Игорь Шенфельд - Исход
Беготня в избе поднялась еще затемно, и Аугуст проснулся и полез вниз, но его погнали назад, чтобы не путался под ногами. Оказывается, Рукавишников провожал в институт дочь Ульяну. Та поступила в Алма-Атинский пединститут еще летом, и занятия уже начались, но Уля никак не могла уехать: все ждали тетку Стешу с Урала, чтобы смотреть за пацанами. До сих пор за мать им была семнадцатилетняя Уля. Четыре года назад жена Рукавишникова не пережила последних родов, и все хозяйство повисло на старшей дочери Уленьке, которой тогда было всего тринадцать, а старшему из пацанов два годика. Накануне, пока отец был в отъезде, тетка Стеша прислала телеграмму, что едет, наконец, и Ульяна срочно заторопилась в институт, пока не отчислили.
Новый работник Аугуст с печки никакого отношения ко всей этой суете с институтом не имел, и иметь не мог, но вдруг заартачился лезть назад на полати и заявил, что обязательно поможет грузиться на телегу и провожать Улю.
— Во как! — удивился отец, — ну тогда помогай…
Ульяна вскинула на Аугуста темно-синие как океан, тоже удивленные глаза, и это было ему наградой, хотя он и смутился до полной бестолковости движений, и разозлился на себя: «да она же совсем ребенок еще…». Пока отец запрягал коня во дворе, Ульяна спросила:
— Вы в «Степной» работать приехали? Вы агроном?
— Нет, я… трактористом работать буду.
— О, это здорово.
— Ульяна, готово, — послышалось снаружи, и Аугуст схватился за чемоданы, а Уля полезла на полати, чтобы поцеловать на прощанье милых братиков своих, которым она была скорей мамкой, чем сестрой.
Погрузили два чемодана Ули на телегу, и она сказала: «Папа, да не провожай ты меня. А то я дороги не знаю, можно подумать! Оставлю коня возле усадьбы Никиты Игнатьича, а кто-нибудь заберет его потом. Я же знаю, что у тебя дел невпроворот. А то ты пока вернешься — полдень уже будет. Оставайся!».
— Э-э-э, нет, — засомневался председатель, — одну не отпущу.
— А давайте я ее провожу, — предложил Аугуст.
— Во как! — удивился Рукавишников вторично, — а как ты назад дорогу найдешь? Ты ж тут ничего не знаешь еще.
— Дорога-то одна, папа. Конь сам найдет.
— Вы что, сговориться уже успели, что ли? Ну ты и скор, Баер ты мой драгоценный. Если ты мне так же скоро и трактор запустишь, то тебе цены нет. Что ж, ладно, проводи мое солнышко ясное. И смотри: головой отвечаешь за нее! За коня — тоже!
— За кого больше? — серебристо рассмеялась Уленька.
— Больше — за тебя, — отрезал председатель без улыбки и уже в жестком, приказном порядке обратился к Аугусту: «Передашь ее Никите с рук на руки — и тут же обратно. Никаких кабаков, смотри!
— Да я же не пью, Иван Иванович.
— Знаю, знаю, ладно. Садись в телегу, Улюшка… вот так… напиши сразу…, — голос Рукавишникова застрял в воротнике, — ну, трогайте, что ли…, — но дочь соскочила с телеги и обняла его:
— Папка, папка, ну как вы тут без меня будете?…, — она заплакала.
— Не вой… ишь ты… не вой, говорю: учиться едешь, не на войну. Потерпим четыре года как-нибудь, а пока мы тебе тут школу построим…
— Четыре года…
— Не вой, говорю… родненькая ты моя… — железный Рукавишников поплыл голосом, но тут же оторвался от дочери и крикнул: «Ну, садись, наконец, что ли: поехали, давай! Игнатьич ждать не станет, прохвост этот, уедет только так… Баер, трогай!».
И Аугуст стегнул коня: он был за возницу. Это был первый его трудовой наряд на новом рабочем месте в колхозе «Степной». Хотя полноправным колхозником он не был, и никогда им не станет. Колхозниками являлись только «долевики» — местные жители, казахи и русские, сведенные в один животноводческий потенциал по результатам местной коллективизации пятнадцать лет назад.
Остальные были, как говорил местный болтун-балагур Серпушонок — «прицепные»; самого себя при этом Серпушонок называл «полноприводным колхозником». Все это Аугуст узнал, конечно, потом, позже, хотя многое рассказала ему и Уля, по дороге в село Саржал, до которого было тринадцать километров степного пути — частью меж уже пустых полей. Там некий Никита Игнатьич, завмаг, по средам отправлял грузовую машину в Семипалатинск за товарами и почтой. С тем грузовиком и должна была Ульяна добраться до железнодорожной станции и уехать в Алма-Ату. «А вдруг билетов не будет? — озабоченно спросил ее Аугуст, — а общим вагоном Вам ехать нельзя, опасно. И ночевать на вокзале — тоже опасно».
