Бернар Клавель - Плоды зимы
В конце недели два дня подряд лил дождь. Два этих долгих дня отец просидел у печки, прислушиваясь к шуму ветра в саду. Он часто смотрел в окно на тот клочок земли, где упала мать. Там еще стояло несколько испанских артишоков, замерзших за зиму, а теперь почерневших под первыми лучами солнца. Повинуясь какой-то безотчетной деликатности, отец не тронул этой грядки. Он вскопал весь огород до самого дома, а эта узкая полоска земли, точно насыпь, тянулась от плиток, которыми была обложена дорожка, до забора.
Отец все смотрел туда и шептал со вздохом:
— Бедная ты моя старушка… И что теперь со мной будет?
За всю эту долгую одинокую зиму он ни разу так болезненно не ощущал отсутствие жены, ему ведь почти не приходилось принимать решений. В тот единственный раз, когда он самолично перевернул свою жизнь, выгнав старшего сына, он действовал в порыве сильного гнева.
В сущности, он не жалел об этом гневе, который помог ему на время вновь обрести силы, но теперь, когда эти силы опять покинули его, ему казалось, что он уподобился соломинке, которую бурный поток несет куда-то по своей прихоти.
И сейчас, съежившись, старик сидел на стуле в своей грубой шерстяной куртке, смотрел на струи дождя, бежавшие по стеклам, и напряженно ждал, не зная, что принесут грядущие дни, на что ему надеяться и чего бояться.
74
Как-то утром на следующей неделе лесоторговец привез обещанные дрова. Когда отец увидел, что большая, груженная поленьями машина остановилась возле сада, он испугался, как бы над ним не стали смеяться. Он даже подумал было запереться у себя в доме. Пусть они там сами сгружают дрова на улице у забора. Но тут же сообразил, что рано или поздно Пико все равно явится за деньгами. К тому же тот уже направлялся к дому.
— Иду! — крикнул отец.
Он взял ключ от калитки и пошел к выходу. Еще издали он увидел, что поверх дров лежат липовые поленья — они были длиннее других, и их свежий срез выделялся своей белизной.
Приказчик лесоторговца уже стоял в кузове, готовясь сбрасывать дрова.
— Будем сгружать прямо на улицу? — крикнул он.
— Погоди немного, — сказал Пико.
Отец отпер калитку и пожал лесоторговцу руку. Тот сказал:
— Видите, мы привезли вам и те дрова, которые вы сами заготовили. Не думал я, что вы столько наколете.
— Да что там, — вздохнул отец, — я уже не молод.
Они немного потолковали о качестве дров, потом Пико спросил:
— Вы там топор часом не забыли?
Старика охватил страх, смешанный с надеждой.
— Забыл. Я спохватился, когда уже был на мосту в Перриньи. Но я слишком устал и решил не возвращаться. Я так и подумал, что ты его найдешь.
Пико вытащил из кабины грузовика топор. Лезвие заржавело. По светлой полосе на нем видно было, как глубоко врезался он в ствол.
Отец поблагодарил. Не решаясь взглянуть на Пико, он отнес топор к бордюру дорожки. Когда старик вернулся, лесоторговец спросил:
— Ну как, сбросить дрова на улице? До вечера перетаскаете?
Отец покачал головой. Удастся ли ему без посторонней помощи за день перетащить столько дров в сарай? Он немного подумал и сказал:
— Послушай-ка. Первая грядка у меня не вскопана. Если бы ты подогнал грузовик к самому забору, можно было бы сбросить дрова прямо на эту грядку. А тогда, если я и не управлюсь до ночи, дрова будут в большей сохранности, чем на улице.
— Ну, это дело простое.
Пико влез в кабину, запустил мотор, проехал немного вперед, затем дал задний ход. Вдвоем с приказчиком они стали кидать поленья на грядку, как можно ближе к дорожке. Пока они разгружали машину, отец отнес топор в сарай и прикатил тележку. Когда все дрова были сброшены, он повел мужчин в дом и угостил их стаканом вина. Наблюдая за ними исподтишка, он думал, заговорят ли они о гадюках или, напротив, промолчат, а потом станут смеяться над ним за его спиною и рассказывать всему городу, что папаша Дюбуа оставил свой топор змеям.
Когда мужчины встали, старик не смог удержаться и спросил:
— А вы на вырубке больше ничего не обнаружили?
Пико и его приказчик переглянулись.
— Нет.
— Дело в том, что я убил там двух гадюк. Они так и остались лежать возле ствола.
— Ну, знаете, — сказал Пико, — разве их обнаружишь через неделю. Нам часто приходится убивать змей на вырубках. Но стоит нам оттуда уйти, как сразу же слетаются сарычи или ястребы и поедают их.
