Сигурд Хёль - Заколдованный круг
Фру Марен София побыла немного с ними, но, узнав приговор, заявила, что остальное послушает вечером, чтобы судить обо всем во взаимосвязи.
Потом она еще раз ненадолго спустилась к ним.
— Это же просто безумие, как он привязан к Ховарду! — сказала она, и все поняли, что речь идет о господине Тюрманне. — Этот ваш благородный Ховард в конце концов всего лишь крестьянин.
Сестры ответили на эту тираду ледяным молчанием. Немного погодя, почувствовав вокруг себя холод, мать удалилась восвояси глубоко обиженная. Когда она вышла из комнаты, Анна Маргрета сказала:
— Это правда, Лисе. Я из любопытства попросила друга моего мужа в Копенгагене узнать, есть ли доля истины в предании о благородном происхождении Ховарда. Ты помнишь эту историю — будто он происходит от опального датского рыцаря, схваченного и казненного у церкви в Брункеберге. И, как ни странно, выяснилось, что это предание как будто имеет под собой историческую основу. Если это и в самом деле так, род Ховарда благороднее нашего.
Лисе не ответила, и, казалось, она вообще ничего не слышит.
Капеллан кончил излагать факты и попытался подытожить сказанное.
— Свидетельств преступления, — сказал он, — если оно и было, нет; можно было исходить только из признания обвиняемых. Но подобного признания тоже не было. Почему же суд явно без всяких колебаний приговорил Ховарда к смерти? Сейчас я попытаюсь это объяснить.
Все обвинение суд строил на гипотезе, что между Ховардом и Кьерсти существовала любовная связь. Рённев якобы это обнаружила, и тогда обвиняемые решили убрать ее с дороги, дабы ничто не препятствовало их преступной страсти, но в последний момент мужество им изменило, и они не довели до конца свой гнусный замысел. Что не помешало, однако, суду назвать их действия убийством, ибо Рённев умерла от увечий. Можно сказать, что все составные части этой гипотезы опирались друг на друга, образуя карточный домик. Обвинение с самого начала было крайне слабым, и я согласен с самым почтенным человеком в селении, Хансом Нурбю, который сказал, что, будь Ховард не чужаком, а местным, да ёще из хорошего рода, никакого дела никогда бы не возбудили.
Между тем, одураченная судьей Кьерсти призналась, что любит Ховарда.
Тут вмешался заводчик. С разрешения фогта — от него заводчик может добиться чего угодно — он велел уездному врачу обследовать Кьерсти и наутро на столе суда лежало свидетельство: Кьерсти была virgo intacta.
Тем самым явно отпадала, казалось бы, наиболее существенная часть мотивировки преднамеренного убийства, да, собственно, и по всему ходу событий оно представлялось маловероятным. Я лично подумал: «Все дело разом рухнет».
Такой поворот само собой привел суд в замешательство. Они устроили перерыв, чтобы посовещаться. Меня также пригласили участвовать в этом совещании. Не иначе как суд, если употребить несколько богохульное выражение, усмотрел во мне специалиста по непорочному зачатию.
За следующий час я узнал цену земному правосудию.
Что судья глубоко оскорбился самоуправным действием заводчика — это еще куда ни шло. Это всего лишь проявление человеческой слабости.
Но мне стало ясно, что весь суд во главе с судьей враждебно настроен к Ховарду, враждебно настроен к Кьерсти, и к заводчику, а теперь еще и к уездному врачу, который, как утверждал судья, оскорбил честь суда своим вмешательством.
А за этой злобой скрывалась убежденность, которую в быту обычно называют святой верой: члены суда свято верили, будто Ховард и Кьерсти состояли в кровосмесительной, преступной и от того еще более страстной любовной связи. Такая гипотеза, назовем ее воспаленной эротической фантазией, была столь им по душе, что они не могли и не хотели от нее отказаться.
Их усилия пройти мимо недвусмысленного заявления уездного врача были бы прямо-таки трогательны, не будь они столь возмутительны. Один из присяжных, весьма недалекий человек по имени Ула Нурсет, изрек: «Ну, эти чужаки, они всегда выкрутятся».
Вы скажете, что это смешно? Только не в здешних краях.
Но самым опасным из присяжных оказался всем известный хэугианец Ханс Ульсен Томтер. Он, стукнув по столу кулаком, заявил: «Они виновны. Только посмотрите на нее. Грех у нее на лице написан!»
Эти слова Ханса Ульсена произвели особое впечатление, все ведь знали, что много лет назад именно он спас Ховарда, когда того несправедливо обвинили в убийстве хусмана.
