Дж. Морингер - Нежный бар
Прямо в дверях я столкнулся с ДеПьетро, моим одноклассником из школы Шелтер-Рок. Я не видел его много лет. Он работал во Всемирном торговом центре, как он сказал, брокером казначейских облигаций. Он спросил, как я провел День благодарения.
— День благодарения? — переспросил я.
— Что, даже индейки не поел? — удивился ДеПьетро.
Я покачал головой.
— Плохо выглядишь, дружище. Ты похож на мужчину, которому помогли бы «Шелковые трусики».
«За штурвалом» был Кольт, и ДеПьетро попросил его смешать немного «Шелковых трусиков». Когда я поинтересовался, что такое «Шелковые трусики», ДеПьетро и Кольт замахали руками, будто я не был должен забивать себе голову такими мелочами.
— Салют, — сказал Кольт, выливая прозрачную жидкость из графина в стакан для виски. Несмотря на прозрачность, она лилась медленно, как сироп.
— На вкус напоминает замороженные персики, — сказал я, потягивая напиток.
— Эта штука тебе все персики отморозит, я обещаю, — сказал Кольт.
— Мне нужно что-нибудь съесть, — попросил я. — Не слишком поздно попросить Вонючку сделать мне бургер?
ДеПьетро настаивал, чтобы я немедленно поехал с ним домой к его родителям. У него для меня был сюрприз. Сил сопротивляться у меня не осталось. «Шелковые трусики» ударили в голову, как коктейль из валиума. ДеПьетро с безумной скоростью проехал через Манхассет-Вудз и резко притормозил у высокого дома в стиле Тюдоров, который показался мне знакомым. Я подумал, что в детстве, возможно, я заглядывал в его окна. ДеПьетро провел меня через черный ход в безупречно чистую кухню и наполнил мне доверху тарелку остатками ужина: индейкой, фаршированной грецкими орехами, и куском тыквенного пирога. Пока я угощался, ДеПьетро рассказывал мне истории, незабываемые истории, в том числе об одном его знакомом парне, который побил рекорд по гольфу в клубе «Пландом кантри» за неделю до того, как ему исполнилось восемнадцать. Выпятив грудь, парень показал свой результат профессионалу, а тот попросил его убраться: чтобы установить рекорд, нужно быть восемнадцатилетним. Через неделю утром в день своего восемнадцатилетия парень вернулся в клуб, позвал мальчика, приносящего мячи, потом пошел и снова побил рекорд. Показав профессионалу свою карточку с результатами, он сказал, что тот может засунуть ее себе в задницу. «Его удар в девятую лунку был произведением искусства, — сказал ДеПьетро. — Кто-то мне говорил, что последний мячик он забил с расстояния сорока дюймов, шельмец».
Я сообщил ДеПьетро, что отдал бы все на свете — кроме этой тарелки с едой, стоявшей передо мной, — за подобную уверенность в себе.
Наевшийся досыта и довольный, я вернулся с ДеПьетро в «Пабликаны» и выпил еще «Шелковых трусиков», а в три часа утра я выпал из его БМВ с откидывающимся верхом на площадку перед дедушкиным домом, перечислив все, за что я благодарен жизни, а именно: ДеПьетро, «Шелковые трусики» и «Пабликаны» — последнее, как потом божился ДеПьетро, я произнес как «Пирог-аны».
По прошествии нескольких недель я сидел в баре с Атлетом и рассказывал ему, что работаю над новой теорией о «Пабликанах». На День благодарения мне было голодно и одиноко? В «Пабликанах» меня накормили. У меня была депрессия из-за Господина Соленого? «Пабликаны» отвлекли меня. Я всегда думал о «Пабликанах» как о приюте, но теперь верил, что этот бар — нечто другое.
— «Пабликаны» — это лампа Аладдина Лонг-Айленда, — сказал я. — Загадай желание, потри руку о стойку бара — готово. Аладдин все исполнит.
— Погоди-ка, — остановил меня Атлет. — Аладдин — это парень, который потер лампу, или джинн внутри лампы?
— Какая разница!
— «Пабликаны» исполняют желания? — Атлет поднял глаза и сказал, обращаясь к стропилам: — Я хочу, чтобы в Бельмонте первой пришла четвертая лошадь в седьмом забеге.
Дядя Чарли фыркнул.
Мужчина в роскошном верблюжьем пальто вошел в бар и спросил, о чем мы разговариваем.
— Об Аладдине, — ответил Атлет.
— Да, — сказал мужчина, одобрительно улыбаясь. — Он был великолепен в «Шейн».
— Ты имеешь в виду Алана Лэдда,[79] — уточнил Атлет.
Женщина с кричаще-желтыми, как полицейская лента, волосами услышала наш разговор.
— Я обожала это шоу! — закричала она.
— Какое шоу? — спросил Атлет.
— «Пароль».
— Это шоу с Алленом Ладденом,[80] — кивнул Атлет.
— Аллен Ладден осуществляет желания? — спросил мужчина в пальто.
— Конечно, — сказал Атлет. Затем наклонился ко мне и пробормотал: — Пароль: «придурки».
Я спросил дядю Чарли, что он думает о моей теории про «Пабликаны» — Аладдина.
— Единственный Аладдин, который меня волнует, находится в Вегасе, — сказал дядя.
