Леонид Пантелеев - Верую…

— Простите, а кто же вы будете, какая ваша специальность?

Я объяснила и предложила, если понадобится, свою помощь.

Извините меня за сумбурное письмо, за письмо-винегрет. В этом винегрете Вы найдете все, кроме обмана.

В следующем письме хочу коснуться некоторых сторон светской жизни, некоторых знакомств.

Могу перейти и на „субъективную“ почву.

Сердечно благодарю Вас за все. Ваши письма в больницу были для меня очень большой моральной поддержкой.

Приду домой, напишу еще».

Но и следующее — очень большое — письмо опять из больницы, нацарапано на какой-то служебной, графленой бумаге с маленькими циферками.

«…Я уже хожу без палочки, но неуверенно, так, как ходят по палубе во время качки.

Как я уже писала, отец мой был уроженец Кавказа, казак, и поэтому, естественно, без вина у нас за стол не садились, даже мне, подростку, наливали слабого виноградного. Когда отец в молодости жил среди горцев, то его часто выбирали „тулумбашем“, т. е. провозглашателем тостов.

Теперь перейду к моему девичеству. Один из товарищей отца, мой крестный, несколько лет служил в Шанхае, откуда должен был вернуться в Петербург из-за болезни жены. Дочери его не получили никакого образования, но зато умели шикарно одеться, кокетничать и свободно болтали по-английски. Как-то будучи у них в гостях, я встретила пожилого китайца, который хорошо говорил по-русски. Крестный, шутя, сватал меня, говоря, что я буду 14-я жена его и самая любимая. Китаец был с косой, в национальном костюме. Они с крестным с трудом разбирали какой-то документ, написанный на французском языке. Крестный позвал меня:

— А ну, покажи, чему тебя учили.

Я перевела, правда с некоторыми запинками на специальных выражениях. Это было донесение какого-то монаха-отшельника о передвижениях англо-американских войск в Китае, перечислены количество и роль орудий (в начале 900-х годов).

Летом того же года крестный уговорил отца отпустить меня с ним и с одной из его дочерей за границу в качестве переводчика. Отец после некоторых колебаний согласился…»

К сожалению, я не могу переписать полностью это очень большое письмо, где приведены даже такие подробности, как стоимость железнодорожного билета от Петербурга до Берлина в международном вагоне, меню завтраков, обедов и вторых завтраков, в каком платье где была, какое мороженое где ела… Побывала в Германии, во Франции, в Бельгии, в Англии. Упомянуто все: и красные штаны французских солдат и подвесные дороги над шахтами Бельгии, и черный, как пиво, английский чай, и клетчатые юбочки шотландских стрелков…

О характере поездки нигде прямо не говорится, некоторые подробности позволяют догадаться, что крестный Наталии Сергеевны как в Китае, так и в Европе занимался не коммерческой и не научной деятельностью.

«Отец был очень огорчен, что я не побывала ни в одном музее, кроме паноптикума. Зато в Лондоне была на какой-то выставке или состязании за городом. Там бедуины показывали образцы своего искусства верховой езды и джигитовки. Вот тут мое казачье сердце не вытерпело: я упросила крестного разрешить мне спуститься на арену и подойти к всаднику. Что это был за конь! Стройный, кожа как атлас (я-таки погладила его), каждая жилка просвечивает сквозь кожу и шерсть! Уздечка вся усыпана ракушечником».

Нигде не сказано, что крестный Наталии Сергеевны — военный, но вряд ли у штатского человека могли быть дела одновременно и с представителем фирмы Круппа и с лордом Греем…

«Встречаясь с ними, я чувствовала себя чем-то вроде Золушки — ведь всего лишь переводчица! Но тем свободнее я могла наблюдать, тем более что даже леди Грей плохо владела французским. Она, помню, спросила меня, где я получила такое всестороннее образование, на что я ответила, что в России это обычное образование для девушек моего круга. Муж ее получил тогда какой-то орден и какой-то видный пост — кажется, на Дальнем Востоке, откуда он и приехал тогда представляться королю. В фешенебельном отеле (где остановились и мы) они занимали несколько комнат, у них был свой выезд и штат прислуги. Я очень боялась опростоволоситься, нарушить этикет. Между прочим, мне пояснили, что когда являются к королю благодарить за награду, то даже лорд и командующий, каким был Грей, должен стать на одно колено и поцеловать руку королю. А Г рей был еще и пэром (их в Англии всего 7 фамилий)…»

После описания туалетов и драгоценностей г-жи Крупп (черный жемчуг!), Наталия Сергеевна рассказывает о загородной прогулке на «моторах», в которой, кроме названных, участвовали «два офицера, молодые самодовольные денди…»

Письмо нацарапано карандашом. А последние полторы страницы — жиденькими синими чернилами:

«7. VI. Вот уже 3-й день я дома. Слабость, дрожат колени. Послала дочке вызов по справке врача. Она у меня с/х специалист, секретарь парторганизации колхоза в Вологодской области. Отношения у меня с нею очень сложные, когда-нибудь расскажу…»

«12.VI.58 г.

