Дуровъ - Все схвачено
– Но если б ты не попал в прошлое, то все повторилось бы по определению…
– А мне повезло. Я попал. И спасу самого близкого мне человека.
– А кто он для тебя по жизни, если руку на сердце?
– Если на сердце… Наверно, сын. Или все-таки я сам… да какая, в сущности, разница! Ты бы не помог человеку спастись, если б знал, что через секунды его собьет грузовик?..
– Пример какой-то малоубедительный… Грузовик и сломанная судьба… Ну, помог бы, конечно… Речь-то у нас не о дорожной аварии.
В Легате боролись писатель-фантаст и чиновник-прагматик. Оба любили заглядывать в Завтра, хотя и с разных точек зрения. И хотя все вроде было уже сказано, Легат возникшее вдруг сомнение скрывать не стал.
– Ты же сам жил в будущем до две тысячи седьмого. Так?.. А где в это время был Джуниор?
– Не понял, – сказал Гумбольдт.
– Сегодня на дворе семидесятый. Представим будущее, как ты его задумал. Джуниор заканчивает Иняз. Знает язык… английский, допустим… в совершенстве. Идет работать, женится, детей делает парочку… И естественно доживает до две тысячи седьмого. И ты с ним доживаешь. Если доживаешь: сорок лет к твоим пятидесяти семи – это вряд ли. Так что, скорее, тебя там уже нет.
– Согласен! Пусть ты прав. Но и его не будет.
– Куда он денется?
– Он будет жить за рубежом. За океаном. Он будет гражданином свободной страны.
– С чего это ты взял?
– Пока ни с чего. Не знаю. Но то, что он уедет, улетит, убежит, эмигрирует из этой блядской страны как можно скорее, я уверен абсолютно!
– Ты знаешь, легально и без скандала уехать он сможет только после воцарения Пятнистого. То есть после восемьдесят пятого. А до этого граница была на замке… Но, как ты наверняка помнишь, именно после воцарения Пятнистого все эмигрировавшие потянулись назад, на родину. Потому что там они никому на фиг не нужны были – за исключением единиц, а в родной стране – героями стали. Плюс мучениками режима. Или ты его раньше вытолкнешь – как мученика режима? А он не приживется за рубежом и тоже вернется. Вопреки всем твоим стараниям.
– Я думаю об этом, Легат, – с непонятной грустью ответил Гумбольдт. – Все время думаю. И придумаю.
– Бог тебе в помощь, – сказал Легат.
Легонько и коротко обнял Гумбольдта, щекой к щеке прикоснулся и пошел к двери. И наткнулся на Джуниора со сковородой, на которой шипели и слегка брызгались хорошо зажаренные дольки картофеля.
– Вы куда? – удивленно спросил Джуниор. – А обед?
– В другой раз, парень, – ответил Легат. – Будет время… – отпер дверь – замок простой был, обернулся, сказал Гумбольдту старшему: – И, тем не менее – что смогу…
10
Столь нелюбимый Легатом «эффект бабочки» теоретически мог неожиданно сработать.
Если Гумбольдт остается в семидесятых, чтоб не дать себе самому юному сесть на четыре бесконечных года в лагерь по двум кретинским статьям Уголовного Кодекса, и если ему это удастся, то уверенность Легата в полной недееспособности оного эффекта может пошатнуться. Если, конечно, последствия будут очевидными и к тому же не сокрытыми от широкой общественности и сравнительно свободной прессы. Но пока речь шла почти буквально – о бабочках, то есть о мелких изменениях прошлого, которые могут, как гаснущая волна, и не докатиться до будущего, в котором живет Легат. И это было не страшно. Легату было не страшно.
Ну, познакомился он с Очкариком. Ну, присутствовал на эпохальной встрече Очкарика и Премьера, которая останется тайной для историков, и хрен с ними, пусть передохнут – с ударением на последнем слоге. Ну, сходил в прошлое отряд диггеров. Практически – просто погулять, без дела, если иметь в виду двух напарников Легата. Ну, местная Контора взбудоражена – от лелеемых, хотя и не совсем понятных возможностей… И так далее… И вдруг возникает «бабочка» гигант, которую ну прямо должны раздавить!.. А ее не давят. То есть Гумбольдт не теряет бездарно и страшно четыре года молодой жизни. Он поступает в Университет или в Иняз, как сегодня запланировано. Он не участвует ни в каких подпольных диссидентских забавах, заканчивает курс и идет работать… куда?.. ну, куда идет, неизвестно, Легат не спросил у старшего, какую именно специализацию избрал младший. И старший рано или поздно отойдет в мир иной просто в силу преклонного возраста, а в две тысячи десятом году Столица будет иметь одного Гумбольдта, брата Осы. А вернувшийся в свое время Легат будет издали наблюдать за своими подопытными персонажами…
Красиво? Вполне.
