Санитарная рубка - Щукин Михаил Николаевич
— Огребли по полной.
— Хорошо. Значит, злее будут. Расклад на сегодняшний день следующий: Магомедов знает, где эта парочка находится. Знает, но молчит, только пожелания через Караваева передает. Догадайся с трех раз, какие это пожелания?
— Нашел гадалку! Скажешь — буду знать.
— Скажу. Требует он, чтобы ему барахолку отстегнули.
— Ни хрена себе! Там же мы! Оборзел, изо рта наш кусок хочет выдернуть?!
— Верно мыслишь. Именно изо рта, именно наш кусок. Теперь задача: надо взять кого-то из приближенных Магомедова, но тихо взять, без шума, чтобы ни одна душа не узнала. Вытряхнуть — где эта парочка прячется, а после и саму парочку взять и доставить, но там уже видно будет — как действовать. Дело серьезное. Ты все обдумай, порешай и сразу звони. Но учти — провернуть надо в считанные дни. Если затянем, тогда вся эта фигня никому не нужной будет. Не исключаю, что Сосновскому с Астаховым по головам настучать могут, а могут из кабинетов попросить, как говорится, с вещами на выход. Кто им на смену явится — неизвестно. И придется нам по-новой новых царей обхаживать. Тебе такой расклад нравится?
— Да в гробу я такой расклад видел! Чего ты спрашиваешь, если знаешь?! Все я понял, из-под земли достанем.
Вот за что Марк всегда ценил Димашу, так это за понимание, не любил тот, да и не умел долго раздумывать, действовал, как на ринге. Там, если долго будешь думать, на полу окажешься, в нокдауне. А валяться на полу он не желал, тем более сейчас, когда был уверен, что скользкую, изменчивую нынче жизнь ухватил обеими руками. И держать ее так, крепко и надежно, собирался еще долго-долго.
Плеснул себе водки, выпил, не торопясь и обстоятельно принялся закусывать, словно исполнял обязательную работу, а затем, резко поднявшись из-за стола, коротко спросил:
— Все?
— Все, Димаша.
— Тогда я погнал. Если что — позвоню.
И первым вышел из домика. В окно Марк видел, как он уходил к воротам, где стояла машина, уходил быстрой, уверенной походкой, наклонив лобастую, коротко стриженую голову, словно готовился принять боевую стоику. «Действуй, Димаша, действуй, — думал он, глядя ему вслед, — теперь нам всех обскакать надо».
Он не сомневался, что обскакать удастся.
34
В тот же день Димаше доложили, что самый приближенный человек к Магомедову — это его племянник Зелимхан, к которому он относится, как к родному сыну Парень наглый, безбашенный, любитель сибирских девчонок и быстрой езды на иномарке. Но вольности эти позволяет себе лишь в том случае, когда находится далеко от дяди. А если рядом — сама послушность, даже рот не открывает, пока его о чем-то не спросят. По вечерам чаще всего зависает в кафе «Терек», где все южные соплеменники тусуются. Трезвенник, не пьет, но травкой иногда балуется.
— Хреново, — хмыкнул Димаша. — Надо по-тихому сделать, а если мы на Кулацкий поселок сунемся, там без шума не обойтись. И в кафе этом, в «Тереке», одни чурки кучкуются. Явимся мы, сразу поймут, еще за стволы схватятся. Блин! Чего припухли?! Как его достать?!
Двое бойцов, сидевших перед ним, опустили головы.
— Как водку жрать, так вы мастера, а дело делать — гандоны штопаные!
Головы опустились еще ниже, и вдруг один боец озаренно вскинулся:
— На живца! На живца его надо брать! На бабу! Он, говорили, этих, как его, блондинок любит, чтоб волосы длинные…
— Блондинок? — переспросил Димаша. — Будет ему блондинка.
В тот же вечер у кафе «Терек», на лавочке, сидела длинноволосая девица, в меру грудастая и длинноногая, и, потупив глазки, чуть не плача, разглядывала белую туфельку со сломанным каблуком.
Крючок этот сработал безотказно. Зелимхан даже в кафе заходить не стал, как запнулся возле блондинки, так и прилип, будто скотчем примотали.
Димаша и три бойца наблюдали из машины на другой стороне улицы, беспокоились — только бы он в кафе ее не потащил, тогда сидеть здесь придется неизвестно сколько времени. Но Зелимхан в кафе заскочил один и всего лишь на минуту, не больше, выбежал оттуда с большим целлофановым пакетом, подхватил блондинку на руки и на руках донес до своей иномарки.
Стукнули дверцы, мигнули габариты, иномарка сорвалась с места.
— По-оехали. — Димаша, озабоченно глядя в лобовое стекло, предупредил бойца, сидевшего за рулем: — Если упустишь, я тебе яйца отрежу на яичницу.
Не упустили.
На повороте подрезали иномарку, стукнули аккуратно в блестящий бок и выбили хорошую вмятину. Разъяренный Зелимхан выскочил с бейсбольной битой в руке, но пустить ее в ход не успел — два точных удара, под дых и в печень, уронили его на асфальт, бита глухо стукнулась и откатилась в сторону. Дальше, как по писаному, без сучка и задоринки: Зелимхана — в машину к Димаше, один из бойцов — за руль иномарки, из которой пулей вылетела блондинка и припустила, босая, держа в руках туфли, с такой скоростью, будто собралась поставить рекорд на стометровке. Исчезла мгновенно, мелькнула и — нету.
— По-о-ехали! — теперь уже весело сказал Димаша и хлопнул в ладоши, как будто смотрел концерт.
Две машины, соблюдая дистанцию, быстро ушли с поворота, даже не затормозив движение, вписались в общий поток и плавно, ровно, не нарушая правил, покатились за город, в сторону бывшего пионерского лагеря «Орленок».
Там, ни о чем не спрашивая, Артемьев сам открыл ворота и сам их закрыл, когда машины въехали на территорию. Из конторки вынес небольшой щит на подставке и утвердил его у края дороги. Надпись на щите извещала. «Уважаемые наши гости! По техническим причинам мы сегодня не работаем. Приносим вам свои извинения». Артемьев, словно не ведая, что на щите написано, еще раз прочитал и скрылся в своей конторке. Знал, что высовываться теперь из нее не следует, если понадобится, позовут.
Но его не звали, потому что нужды в нем не было. Сами управились. Иномарку загнали в дальний угол, укрыв за разваленным корпусом, Зелимхана притащили в бывшую кочегарку и там, защелкнув наручники, еще привязали толстой проволокой к трубе. Парень, придя в себя, попытался дергаться и вырываться, но ему снова влепили два удара, опять под дых и в печень. Согнулся, как переломленный, и успокоился. Димаша дал ему отдышаться, присел перед ним на корточки, чтобы быть вровень, и попросил, почти ласково: — Зелимханчик, ты не в ауле у себя, ты у нас в гостях. Поэтому будь тихим и не буянь, а то я рассержусь и чего-нибудь тебе отрежу. Хочешь, хрен твой отрежу и собакам выкину? Хочешь? Не-е-т, по глазам вижу, что не хочешь. И я не хочу. Зачем мне твой хрен нужен? Ты им еще детишек наделаешь, много детишек, и все чернявенькие. Теперь слушай меня в оба уха. Где мужик и девка прячутся? В городе? Или уехали из города? Вы же следили за ними, знаете?
— Я не следил, не знаю, — отозвался Зелимхан. — Я…
— Не ври! — властно перебил его Димаша. Не ври! Я тебе все объяснил, неужели не понимаешь? Русский язык понимаешь?
— Понимаю, — кивнул Зелимхан.
Видно было, что парень испугался. Обычная наглость, какой отличались магомедовские абреки, особенно когда они находились в стае, быстро исчезла, глаза забегали, даже голос поменялся. Димаша сразу просек, что Зелимхан дрогнул, теперь надо было его давить до края. И он давил:
— Будешь лапшу мне на уши вешать, что знать не знаю и слышать не слышал, я тебя самого тогда на лапшу, на шашлык порежу! Понял? — И для острастки, чтобы слова лучше доходили, прямым, в лицо — пусть кровь почувствует, свою, собственную, какая она солоноватая. — Понял? Возиться с тобой не будем, грохнем прямо здесь и здесь закопаем. Ни одна собака не найдет. Рассказывай — где они прячутся?
Разбитые губы кровили, подбородок стал красным. Зелимхан, не имея возможности утереться, языком облизывал губы, но кровь все равно текла. Икнул, сплюнул себе под ноги темный сгусток и в два приема выговорил:
— Если скажу… Тоже убьют.
— А ты беги, когда отпустим, — посоветовал Димаша. — Страна у нас большая, есть где затихариться. Ну, долго я ждать буду?