У отца отлегло от сердца. Провожая мужчин, он прибавил:
— Две здоровенные змеи, рыжие… А что, их в тех местах много водится?
— Чего-чего, а этой нечисти хватает. Склон-то смотрит прямо на юг, сами понимаете, это змеям по нраву. Особенно весной.
— В это время их следует опасаться, — заметил приказчик. — У них сейчас брачная пора. А потому, они особенно злые.
Они рассказали несколько историй о гадюках, а Пико, уже залезая в кабину, прибавил:
— Можно было бы еще немало историй рассказать о змеях, да только нас ждут другие заказчики, а ведь нам домой добираться далеко.
Отец снова поблагодарил его, проводил взглядом машину, пока та не свернула за угол и не исчезла из виду.
Тогда он вошел в сад, закрыл калитку, собрался уже повернуть ключ в замке, но заколебался, пожал плечами, вытащил ключ и опустил его в карман фартука.
Пока лесоторговец с приказчиком сбрасывали на землю поленья, он думал о том, что ему теперь предстоит погрузить дрова на тележку, отвезти в конец сада и сложить в сарай, а потом еще распилить их и наколоть до наступления холодов. Из-за подъема в конце дорожки нельзя накладывать на тележку больше десятка поленьев зараз.
Отец взялся за работу, но не мог отделаться от мысли, что ему не суждено ее закончить.
После третьей ездки он до того устал, что не смог одолеть подъема, ему пришлось по одному полену таскать дрова в сарай, пока тележка не была наполовину разгружена. Когда он снова взялся было за дышло, появилась госпожа Робен.
— Но вам с этим делом не справиться, — сказала она. — Такая работа не для вас.
Жалость, которая прозвучала в ее голосе и взгляде, пронзила отца. Да, он стар. Силы у него на исходе. Должно быть, это бросается в глаза, раз уж соседка так с ним разговаривает.
До сих пор он еще как-то держался, смутная надежда не давала ему упасть. И вот потому ли, что он в тот день наблюдал, как работали полные сил мужчины, потому ли, что молодая женщина из жалости к нему произнесла несколько участливых слов, потому ли, что накопилось множество других незаметных причин, только он вдруг почувствовал, что окончательно выдохся. Еще несколько секунд отец не сдавался, но потом, уронив на землю дышло, поднес руку ко лбу и прошептал:
— Да… это выше моих сил… Выше моих сил…
Тут голос изменил ему. Собрав всю свою волю, отец подавил рыдания, которые горьким комом подкатили к самому горлу.
— Мне крышка… Да, теперь мне крышка…
И, не стыдясь, думая только о безвозвратно ушедших силах, старик заплакал.
75
Отец не стал сопротивляться, когда госпожа Робен повела его домой.
Он так долго отгораживался от всего, что могло вторгнуться извне, столько времени жил в этом добровольном затворничестве, взвалив на свои плечи работу, напряженного ритма которой уже не выдерживало его изношенное тело, и вот теперь вдруг сразу отказался от борьбы. Он безучастно слушал дружеские увещевания госпожи Робен. А когда она сказала, что напрасно он замыкается в своем одиночестве, раз старший сын обязался обеспечить его всем необходимым, старик только покачал головой.
— Пусть делают что хотят… Что хотят… Видать, совсем отработался.
Этим он хотел сказать, что жизнь его на исходе, он избрал такую форму выражения, не желая употреблять слово, которое его немного пугало.
Госпожа Робен позвонила Мишлине и Полю, и те в тот же вечер навестили отца. Они пришли, когда он уже растопил печь. Мишлина поставила на стол большую корзину, покрытую салфеткой, поцеловала старика и принялась причитать со слезами в голосе:
— Господи, милый папаша, как сурово вы обошлись с нами… Мы каждый день ждали, надеялись, что вы позовете нас…
Поставив локти на стол и опустив голову, отец только повторял:
— Мне крышка… Крышка… Можете делать что хотите.
Сын и невестка долго в чем-то убеждали старика. Он даже толком не слушал, что они говорят. Их речи убаюкивали его, подобно тихой и монотонной песенке. Он не сводил глаз с корзины и белевшей на ней салфетки. Все же, когда Поль спросил, согласен ли он перебраться к ним, отец, собрав остаток сил, выпрямился и сказал:
— Нет… не будем к этому возвращаться… Я выйду отсюда только ногами вперед.
— До чего ж ты, однако, упрям, — проворчал сын.
Но Мишлина, склонившись к отцу, ласково проворковала:
