Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2005)
Отдавший душу без залога
И без заклада — задарма,
Преодолевший жажду слога
И крест заветного ярма,
Теперь свободен от земного…
...............................
И я такая…
Словом, есть они, два Поэта, которые поставили на кон собственную душу, и — все прочие, нуждающиеся в весомых гарантиях. Впрочем, романтическое настроение провоцируется здесь прежде всего лирикой самого Рыжего.
“Записывать” же Елену Елагину в романтики было бы наивно и неверно. Ее “боговдохновенный пиит” — существо не просто до конца земное, но самое никчемное и безнравственное: “…тщедушное созданье, / Тщеславное, погрязшее в гордыне / И множестве назойливых пороков…” Но Творец, по одной ему ведомой причине, вложил в эту ничтожную оболочку свой щедрый дар — “горлом дивным прозвенеть…”. Почему так? Почему столь чудесная способность досталась не честному труженику и рыцарю слова? Вечный вопрос Сальери. Лирическая героиня “Гелиофобии” его не задает. Она, у которой судьба отняла уже слишком много, не оставив никаких иллюзий и надежд, одарив лишь одиночеством, недугами и сознанием, что впереди осталось значительно меньше, чем… Так вот, она, такая страстная и требующая, предельно глубоко ощущает какую-то особую, не вмещаемую человеческим сознанием Божественную сверхсправедливость происходящего с нею, с нами, с человечеством, со страной и с нашим не просто “великим и могучим”, но горячо любимым русским языком.
Вообще, Слово, поэтическое творчество — еще одна сквозная тема сборника. А точнее — любовь к Слову, звучащей и письменной речи. Любовь пламенная и всепоглощающая:
Ты только говори, прошу, не умолкай,
Ты только говори — я слушать не устану,
Пусть выкипает речь, сбегая через край,
И к слуху льнет, как шелк льнет к девичьему стану…
Это чувство настолько самозабвенное, что может вытеснить из памяти, казалось бы, самое важное — долгожданный звонок любимого человека:
Упав в стихи чужие, я забыла
О том, что должен позвонить мне некто
Сегодня именно — не раньше и не позже,
О чем безостановочно мечтала
Весь месяц…
В такой несколько “старомодной” в наше время любви к слову есть нечто героическое. Новый, ХХI век стремительно уходит от вербальности в визуальное пространство современного кинематографа и Интернета, где текст зачастую выполняет роль сопроводительного комментария. Молодым людям уже непонятна и неинтересна, например, разветвленная психологическая мотивация поступков героев художественных произведений ХIХ или даже ХХ столетия. Новые поколения привлекает стремительное мелькание кадров, а не последовательное, учитывающее внутреннюю логику развитие событий. И уж конечно, большинство юных (и это не вина их, а беда) не может наслаждаться полнотой, точностью, благозвучием поэтического слова, а потому искренне считает пустопорожнюю болтовню тех же диджеев — живой речью. Человечество куда-то несется на крыльях прогресса, бесконечно меняя модели мобильных телефонов и не ведая о том, “что и искусствам, как алфавиту, бывает предел. / Что, мир разымая в хаос, пока что нас на плаву / Держит Господь зачем-то, заканчивая главу”.
Между тем эсхатологические настроения книги совсем не надуманны. Дело даже не в том, как долго еще протянет человечество в целом. Русский язык неуклонно теряет своих носителей; круг же тех, кто способен воспринять его во всей полноте, стягивается, как шагреневая кожа. А для поэта молчание родного языка — конец времен.
Однако Елену Елагину интересует не столько констатация тревожных примет, сколько сам человек, его душа. Что делать ей, бедной, когда близится исполнение сроков? Слепнуть? Глохнуть? Цепенеть в капсуле виртуала? — Нет. Просто жить в данной нам Богом реальности. Жить с ощущением какой-то нечеловеческой справедливости всего происходящего и молиться, то есть просто славить Отца, ибо Он сам знает, что же нам действительно нужно, и наша усталая ирония не испортит искренности молитвы:
О чем просить? О том, чтоб дал или избавил?