Правдиво?..
Тут решения нет. Уже несколько вариантов развития судьбы младшего и старшего придумано, какой-то из них, не исключено, сработает. Или никакой. Или есть еще варианты, Легатом не предусмотренные. И, наоборот, никаких вариантов вообще нет. Время покажет.
Джуниор – парень, судя по первому впечатлению, с сильной волей и явно – не ведомый. Скорее – ведущий. Хотя и затаенный какой-то… А новоявленный «папа» – человек все-таки сломанный жизнью. Не без склонности к истерии. Но характеры у них по определению похожи должны быть. Хотя и с вариациями…
Да, еще! Когда Гумбольдт под именем Раб на Главной Площади отдавал ему сигаретную пачку и ключи от ворот в тоннель, он, тихушник, все необходимые вводные про всех знал: и про себя, и про Джуниора, и про еще не рожденную, но уже успешную и всеславную сестру. Да что там знал! Он же общался с Осой! И не год, и не два, а больше! А судя по ее участию в ловле доверчивого Легата, ей Гумбольдт весьма близок и, не исключено, дорог. Брат ведь… Иначе чего она так о нем беспокоится?.. Он, смутно догадывался Легат, и про него много знал. Не только от Осы. Гумбольдт умнее и хитрее, чем хочет казаться. И этим – а еще и показной униженностью своей – не слишком симпатичен Легату.
Как сказал бы сам Легат: не мой человек.
А вот Очкарик в куда большей степени – его человек…
Впрочем, не преувеличивает ли он?
Ладно, поживем – увидим. Тем более что Легату не надо терпеть сорок лет, чтобы увидеть. Закончит свою миссию здесь, вернется в родное время и – увидит. Собак-ищеек пустит по следу, чтобы увидеть.
Да, еще небольшая, но колючая обидка – к слову.
Гумбольдт со своим липовым отцовством начисто переплюнул Легата с его наивным письмецом себе самому. И без груза грядущих сорока лет понятно: Гумбольдт мыслит масштабно и мощно, а Легат – игриво разменивает свой золотой на медные монетки. А чему удивляться? Темперамент разный, чувства разные, хотелки радикально разные. Хотя время – вещь необычайно длинная, сказал классик. Поживем – увидим. У Легата фора для «увидеть» – гигантская. И медные монетки, кстати, для жизни куда практичнее и употребимее, нежели неразменный золотой…
И куда, скажите, податься бедному the time traveler Legat на склоне дня, не жрамши толком и в гордом одиночестве? Пилить на ночь глядя домой в Столицу, чтобы поесть и переночевать, а с раннего утра – опять в тоннель? Род мазохизма, Легату не свойственного. В «Мать-город», в свой номер, душ, бокальчик виски из бара – был в номере бар для странствующих и путешествующих от Конторы… Программа-минимум. А программа-максимум, счел Легат, это программа-минимум плюс обед, плавно переходящий в ужин в ресторане отеля, плюс очередная вечерняя прогулка… где?.. об этом подумаем позже.
И к десяти утра – к Очкарику.
Спустился в холл отеля, спросил у портье, а нельзя ли сегодня сходить в какой-никакой хороший театр на дефицитный спектакль. Администратор знал, с кем имеет дело, поэтому сразу накрутил телефонный диск, пошептался с кем-то на том конце провода, трубочку уложил и сказал доверительно:
– Для вас – луну с неба. Пропуск на двоих в Самый Революционный Театр. Спектакль «Опасайтесь пощечин». Первая премьера. Сам Бард в главной роли! Поспешить советую настоятельно, спектакль вот-вот закроют.
– Откуда сведения?
– Интуиция, – скромно сознался портье. – Билеты на вашу фамилию будут у администратора. То есть, конечно, пропуска…
Наскоро перекусив, опять словил такси, шоферу адрес назвал, и поехали они по набережной Реки до Цветных Холмов, свернули налево, каким-то макаром проскочили мимо церкви на площадь, еще раз свернули с нее и встали у театра.
А на премьеру народ вообще могучей толпой повалил. Легат, применяя практику протыривания, с трудом оказался у окошка администратора, сунулся в него и назвал имя. И тут же получил два пропуска в шестой ряд, середина.
До начала оставалось минут двадцать, Легат хорошо поспешил. На него, естественно, бросились жаждущие «лишнего билетика», но Легат стоял скалой. Лучше один на двух креслах, чем с каким-то театральным маньяком или с какой-то маньячкой. И тут он заметил девушку: шатеночку, коротко стриженную, в кофточке-юбочке-туфельках (именно так и заметил – ансамблево), стоящую в стороне от мятущейся толпы и, по виду, никого и ничего от жизни не ждущую.
Толкаясь и извиняясь, пробрался к ней, спросил:
– В театр хотите?
