Игорь Шенфельд - Исход
— Что такое?
— Можно я тебе… «писать буду письма», — хотел сказать Аугуст, но не решился и произнес:, — можно я тебе буду через отца приветы передавать?
Теперь девушка снова заулыбалась:
— Еще никогда такого смешного человека не встречала, как ты. Конечно, передавай, если хочешь. Ну, прощай, Август — Сентябрь — Октябрь. Почему папа тебя Баером зовет?
— Бауэр моя фамилия.
— А, понятно. До свидания, Бауэр-Баер. Счастливо оставаться. Ты это… когда время будет: за братиками моими присмотри немножко. А то что там тетка: пацаны же…
— Да, обязательно присмотрю. Мы с маленьким уже подружились…
— На полатях, что ли? А ты скорый, как я погляжу…
— Да нет, не очень… хорошо бы еще скорей…
Уля засмеялась, повернулась и побежала к машине. Хлопнула дверца. Завыл стартер, синее вонючее облако окутало улицу, и когда оно рассеялось, машина была уже далеко, провожаемая неодобрительным взглядом коня и тоскливым — Аугуста.
Назад конь шагал не торопясь. Он действительно знал дорогу, но в стойло к себе не спешил, как это воспевает классическая литература; по той простой причине, что у коня тоже был свой жизненный опыт: стойла не будет, знал конь, а будет следующий наряд на работу. Было очевидно по его походке, что философский принцип трудовой жизни писателя Льва Толстого: «лучший отдых есть смена труда» конь познал на собственной шкуре, но взгляды Толстого не разделял. Его личная философия состояла в том, чтобы бездумно и вольно шагать по степи как можно дольше, размахивая хвостом, чутко кося ухом в сторону нового человека в телеге, пытаясь понять степень его лояльности к себе и границы собственной борзости: ведь можно было и с дороги попробовать сойти, и сухих пучков подергать тут и там, да и дальний холм сильно манил широкими видами на синие горы на горизонте, где растет еще много-много зеленой травы. Седока своего конь оценил на троечку: незлой, вожжами по бокам не охаживает, грубо не орет, но и с дороги сходить не позволяет. Действительно, погруженный в собственные мысли, Аугуст вел себя корректно по отношению к коню, но позиционировал себя хозяином положения, хотя и очень рассеянным на данный момент. Конь все это понял, тяжело вздохнул и зашагал размеренно, не желая нарываться на ожег кнута и портить такой хороший, так легко начавшийся день.
А Август Бауэр в это время, свесив с телеги ноги и глядя в пустые дали, думал о своем прошлом и о своем будущим одновременно; но даже и сами думы его были как эта степь: прошлое уходило все дальше за горизонт, а у будущего просто не было никаких ориентиров до самого неба… Хотя почему же… были ориентиры впереди, если сосредоточиться: свой домик, печь с огнем, мать пирог испечет… И еще одно видение, если зажмуриться: Уля!.. Через четыре года она вернется, сказал председатель. Четыре года — это ерунда…
Ну что это за жадная тварь такая — человек!: только покажи ему пальчик чего-нибудь хорошего, и вот уже ему целая гора счастья представляется, и всю ее готов он проглотить разом! И Аугуст покачал головой, осуждая сам себя за слишком яркие мечты. Конь при этом тоже сокрушенно качал головой. Но тот-то о чем? Что все еще нет закона о запрете конской колбасы, что ли?…
* * *Вживление в степь оказалось достаточно проблемным: ведь Аугуст даже собственной ложки не имел. Проще всего получилось с привезенным трактором: он оказался лучше старого, и за неделю Аугуст с Айдаром заменили в нем редуктор, отремонтировали пускач, перебрали траки, и трактор был готов. Все это время Аугуст жил у председателя и спал на полатях с пацанами. С младшим — четырехлетним Пашей — они были уже давними, закадычными друзьями. Шестилетний Вася немного сердился на младшего брата за бессовестную продажность, и пытался со своей стороны соблазнить приветливого дядю Августа картами: у него была колода, и он делал вид, что умеет играть: звонко хлопал картами о лавку и восклицал: «биты ваши тузики, дологой Матвей Селгеич!» (видно, некто Матвей Сергеич гостил недавно у председателя в дому).
Хуже было с домиком. Стоял он на красивом месте — спору нет: чуть с краю села, на холмике, над маленькой полуживой речкой, огибающей холм. Но на этом его достоинства и кончались. Домик, стыдясь своего ветхого состояния, прятался в зарослях многолетнего бурьяна, среди заскорузлых, одичавших яблонь, просев крышей и уткнувшись пустыми, кривыми окошечками в кусты вонючей бузины и гроздья лопушиных колючек. Когда Аугуст пробился к двери, с трудом растворил ее, сорвав с петель, и вошел, то оказалось, к тому же, что он в полный рост даже и выпрямиться-то не может в этой избушке: гномы они были, что ли, эти старички Дрободановы? Печка тоже была мертва, и перед ней, из земляного пола тянулась к тусклому свету оконца рахитичная, желтенькая как церковная свечка, березка. И как только исхитрилось пробраться сюда бестолковое ее семечко, и зачем? От непогоды? От злых ворон?
