Марина Голубицкая - Два писателя, или Ключи от чердака
Я вновь про себя удивляюсь: он контролирует бред. Он рассказывает, что преподает в платном вузе.
— Видел там фото твоего отца. На стенде. Истинный правовед!.. А представляешь, ласточка, твоему отцу показать бы такое…
Он садится на табурет по–турецки и издает шаманские звуки. На него с интересом смотрит Ангелина Ивановна, интеллигентная домработница. Он продолжает: одна пишущая студентка принесла ему свои тексты — показать, а он за это показал ей свой пенис — прямо в аудитории… Я пытаюсь прервать, но он уже разогнался:
— Говорю ей, что ты хотела, милая, смысла?! За смысл надо платить! Девочка учится в платном вузе, пусть платит. Пошел с ней в «Венское кафе», где чай по сто пятьдесят рублей в стаканах с ручкой — она заплатила. Поехали ко мне, на троллейбусе. Я по дороге листаю порножурнал и кричу: «Люди! Это что же такое делается? Дядька страшный, беззубый, у всех на виду тащит девушку в дом, порножурналом в троллейбусе развращает, а всем хоть бы хны!» Она уж совсем испугалась, притихла, думала, едет трахаться к преподавателю, а я завел ее в квартиру и говорю: «Сегодня двадцать третье марта, у меня день рождения, так что давай, милая, фартук–то надевай! Скоро жена придет!» Она шкаф открывает, а там на верхней полке мой издатель сидит, тот, что сборник делал, девять с половиной тираж. И, главное, он сам понятия не имеет, как оказался в моем шкафу, секунду назад был в типографии, и свидетели есть, полно свидетелей! Представь ее состояние. А это готовый рассказ. Я людей могу в пространстве перемещать…
Он говорит без озорства, без куража, что свойственны вралям–рассказчикам — будто скучную лекцию мне читает. Я и не заметила, как он переместился с телепортации:
— …говорю, да ты что, Ларча, мне ж не жалко для хорошего–то поэта. «У нас духовные отношения!», а как про Леру услышала, заистериковала, задергалась, начала трихопол принимать… Да мне все пофиг. Иринушка, я такое узнал… Ты заметила, у меня теперь другой день рождения? Ты думашь, я студентке соврал? То–то и оно, что мне не тридцать восемь, а сорок девять лет!
Эту хохмочку я уже знаю — от общих знакомых. Он торопится:
— Я родился — и в летаргию. Отец военный врач, представляешь, какие возможности, в сталинские–то времена. Меня сразу в секретный бункер. В Кремле. Врачи меня изучали десять лет. Пока спал. Моя сестра не случайно говорила: «Хочу старшего брата, хочу старшего!» Оказывается, я и был старший брат. Что просила, то получила. Я зол на них необычайно, на родителей на своих. Как такое скрыть? Я, оказывается, не Тигр, а Дракон, не Телец, а Овен! Я же чувствовал, что со мною не так. А мне в метрику вписали тот день, когда я от летаргии очнулся.
Он не дает обернуть эти речи шуткой.
— …Я понял: я просто гений. Мне даже писать ничего не надо, ни стихов, ни прозы, я и так гений. Через десять лет я уйду, улечу. Есть мыс под Севастополем… Прыгну и растворюсь. Уйду в небо, воздухом стану. Это сможет увидеть всякий, кто захочет. Потому мне все пофиг, Иринушка. Ты вот пишешь обо мне, а мне пофиг. Что ты пишешь–то? Что–то вроде «Драповых шорт»?.. А мне и это пофиг, поверишь, нет? Жизнь, смерть… Рассвет, трава, солнце… Я уж пережил эту жизнь. Ты бы знала, как жить–то так тяжело… А скажи мне, фамилия у твоего персонажа моя?
— Нет, другая.
— Какая?
— Тебе не понравится: Чмутов.
— А–а–а… Хорошая фамилия. А зовут его как?
— Игорь.
Он повторяет:
— Чмутов. Игорь Чмутов, — и удивляется: — надо же, но ведь это совсем другой человек.
Уходя, он прощается очень нежно: целует в щечку, критикует, что растолстела, и отдает деньги — по–прежнему не все.
Я остаюсь с непомерной тяжестью на душе: я видела безумца, и я не хочу, чтобы он приходил еще раз.
152
Лера познакомила нас с Борей Рыжим. Он был поэт, врун, бретер, двадцатишестилетний красавец с перечеркнутым шрамом лицом и ангельскими глазами. Однажды он позвонил, когда я болела, и за тот час, что он читал мне стихи, у меня снизилась температура. Он рассказывал, как жил на даче с женой Рейна, а когда Лера удивилась:
— Боря, ты спишь с шестидесятилетними женщинами? — не моргнув глазом, соврал:
— А что? Если она мне нравится!
Позже я прочла, как Рейн привел к Бродскому молодую жену, и легко вычислила: жена Рейна — наша ровесница. Я кинулась к телефону:
— Лера! Боря не спит с шестидесятилетними женщинами. Он просто не различает женщин шестидесяти лет и сорока.