— Будет билет, — махнула рукой Уля, — у нас там начальник вокзала знакомый дядька… а чего это Вы мне все время «выкаете»? У нас все друг дружку на «ты» называют, даже папу — «Иванычем» и на «ты».
— Буду знать. Но Вы, то есть ты ведь тоже мне «Вы» говоришь.
— Потому что Вы на начальника похожи. В этом пальто. Весь такой… важный. Я вчера ночью, когда вы приехали, подумала, что отец нового обкомовского инструктора привез. Или агронома. К нам агроном приехать должен. Полгода уже едет. Вот я и подумала, что Вы большой начальник. А он Вас вместо гостиницы — на наши полати, — Уля засмеялась.
— У вас гостиница есть? — удивился Аугуст.
— Да нет, просто так называется: у нашей тетки Айгули комната специальная есть в доме; колхоз ковры постелил там и кровать с шифоньером купил, а тетка приезжих начальников кормить должна. Это ей тоже как наряд засчитывается. Вот и Вы на начальника похожи. Такой же важный…
— Нет, я неважный, — вздохнул Аугуст, и Уля расхохоталась:
— «Неважный», или «не важный»? — спросила она, но Аугуст не понял ее и расстроился, что она над ним смеется. Уля как-то сумела рассмотреть это в сером свете скучного утра и сказала ему, что смеется, потому что он очень смешно говорит.
— Но Вы очень хорошо говорите по-русски, — похвалила она его тут же, — ваши все хуже говорят, особенно старики. Разве вы все на Волге не по-русски говорили?
— Некоторые говорили, если русские села рядом были, а другие — нет.
— А Вы откуда русский язык знаете?
— В лесу выучил.
— В лесу?
— Да, в лагерях… — Аугуст отвернулся: ему больно было говорить с ней на эту тему… зек, враг народа…
— Вы в трудармии были? — девушка спросила это спокойно и обыденно, немного даже грусти уловил Аугуст в ее голосе.
— Да, — ответил он.
— У нас тоже есть немцы из трудармии. У Трюммеров мать — еще зимой вернулась, умерла весной. И у Вальдфогелей два брата: те еще там, а может и возвращаться сюда не хотят. Немцам вашим здесь не нравится: они все по Волге по своей плачут. А мы вот любим степь свою…, — на нее, кажется, совершенно никакого впечатления не произвел тот факт, что Аугуст — враг народа, помеченный этим званием самим великим Сталиным. Эта изумительная девушка уже успела познать суровую правду жизни, и воспринимала ее реально.
Уже совсем рассвело. Конь трюхал бодро, широко размахивая хвостом.
— А почему Вы к нам приехали? — спросила Ульяна.
— А что я — очень старый тебе кажусь? — спросил Аугуст, улыбаясь.
— Нет, не старый, — удивилась девушка, — а причем тут это?
— Потому что ты на меня все еще «выкаешь», и получается, что я или важный, или старый. Но я уже сказал, что я неважный, значит — я старый.
— Ну и рассудили! Прямо как философ! Ладно, буду говорить Вам «ты», раз Вы не против.
— Я очень даже не против!
Ульяна посмотрела на своего ямщика подозрительно: шутит, или действительно… любезничает… шустрый такой? Аугуст не выдержал ее взгляда и отвернулся, покраснев.
«Любезничает! — ахнула про себя Ульяна, — да еще и краснеть умеет!». На самом деле ей все это было приятно до смешного. Но она решила не давать повода этому ночному пришельцу — пусть даже такому вот симпатичному и наверно очень хорошему человеку… ишь ты — еще оглянуться не успел на новом месте, а уже расфуфырился, краснеет тут… и она сказала Аугусту:
— Ты бы лучше дорогу запоминал, а то назад не доедешь…
— Так ведь, это самое: «дорога-то одна, конь сам дорогу найдет…».
Теперь уже смеялись они оба. Что-то растаяло между ними разом, и они стали друзьями.
Августу стало вдруг ужасно тоскливо оттого, что она уезжает. У него появилась даже абсурдная мысль в голове типа: «Как же я теперь тут, в степи, один, без нее жить буду?».
— Dummkopf! — крикнул сам себе Аугуст, и осекся: он частенько уже замечал за собой, что не контролирует, когда говорит вслух, а когда — про себя.
— Это по-немецки значит «дурак»? — лукавенько спросила Уля.
— Да. Ты немецкий знаешь? Откуда?
— Мама научила. И с вашими иногда тренируюсь. Только они непонятно говорят.
— Да, на волжском диалекте.
— А на кого ты «дурак» сказал?
— На коня!
— Почему это?
— Бежит слишком быстро…
— Ишь ты… Наоборот, молодец: а то Никита Игнатьич уедет, не дождется.
— Никита Игнатьич — тоже дурак.
