганье ни в какое сравнение не шло с глубиной и проникновенностью истинного крещения.
— Мы сливаемся с Христом через подобие смерти, которую когда-то он безропотно принял. — Билли наклонил чернокожего, окунул его и несколько секунд удерживал под водой. — Мы возвращаемся к жизни для того, чтобы встать на новый путь. — Билли поднял новообращенного. Прозрачные капли стекали по эбеновому лицу слезами радости.