Причину, по которой Ханс Ульсен полностью изменил свое отношение к Ховарду, я отлично понял. И вернусь к этому позже.
На этом совещании я усвоил одно: присяжные — может, и по совершенно различным причинам — в душе уже вынесли приговор Ховарду и Кьерсти и только подыскивали факты, которые так или иначе можно было назвать доказательством.
Выручил всех судья. Он решил щекотливую проблему касательно объяснений уездного врача. Поскольку суд не просил этого объяснения, в правовом отношении оно воспринималось как несуществующее и его не внесли в протокол.
Разумеется, это чистейшая глупость. На самом деле с этого момента суд полностью отказался от обвинения в кровосмешении и искал новый повод осудить обвиняемых.
Такой повод дал Ховард. Когда прокурор загнал Кьерсти в угол, он выступил со своим так называемым дополнительным показанием, и суд воспринял это показание как скрытое признание вины. Ховард поступил так, чтобы спасти Кьерсти, и он спас ее, но тем самым погубил себя.
Свидетельские показания заводчика, с которыми тот выступил в последний момент, стремясь помочь Ховарду, только ухудшили дело. Очень мудрый человек Ханс Нурбю — я уже упоминал о нем — сказал мне после вынесения приговора:
— Говорят, будто заводчик умный человек. Тогда нам остается только вспомнить старую пословицу: и на старуху бывает проруха. Крестьяне видят в нем своего заклятого врага, они добывают для Завода уголь и руду, по их мнению, за гроши. А кроме того, двое хэугианцев в суде считают заводчика пособником дьявола. Дурная слава идет о пирушках на Заводе. Так что, если заводчик говорит «нет», суд если сможет, то скажет «да». — Так думает Ханс Нурбю.
Но то, что я сам знал, было и того хуже. Ни для кого не секрет, что столь выдающийся во многих отношениях судья, к сожалению, не лишен одной человеческой слабости: бывая в гостях, он кладет в свой карман все, что плохо лежит — серебро, табакерки и тому подобное. Два года назад — это я тебе рассказываю, Анна Маргрета, для нас это уже не новость — его вторично уличили в воровстве у заводчика. После чего к крыльцу подогнали его сани и заводчик предложил ему отправляться восвояси. С тех пор судью на Завод не приглашали.
Я не перестаю спрашивать себя: неужели заводчик, такой умный человек, хоть на минуту усомнился в том, что все сказанное им в защиту Ховарда окажет обратное действие на судью?
Бесспорно, решение суда еще очень сомнительное, и его передадут в верховный суд. Но секретарь суда, который вел протокол, раньше служил на Заводе, полтора года назад его уволили за мелкую растрату. Потом судья назло заводчику взял его на службу к себе в контору.
Мне даже представить себе страшно, что эта спившаяся и глубоко циничная личность заодно с судьей понаписала в протоколе, чтобы усугубить дело Ховарда. Но я не сомневаюсь, они с судьей пойдут на все и судья к тому же будет убежден в собственной правоте.
Вот о чем я думаю: на этом суде для Ховарда обстоятельства сложились так неудачно, как случается раз в сто лет.
И все-таки у меня нет никакой уверенности ни в чем. Я отнюдь не уверен, что Ховарда осудили безвинно.
«Грех у нее на лице написан!» — сказал Ханс Ульсен.
Переводя это с языка хэугианцев на человеческий, я скажу: по глазам и лицу Кьерсти можно было читать, как по открытой книге. Она боготворит Ховарда. Она поклонялась земле, по которой он ступал. Он был ее божеством. Только он существовал для нее в этом мире. Ее глаза — лучистые, вдруг удивительным образом загорающиеся, всегда смотрели на Ховарда с самозабвенной любовью. Мы все это видели.
Я бы сказал, что зрелище такой любви — а Кьерсти к тому же молодая и очень красивая девушка — было прекрасно. Но членов суда, которыми владела единственная мысль о кровосмешении, оно только утверждало во мнении, которое не могли бы поколебать своими справками никакие уездные врачи всего мира.
Вот почему я вправе сказать, что если кто-то и явился непосредственной причиной смертного приговора Ховарду, так это Кьерсти; сначала своим «да» в ответ на вопрос судьи, затем фразой «она замахнулась на меня ножом», заставившей Ховарда изменить свои показания, и, наконец, не в меньшей степени тем, как она на него смотрела. Самое трагичное, что она, именно она, без колебаний могла бы пойти за него на смерть.
Чувства Кьерсти к Ховарду мы видели, потому что по молодости она не сумела их скрыть.
