Малькольм Брэдбери - В Эрмитаж!
Довольно долго Элизабет играла заметную роль при дворе, в театре, в опере: аристократка, знаменитая куртизанка, законодательница мод. Царицу забавляли ее похождения — пока Чедли не положила глаз на собственность императрицы, Григория Потемкина, после чего незамедлительно впала в немилость. Но, заметьте, еще до того (когда балтийский шторм повредил яхту на реке) Екатерина разрешила герцогине Кингстонской и графине Бристольской построить на невской набережной дом в английском вкусе. И он был построен, этот маленький кусочек Британии, с английскими садовниками и английскими слугами. Но без кусочка России тут не обошлось: рядом с домом красовалась винокурня, что сразу сделало его очень популярным.
Однако из всех завезенных Элизабет Чедли в Петербург фасонов и трофеев самым великолепным приобретением были серебряные часы. Незадолго до этого она выписала их у Джеймса Кокса, лучшего из британских ювелиров-часовщиков. В эпоху сложных и хитроумных хронометров, когда часы украшались игрушками и аллегориями, объясняющими смысл вселенной, многие считали изделие Кокса величайшим творением рук человеческих. В ходе транспортировки часы были повреждены и прибыли в Петербург распакованными и без инструкций. Чинил и собирал их один петербургский ремесленник — и продолжалось это целых два года.
Часы имеют вид огромного серебряного павлина, состоящего из множества деталей. Стоит павлин на пне, а пень — среди сплетенных ветвей. А на ветвях и между ветвей чего только нет: петушок, белка в клетке, сова, кузнечик, ящерица, улитка и грибы — и все это деления на циферблате. Каждый час колокольчики начинают звонить, и все приходит в движение. Шевелится сова, вертится в колесе белка, кукарекает петушок и так далее. А сам павлин разворачивается, изгибает шею и раскрывает свой огромный хвост. Когда часы были собраны заново, по самой Элизабет Чедли уже отзвонили колокола. Умерла она одна-одинешенька в своем любимом Париже. А часы остались в России и были присвоены одним из поклонников графини, Григорием Потемкиным. Этот одноглазый воин был прославленным героем Крымской войны, лучшим генералом императрицы и ее любовником. Она дарила ему богатейшие подарки — Таврический дворец, обеденные сервизы из Севра и Веджвуда, тысячи душ крепостных. А одним из ответных подарков Потемкина стали часы-павлин. Их установили в Малом Эрмитаже.
Вот почему, попав в стотысячную толпу туристов, мы, пилигримы-«дидровцы», сейчас же сгрудились вокруг этих часов. А привела нас сюда, конечно же, Галина. Она высадила нас из автобуса посреди Дворцовой площади, рядом с Александрийским столпом, в месте с весьма богатой историей: отсюда по приказу царя кавалерия отправилась убивать народ, а потом народ по приказу большевиков пошел громить кавалерию и расправляться с царем. Но большевистская революция, похоже, еще не забыта: на углу площади копошатся под красными флагами демонстранты, окруженные вооруженными милиционерами. Развеваются знамена, орут мегафоны; подстегивая себя яростными воплями, демонстрация движется к центру города. Но Галина невозмутима.
— Политика! — роняет она. — Не обращайте внимания. Даже не смотрите в их сторону. Идите за мной, и все.
Таким образом, мы, маленький отряд пилигримов Просвещения, пересекаем площадь, по которой курсируют автобусы «Интуриста», и штурмуем ступени Зимнего дворца.
Но сегодня ворота не заперты, да и двери нараспашку. А в те дни в истории произошло нечто важное. Мы находимся на сцене, где некогда разыгрывались великие революционные события — десять дней, которые потрясли мир. В то время они казались столь судьбоносными и весомыми, что для их описания искусству пришлось изобрести новый стиль — социалистический реализм. Но реальные события несколько недотягивали до нужного масштаба, и поэтому художники, оперные композиторы, кинорежиссеры и историки события несколько усовершенствовали. Даже фотографы не блистали точностью: то вклеивали, то вырезали кого-то. Впрочем, так всегда обходятся с Историей — великой непреклонной силой, стремящейся только вперед и вперед, к тому, что записано в небесной Книге Судеб. Реальность частенько не отвечает требованиям, а потому, дабы привести прошедшее в соответствие с происходящим, приходится ее подправлять.