Аугуст сидел на истлевшем пороге и щурился вдаль, когда к нему на холм, чертыхаясь и сбивая со штанов сухие лопушиные репья, поднялся председатель Рукавишников; обошел избушку по периметру, постучал кулаком в стену и сказал: «Ндас. Зато бревенчатый, теплый». И ушел.
Проблемой было то, что у Аугуста, кроме ногтей и зубов, никаких других строительных инструментов не имелось. С такой оснасткой подготовить жилье к зиме представлялось маловероятным. Но сидя на пороге и ковыряя в носу, зиму не отодвинешь. И Аугуст принялся для разогрева дергать сухой бурьян голыми руками.
Не в том ли и заключается одно из чудес живучести Руси, что движет ею изнутри понятие «мир», которое намного шире всех возможных переводов этого слова на иностранные языки? Очень мудрое слово, короткое и глубокое, как сам код жизни. «Мир» в русском языке не просто констатирует факт отсутствия войны, но означает намного больше: объясняет причину отсутствия войны; потому что «мир», «миром» — значит одновременно и «вместе». А что может поделать война против народа, который един, который живет миром? У войн против этого нет шансов, сколько они ни налетай. Многократно доказано историей.
Силу и человечность этого короткого русского слова «мир» Аугуст познал в селе «Степное» в один очень серый небом, но прекрасный осенний день, когда он расчищал одолженной у соседей мотыгой сухие, трескучие джунгли вокруг своего домика. В пылу битвы он не сразу заметил, а затем не сразу и понял, зачем его окружили мужики с инструментами в руках: топорами, пилами, ломами и лопатами. Это и был тот самый «мир», который пришел к нему на помощь — безо всякого призыва с его стороны. Этим самым миром вся деревня и принялась ладить ему дом. Мужики опытными движениями распределились по местам и моментально разобрали крышу, другие вытаскивали сгнившие рамы, третьи тащили доски, Айдар волок трактором наверх, на холм несколько бревен с колхозной пилорамы. Работа закипела, как это так хорошо говорится в русском языке. Аугуст был потрясен и не знал как ему вести себя: у него оставалось совсем немного денег, и он не знал, хватит ли их, чтобы рассчитаться за всю эту большую работу, которую делали для него односельчане. Он улучшил момент и спросил об этом Айдара. Тот хлопнул себя руками по коленям и сказал: «Ай, дурак какой!». Больше ничего не сказал. После этого Аугуста приставили пилить доски двуручной пилой. О, этот инструмент он знал не хуже, чем Паганини — свою скрипку. Аугуст перестал думать о постороннем и отдался работе.
Днем бабы принесли еду в баках: плов. А еще хлеб, молоко и посуду. Мужики сгородили на скорую руку стол и лавки посреди участка, и все дружно «пошамали». Ни капли спиртного не было. Ели весело, но споро, не балаганили, время не тянули. К концу обеда подоспел и председатель. Рукавишников поел со всеми, распорядился чтоб назавтра стропила уже стояли, и убежал. «Хотя б для виду потюкал, Иваныч, за плов-то отработать бы надо, а?», — шутливо крикнул-поддел его, убегающего, кто-то из мужиков. Рукавишников лишь рукой махнул на прощанье: «Меня сейчас самого тюкать будут…».
— Обратно на райком вызвали, стружку сымать, — посетовал мужик, в паре с которым Аугуст пилил доски (Аугуст еще не всех знал — кого как звать), и добавил: «Золотой мужик Иваныч, председатель наш, ну чистой пробы золотой, я тебе скажу. Еще узнаешь».
Назавтра к вечеру сруб вырос на два венца, и новая крыша села на место, а к концу недели домик был готов к заселению — уже с дополнительным окошком, застекленными рамами, деревянным крылечком и даже дощатым полом во всей избушке. Величайшего дефициту — досок и гвоздей, вместе с необходимым инструментом председатель выделил Аугусту сверх того, так что крохотные сени, полати, стол и лавку Аугуст изготовил уже самостоятельно, частью постигая плотницкие премудрости на практике, частью следуя ценным советам Серпушонка. Тот, явившись в дом, прежде всего предупредил Аугуста: «Берегись крыс. Заведи кота или таксу». Обследовав все углы на предмет наличия этой кары божьей, Серпушонок успокоился и принялся ладить печку в доме, которая оказалась очень даже эффективной и старательной, и уже при первом же, пробном прогоне дворовым бурьяном и деревянным строительным мусором прогрела домик до атмосферы чудесного, старинного уюта: впору лезть на полати, располагаться там поудобней, и слушать длинную-длинную сказку про добрых волшебников, которые придут и всех одарят счастьем…