Он рассказывал, что пишет прозу: о Свердловске и Чмутовых, что нашел у героя больное место, отца–писателя, и называет его Чмутов–младший. А Ларису он называл просто — Чмутова. Я хотела показать Рыжему свои главы, но стеснялась его антибукеровского величия. Борис звонил Лене. Иногда говорил и со мной, просил:
— Иринка, поговорим о стихах!
С таким же успехом я могла бы поговорить с Растроповичем о виолончели…
Мы виделись лишь раз, у нас дома, я пригласила его на уху из нельмы. Говорили о Гоше, я объясняла, что Гоша не пил, в свердловской жизни я это объясняю. Боря кивнул:
— Ну, правильно. Я, пока пью, с собой не покончу, чтобы не думали: спьяну.
Леня спешил на мероприятие, Боря встал:
— Леонид Григорьевич, а в следующий раз мы обязательно поговорим о стихах?
Леня кивнул и ушел, Лера и Боря остались. Он подмигнул:
— Иринка, давай посплетничаем? О Чмутовых… А впрочем, что они? Милые люди. Безвредные, культурные. Живут духовными интересами. Ирина, налей–ка мне водки чуток. Я, видишь ли, от запоя пробуждаюсь.
— Ты бы видел, какими глазами ты смотришь на Машу!
Он покраснел, рассмеялся. Лелю он не приветил, и та обиделась:
— Мама, опять к нам какого–то пьяницу привели!
Они договорились с Леней о встрече, Боря похвастал, что бросил пить. Встретиться не успели: Боря повесился. В мае…
153
В июне позвонил Чмутов. Ближе к ночи. Я опять не сразу его узнала.
— Прочел тут Ленины стихи в «Камертоне». Он стал лучше писать, передай ему, я доволен.
Я угукнула.
— Сборник был настолько слаб…
— Это ты так считаешь.
Он пропустил мою реплику мимо ушей и принялся рассказывать, как на Пасху к нему приходил Христос. Я не слушала.
— …Иринушка, но ты ведь Борю–то Рыжего знала, который недавно повесился, у него еще был роман с моей Ларчей…
Я слышала, что на Борины похороны Чмутов надел Ларчин берет.
— … А если хочешь посоветоваться, покажи мне свой текст, не стесняйся, я скажу все, как есть …
Я угукнула. Я читала книгу, едва прислушиваясь к его словам. Он говорил бестолково и много, я не заметила, как он не на шутку разгорячился. Случайно хихикнула. Он изрыгнул: «И не смейся там, б…!», бросив трубку. Я зашла в спальню — передать Лене чмутовские похвалы. В конце добавила, пользуясь маминой формулировкой:
— Он назвал меня на вторую букву алфавита.
— Еще чего?! — Ленчик подскочил в постели.
Я наябедничала во всех подробностях, он успокоился:
— Ну, это не обзывательство — так, ругательство, фигура речи. Это к тебе не относится. Кстати, послушай! Это же неплохое название: «И не смейся там, б…!» Для иронической вещи — просто класс!
— Ты серьезно? Нет–нет… это невозможно. И мама не поймет.
154
У меня возникли проблемы с названием: двух писателей не получалось.
В Свердловск приехала Юля, автор боевика, который читали в английском замке. Леня пригласил писательницу на домашний обед, а сам «не смог вырваться». Маша помогла мне уставить стол всяческой снедью и попыталась улизнуть, но я не дала:
— Ты не каждый день видишь популярную писательницу. Зайди–ка в книжный: у нее там целая полка!
Юля пришла одетая, как обычно: джинсы, футболка, бусы, очки. Попросила подушку. Я принесла из спальни свою, в свежей наволочке, она бросила ее на диван, уселась сверху, взяла ложку, придвинула плошку с икрой и стала рассказывать про взаимозачеты…
155
Я видела в журнале «Урал» чмутовские стихи и анонс его прозы.
Говорят, он решил стать грузинским поэтом и изучает грузинский язык.
Еще говорят, что он покупает марихуану, марихуану ему продает один философ. У философа–поставщика есть собака. Осенью философиня Эльвира растерянно наблюдала, как на углу двух центральных улиц, рядом с редакцией журнала «Урал», писатель Чмутов вылизывал с асфальта густую мочу. Мочу в изобилии поставлял засидевшийся дома пудель. Пудель поставщика.
Весной на том же углу я заметила Чмутова, и попросила Толика остановить машину. Я вела наблюдение из окна, как агент. Чмутов шел с двумя девушками, одна в красной юбке, другая в красных чулках — в середине апреля вдруг расщедрилось солнце. Он был в полицайской шапочке, в длинном пальто, шел с краю и чуть впереди, держал шею прямо, слегка склонив голову и по диагонали повесив нос. Он поглядывал на обеих спутниц, учтиво улыбался, щурился на солнце и сдержанно что–то рассказывал. Мне показалось, он выглядит, как при нашем знакомстве в школе Пьюбиса: человек, умеющий обращаться с дамой в пиджаке, входящий в новые отношения, еще не испорченные дружбой…