Однако странно, что могучая машина, называемая Историей, произвела на свет то, свидетелями чему мы сейчас являемся. Ибо там, где когда-то под напором революционной толпы трещали огромные ворота, теперь бродят американские туристы с банками кока-колы, японцы фотографируют друг друга на фоне памятников, а ободранные русские новобранцы курят на ступеньках и пялятся на молоденьких иностранок. Внутри здания туристические группы расходятся в разные стороны, вверх и вниз по лестницам, и бродят по тридцати милям каменных коридоров, по двум сотням залов с картинами, вещами и всевозможными сокровищами — здесь собрано более двух миллионов экспонатов, свезенных изо всех уголков мира! И чтобы увидеть их, со всего мира съезжаются туристы. Они толпятся и в Малом Эрмитаже, и в Большом Эрмитаже, и в Эрмитажном театре; как овцы, сбиваются вокруг самоуверенных русских гидов, которые когда-то пропагандировали социализм, мир и дружбу народов, а теперь расхаживают с конструктивистскими плакатами и майками с «Авиньонскими девушками».
Сегодня мир превращается в сплошную череду музеев. Но этот хочется посмотреть каждому. Эрмитаж сегодня значит музей; говоря «музей», мы подразумеваем Эрмитаж. Многие цари внесли свою лепту в приумножение богатств этой сокровищницы. Многие коллекционеры дарили музею свои личные собрания, многие генералы тащили сюда свои трофеи. Многие предметы из других музеев попали сюда в результате успехов русской армии; в то же время другие чудесные вещи из этого собрания были проданы за границу, выставлены на аукционы, украдены или переданы другим музеям России. Но сколько бы сюда ни пришло и сколько бы отсюда ни ушло, все равно здесь есть все мыслимое и немыслимое, и это изобилие потрясает. Невероятное количество всемирно известных картин. Все эпохи и стадии: от самых примитивных до высочайшего барокко и богатейшего романтизма, а затем опять к примитивным абстракциям. Металлы и камни, драгоценные и полудрагоценные, добывались, обрабатывались, проходили огранку, кузнечный горн, отливались в формы, преображались руками ремесленников и ювелиров. Здесь представлены все нации и народы. Присутствуют все идолы и иконы.
Да, История стала сегодня чем-то вроде шумного музея: выставка блестящих погремушек, мекка полуравнодушных паломников. На смену революционерам пришли туристы: теперь они топчут эти лестницы. История, столько лет бывшая нашей хозяйкой, агрессивной и кровожадной, заставлявшая нас плакать и трепетать, вдруг оказалась послушной служанкой или хорошей подружкой. В этих залах больше никогда не прольется кровь, не будут навязывать народу веру или идеологию, не будут требовать смерти и жертв, не будет бунтов и чисток. Вместо этого перед нами раскрывается просторная и хорошо освещенная сцена: блестящий Фаберже и мерцающий Севр, изящные светотени импрессионистов и грубые брызги кубистов, плотские человеческие пудинги Рубенса и странные коллажи конструктивистов.
Но с тоскливым недоумением глядят на это усталые путники. Картина за картиной ложится на сетчатку глаза, сигналы поступают и поступают в клетки головного мозга, чрезмерные, обильные, избыточные, ошеломляющие. Туристов хватает ненадолго. Они отступают и кидаются на поиски буфета, кресла или дивана (ах, почему их так мало?). Они опускают свои фотоаппараты; они разуваются. Девочки хихикают и болтают, стоя перед огромным Рембрандтом. Мальчишки гоняются за ними по бесконечным коридорам здания, из галереи в галерею.
«Этим буду наслаждаться лишь я и мои близкие» — так, говорят, заявила когда-то императрица, довольная прибытием новых западных грузов, присланных Голицыным и Дидро. Тогда сокровища были только-только распакованы и развешены на новеньких, специально под них выстроенных стенах. Но сегодня это собрание само собирает миллионы туристов со всего земного шара.
— Туристы — ужасные люди, постарайтесь их не замечать, — властно рекомендует Галина, водя нас по залам. — Гиды здесь отвратительные, постарайтесь их не слушать.
Но зачем нам их слушать? У нас собственный гид — Галина, и она просто несравненна. Она знает все, и почему-то ее пропускают везде — как некую непреодолимую силу.
— Bonjour, mon brave! — кричит она охранникам в каждой галерее. — Félicitations, mon ami![39]
Она открывает дверь в стене, и мы оказываемся в маленьком кабинете, где тайно курят смотрители музея и работают реставраторы.
— Parfait! Voilà mes pèlerins! — объясняет им она. — N'oublie pas ton français[40].