Еще одним ослом прибудет в этот час —
Не выбрать ни за что! И нет здесь твердых правил,
И не решит никто, о чем просить за нас.
О Господи, Ты Сам умеешь все устроить,
И даже иногда к добру все, может быть,
И что, скажи, Тебя напрасно беспокоить,
Когда Ты знаешь Сам, о чем Тебя просить?
Оксана БОГАЧЕВСКАЯ.
Санкт-Петербург.
"Слово, творящее мир"
Татьяна Касаткина. О творящей природе слова. Онтологичность слова в творчестве
Ф. М. Достоевского как основа “реализма в высшем смысле”. М., ИМЛИ РАН, 2004,
480 стр.
Франц Марк — немецкий художник, погибший в 36 лет под Верденом, писал с фронта: “Война не превратит меня в натуралиста, — напротив, я так сильно ощущаю дух, веющий позади сражений, позади каждой пули, что реалистическое, материальное совершенно исчезает. Битвы, ранения, передвижения — все они кажутся такими мистическими, ирреальными, как будто означают нечто совсем иное по сравнению с их названиями; и только все наделено еще каким-то жутким молчанием, зашифровано, — или же мои уши глухи, забиты шумом, чтобы уже сегодня расслышать подлинный язык этих вещей <…> Я начинаю видеть теперь то, что за вещами, или, лучше сказать, видеть сквозь вещи то, что позади них, то, что вещи обычно утаивают, и по большей части весьма утонченно, обманывая людей на предмет того, что они скрывают в себе на самом деле ” (курсив здесь и далее — Татьяны Касаткиной).
Комментируя слова Франца Марка, написанные в начале прошлого века, Татьяна Касаткина замечает: “...мы <…> обнаруживаем поиски возможности адекватного выражения новой реальности, прорывающейся в сознание творца с невероятной силой...”
В ХХ веке человек вышел за пределы видимого, слышимого, осязаемого, “данного ему в ощущениях” мира. Познание привело его в такие области (и области действительно фундаментальные, лежащие в самом основании видимого и невидимого мира и нас самих), которые в терминах классического естествознания описать просто нельзя.
Как мы можем исследовать эти процессы? У нас есть только один выход — создать язык описания. То, о чем пишет Марк, — это именно чувство другой, безусловно существующей, но пока только угадываемой реальности, той, которую опишет, спустя всего несколько лет после его смерти, квантовая механика. Сегодня мы живем в мире, фундаметальные закономерности которого мы способны познавать только в виде языковых конструкций — например, волновых уравнений.
Язык стал “домом бытия”. Безо всякого преувеличения. Когда человек выходит сегодня в Интернет или слушает DVD — он просто использует те выводы, которые были сделаны из языковых описаний реальности, той реальности, которую нельзя почувствовать, но которую можно познавать, познавая ее язык.
Почему это стало возможно? Язык науки — это язык математики. Галилей говорил, что книга бытия написана языком математики. И потому, познавая математические структуры, мы способны познавать бытие. Но сам язык математики мы формулируем и объясняем себе и друг другу, используя естественный язык. Без этого языка наши выкладки понимают машины (иногда), но не люди.
Совершенно неудивительно, что именно естественный язык как основа основ познания стал тем центром, на котором сосредоточилась философия ХХ века. Если не решить фундаментальных проблем языка, мы не поймем, как устроен мир (мы не поймем, что значит “понять”) и что делает человек в этом мире. Естественный язык, в отличие от языка математики — слишком формального, чтобы быть понятым непосредственно, — соразмерен человеку. Это та мера, с которой мы подходим к бытию, будучи убеждены, что бытию она тоже соразмерна. Но есть ли у нас основания считать, что эта мера объективно существует, существует вне канала связи между передатчиком и приемником? На этот вопрос есть два ответа.
Один с категоричной резкостью утверждает — нет: существуют передатчик, приемник и сигнал, который переносит информацию от первого ко второму. Говорить о сигнале, направленном, например, неизвестному приемнику, или о сигнале, который никто не передавал, — бессмысленно.