Когда в тот вечер народ стал прибывать в бар, я напомнил дяде Чарли о том, что «Пабликаны» становятся все многолюднее и многолюднее день ото дня. Каждый вечер был как День благодарения.
— Ты даже не представляешь, — сказал дядя. — Ты представить себе не можешь, как много здесь выпивают за неделю. Миссисипи «Мичелоба», Гурон «Хайнекена».
— Гурон или Понтчартрейн?[81] — уточнил Атлет.
— А что больше? — спросил дядя Чарли.
— Больше Понтчартрейн. Я думаю, ты хотел сказать Понтчартрейн?
— Да я бы никогда в жизни не сказал Понтчартрейн!
Рекордным прибылям той осенью бар в некоторой степени был обязан Уолл-стрит. Фондовый рынок поднимался, что принесло большие выручки почти каждому бару во всех трех штатах вокруг столицы. Но настоящим виновником стремительного подъема «Пабликанов», по мнению дяди Чарли и других барных мудрецов, был Стив. Благодаря ему в бар по-прежнему стягивались люди — по причинам, которые не объяснишь словами.
— Поэтому шеф расширяется, — сказал дядя Чарли. — Это между нами. Сечешь? Все еще не до конца решено. Он открывает еще одно заведение в городе, вторые «Пабликаны», на Саут-стрит Сипорт. — Заметив мою реакцию, дядя округлил глаза: — Ты еще ничего не видел?
Я не знал, где находится Саут-стрит Сипорт, и мое невежество было только на руку дяде Чарли. Мало от чего он получал столько удовольствия, как от рисования карт на коктейльной салфетке. Будучи барным картографом, он нарисовал мне сложную диаграмму Нижнего Манхэттена — порт здесь, финансовый район там — и пометил синим крестиком место, где будет находиться новый бар Стива — «Пабликаны на пирсе». Он будет располагаться на семнадцатом пирсе, а его огромная стеклянная стена будет выходить на Бруклинский мост. Замечательный вид, сказал дядя Чарли. Замечательное место. Много пешеходов. В соседнем здании находился популярный ресторан, которым владел защитник Даг Флюти,[82] а меньше чем в двадцати футах была волшебная столетняя двухмачтовая шхуна — плавучий морской музей.
— Это в полквартале от Уолл-стрит, — сказал дядя Чарли, — и, может быть, в полумиле от Всемирного торгового центра. Если не меньше. Так же близко к башням, как наш бар к церкви Святой Марии.
Не все считали, что «Пабликаны на пирсе» такая уж замечательная идея. Когда стало известно о новом предприятии Стива, многие в Манхассете признались, что не понимают, зачем Стиву эта головная боль. Он уже владел целым кварталом на Пландом-роуд, где располагались «Пабликаны». Он был самым популярным пабликаном в истории Манхассета, что говорило о многом, учитывая статус Манхассета как алкогольной Валгаллы. Эти ретрограды считали, что Стив как Америка — большой, богатый, сильный, вызывающий восхищение. Ему нужно сидеть дома, говорили они, считать деньги и не высовываться. Если внешний мир хочет что-то предложить Стиву, то пусть этот мир сам к нему идет.
У меня было ощущение, что противники нового бара просто не хотят делить Стива с окружающим миром. Они заранее ревновали его к манхэттенской публике — всем этим «шишкам», аристократам, крутым ребятам, которые вскружат Стиву голову и уведут его. Когда Стив станет вторым Тутсом Шором, всемирно известным ресторатором, выпивающим со знаменитостями и водящим дружбу с мэрами, зачем ему будут нужны простые парни? Когда «Пабликаны на пирсе» станут популярным местом, «Пабликаны» в Манхассете превратятся во второсортный бар.
В первые месяцы 1987 года противники нового бара оказывались правы. Стив больше не появлялся. Он все время мотался в город, участвовал в переговорах, подписывал контракты, руководил начавшимся строительством. «Все чаще и чаще мы видим Стива все меньше и меньше», — уныло сказал дядя Чарли.
Без чеширской улыбки Стива бар стал казаться намного мрачней.
В отсутствие Стива мы разговаривали о нем, произносили хвалебные речи в его честь, будто он умер. Но чем больше мы говорили о Стиве, тем больше я осознавал, что совсем не знаю его. Самый популярный человек в Манхассете, Стив был самым непонятым. Люди всегда рассказывали о том, какое влияние он на них оказал, но я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь описал его качества. Каждому казалось, что он имеет права на Стива, но все знали о нем только несколько избитых фактов. Он любил хоккей. Обожал «Хайнекен». Жил ради софтбола. Его настроение резко улучшалось, как только он слышал музыку ду-воп.[83] И он от души радовался хорошему каламбуру. Мы все знали и пересказывали известные истории про Стива. Например, как он пил всю ночь напролет, а потом сел за руль своего красного «Шевроле-51» и устроил гонки с какими-то панками, — Джеймс Дин[84] манхассетского розлива. Мы смеялись его коронным фразам. Каждый раз, когда его спрашивали, чем он занимается, он сухо отвечал: «Я независимо богат». Когда ему задавали вопрос, в чем секрет управления баром, он говорил: «Люди приходят в пивную за оскорблениями, и я даю им желаемое!» Каждый раз, когда бармен спрашивал, обслуживать ли его очередную пассию бесплатно, Стив говорил: «Она еще не заслужила повышение в звании».