…Повествуя о своем путешествии, я упустила вот что.

При входе в английский парламент стоят по бокам две статуи — Кромвеля и казненного короля. На недоуменный вопрос кого-то из посетителей, почему они оба здесь, кто-то ответил:

— Кромвель для того, чтобы короли не забывали о нем, а казненный король — чтобы кромвели не забывали об участи тех, кто идет против народа.

Честное слово, я это не выдумала теперь, задним числом.

…В первом письме я писала Вам, как отрицательно относился мой отец к слепому преклонению перед заграницей. Часто он брал меня в поездки по Волге и на Кавказ. Все это не могло пройти для меня бесследно. И вот следствие.

По возвращении в Петербург я познакомилась у крестного с советником посольства одного из небольших европейских государств… Ему было 35 лет, мне — двадцать, в моих глазах он был чуть ли не стариком. Но не в этом дело. Он стал бывать у нас, в шутку его звали моим женихом. Да и я не принимала всерьез его ухаживаний, мне смешны были его вздохи, его робость. Помыкала я им без зазрения совести. Во время сезона балов и вечеров я звонила ему по телефону и сообщала: я буду там-то. И он, бедняга, являлся, только спрашивал иногда, какое общество будет.

Так прошла зима, он не решался заговорить со мной, лишь зондировал, как я потом узнала, у отца. А отец отвечал, что это дело мое. Вскоре он получил место посланника и прислал мне откуда-то, чуть ли не из Южной Америки, пасхальное поздравление. Иногда, откровенно Вам скажу, я задумывалась, не решить ли дело свадьбой, но стоило мне вспомнить наше прошлогоднее путешествие, как меня охватывал ужас от мысли, что я буду вдали от родины, среди совершенно чужого мне народа.

Много позже отец как-то сказал, что я „прозевала судьбу“, но у меня сожаления не было ни на одну минуту».

«…Теперь я сделаю большой скачок и расскажу о своей дочери. Она осталась без отца шести месяцев. Ясно, что я жалела и баловала ее больше, чем сына. Окончив техникум, она вышла замуж за мальчишку девятнадцати лет. Получив права шофера на краткосрочных курсах, этот слабовольный недоучка начал скакать с одного места на другое, причем часто месяцами оставался без работы. Через два с половиной года его призвали в армию, в то время у них уже было двое детей. Пить он тогда еще только начинал… Иногда являлся окровавленный, грязный:

— Мам-мочка, простите, ангел!..

Обнимает, плачет. Я его успокою, обмою, уложу спать. А тут дочь как вихрь налетит:

— Что он — сын тебе?

И начинает его пилить, как дубовую доску. Сколько раз я говорила ей:

— Пьяного не тронь. Проспится, тогда что хочешь делай.

Так нет — этого правила она и теперь не соблюдает. И теперь он уже не плачет и не просит прощения, а является буйный, ругается на чем свет стоит, лезет в драку, запустит, все равно куда и в кого, что под руку попадет — кочергу, топор, сдернет скатерть, перебьет всю посуду… А трезвый — золотые руки: и плотник, и столяр, и механик.

Годы войны у него — темные. За это время он дважды женился, скрывался от алиментов. Потом вернулся к Ирине.

Сколько раз мне приходилось бросать работу и лететь к ним. Последняя попытка жить вместе закончилась крахом. Первые месяцы я отдавала им и пенсию, и те деньги, что присылал сын, но потом, когда начались скандалы, буйство, я заявила дочери, что меня это не устраивает. И уехала — живи с ним как хочешь.

И вот теперь я жду ее к себе, и что получится из этой встречи — не знаю.

С братом они никогда не дружили, даже не переписываются.

Да, скоро ли „оправдают“ Твардовского? А то уже про Мурадели вспомнили.»

Из письма от 27.VI.58 г.: