Исраил Ибрагимов - Колыбель в клюве аиста
― Не буду я, ― произнес тихо и неожиданно Ромка.
― Выходит ― в кусты?
― Он мне не сделал плохого, ― Ромка впервые, если не смело ― прямо в глаза посмотрел Черному, у того в глазах пылало недоумение напополам с удивлением, у рта замерла рука с огрызком яблока. Взглянул Ромка и на соперника ― у Корноухого даже выступили на глазах слезы от возбуждения. И не успел собраться с мыслями, как Корноухий с воплями вдруг набросился на него, замахал кулаками. Ромка не удержался, плюхнулся в полынь. Корноухий, взвалившись сверху, нанес несколько ударов и испуганно отпрянул назад, вскочил на ноги.
― Разве лежачего бьют? ― пожурил Черный победителя, а затем обернулся и к побежденному: ― Мякина!
Ромка, ополоснув лицо, прилег спиной на камень. Скосив взгляд в сторону, увидел Черного, успевшего облачиться в его китель.
― Может, дашь сдачи? ― подбавил Кот.
― Зачем?
― Еще и спрашивает. Врезал ведь тебе! ― не унимался Кот.
― Незачем.
― Пока, салажня! ― Черный, а за ним и остальные собирались уйти.
― А шкуру? ― спохватился Ромка.
― Завтра приходи сюда. После обеда получишь шкуру, мякина, ― Черный сплюнул, Кот, улыбаясь, заговорщически подмигнул.
Остались вдвоем. Корноухий сидел поодаль на камне и всхлипывал.
― Ты чего? ― спросил Ромка.
― Так...
― Зачем плачешь?
― Сам не знаю.
― А когда пузырился ― знал?
― Ведь Черный...
― Что Черный?
― Со всеми он так.
― Со всеми, ― передразнил Ромка, ― а ты без головы...
― Здесь голова Черный.
― А если Черный...
― Ты мозги не вправляй! ― взорвался вдруг Корноухий. ― Сам знаю!
― Не психуй...
― Запсихуешь: каждый хочет вправить мозги.
― Не интересно с тобой, ― произнес нарочито равнодушно Ромка, ― не люблю слабонервных. ― И немного переждав: ― Как зовут тебя?
― Как назвали родители, так и зовут!
― Что ты за человек!.. Меня, к примеру, зовут Ромкой, а тебя?
― Корноухий... Ну, Раим...
Корноухий или Раим?
― Что приклеился? ― снова взвинтился Корноухий. ― Корноухий ― и с концом!
― Откуда завезли тебя?
― Ниоткуда.
― Как понимать?
― Как хочешь, так и понимай, ― по-прежнему отвечал раздраженно Корноухий, но, немного поостыв, вытерев рукавом слезы, добавил обиженно: ― Я здешний...
― Местный, что ли?
― Из Карповки ― слышал?
― Где это?
― Откуда слышать тебе... э-эвакиированному...
― Эвакуированному, ― поправил Ромка.
― Может и так... грамотный...
― А ты неграмотный?
― Что пристал?
― Как сюда попал?
― А что?
― Местный ― и в детдоме.
― Так и попал. Уже год тут. Умерла мать... С сестренкой остались вдвоем.
С минуту-другую мальчики сидели молча. Прервал паузу Ромка:
― Да иди же сюда! Поближе...
― Какой быстрый!
― Да что ты...
― Я подойду ― ты в зубы! Знаем...
― Не трону!
― Знаем... эвакуированных!
― Ну, хорошо, подойду я... Эх, Раим! ― Ромка встал ― поспешно поднялся и Корноухий. Ромка сделал шаг, и в тот же миг Корноухий панически рванул в сторону, в считанные секунды одолел террасу, вскоре исчез в лопушняке.
Ни после обеда, ни позже, на следующий день, Черный с дружками на пустыре не объявлялся. Ромка поднялся на комбайн, пересек полынник, прошелся вдоль речки в ожидании, но все тщетно. К вечеру, когда, возвращаясь, он через лаз нырнул во двор ― остановился пораженный: перед ним стоял человек в ушанке, в лохмотьях, грязный, с всклокоченными волосами, с редкой бороденкой. Человек, вытанцовывая, выкрикивал:
― Медведи... волки... лошади... коровы... свиньи...
Ромка от неожиданности стал пятиться к лазу, собрался бежать. И побежал бы, если бы не ребячьи голоса рядом. Подняв голову, он увидел на крыше чулана, в четырех-пяти метрах от него, группу мальчишек, глазевших на танец незнакомого человека.
― Ишаки! Бараны! ― смакуя, подсказывали сверху.
― Ишаки... Бараны... ― повторил следом человек, пританцовывая и лишь изредка нагибаясь, чтобы подобрать яблоко или облупленную картофелину. Ромке стало не по себе, он проскользнул мимо танцующего дурачка, побежал внутрь двора.
Черного он встретил в столовой, после ужина. В помещении вовсю шла уборка. В разгар работы из смежной комнаты, переоборудованной в кухню, послышались голоса. "Черный", ― догадался мальчик. И в самом деле, минуту-другую спустя оттуда вышел Черный с тарелкой в руках, он вместе с приятелем устроился в конце стола и как ни в чем не бывало принялся за еду. Ромка легонько дотронулся до него ― Черный резко обернулся:
― Чего тебе?
― Шкуру верни!
― Ну, ты! ― пришел на помощь Черному приятель.
― Подожди! ― оборвал дружка Черный, а затем обернулся и уже изменившимся голосом, ласково, почти участливо, по-взрослому поинтересовался:
― Какую шкуру?
― Он еще не знает! ― наглость взорвала Ромку. ― Мою!
― Так бы и сказал ― вчерашнюю. Вспомнил... Пошамаем, и верну. Цела шкура, ― произнес Черный, а затем, неспешно дохлебав затируху, встал из-за стола. Втроем в сумерках вышли во двор.
― Где же я оставил ее? ― говорил вслух не то себе, не то Ромке Черный, шагая. ― Ага, вспомнил! В дровяном складе... В поленьях. Тут...
Дровяной склад находился на открытом воздухе, в закутке, в глубине двора.
― Тут. Гляди, ― произнес Черный, показывая дыру в поленнице, и когда Ромка доверчиво нагнулся, пнул его. Ромка отлетел, скользнул по поленьям. Не упал ― сзади его подхватил, сжал в объятиях дружок Черного. Не раздумывая, Черный ударил ― удар пришелся в краешек рта. Хряснул еще, поинтересовался:
Напомни, мякина, что я должен вернуть.
Ответ прозвучал вызовом.
― Шкуру!
Черный легонько похлопал по руке дружка ― тот понял, передвинул клещи рук повыше, ― и тогда Черный резко ткнул кулаком в то место, где узлом спереди сходились ребра, но только чуточку ниже.
Ромка согнулся, схватился руками за живот, присел на поленьях. В глазах поплыло.
Потом стало тихо.
Ромка сидел на поленьях. "За что? За что?! ― кипело у него внутри. ― Разве я сделал плохое?!" И удивительно: действия Черного не испугали Ромку ― напротив, после расправы он почувствовал себя увереннее, на смену страху пришла обида, преобразовавшаяся в неуступчивость. Уже на следующий день, увидев обидчика, стоявшего с дружками, Ромка как ни в чем не бывало, выпалил:
― Верни шкуру!
И снова резко, но на этот раз будто бы поперхнувшись дымом, обернулся Черный...
И неделю спустя после этого... Той памятной ночью, когда снова весь в розовом, но уже во сне, плясал дурачок у лаза... Время клонилось к полуночи. Дурачок сделал огненный прыжок, другой ― Ромка, не утерпев, вскрикнул, вскочил на кровати; в ногах метался огонь. Повскакивали и остальные мальчишки, уставились сначала недоуменно, а потом, когда до сознания дошла суть происшедшего, ― испуганно на пляшущего и кричавшего в ужасе Ромку.
Долго той ночью сидел он на кровати, обхватив в темноте руками голову, сидел до тех пор, пока сосед по койке, Корноухий, протерев глаза, не удивился:
― Ты все сидишь? Ложись... Ложись, мякина. Не бойся. Все. Не будет больше лисапеда ― говорю тебе: не будет!
― Лисапеда, ― едва не плача передразнил Ромка. ― Велосипеда!
― Легче от этого не станет, ― ответил резонно Корноухий.
И еще недельку спустя... Корноухий, случайно заглянув в детдомовскую библиотеку ― домик с островерхой тесовой крышей посередине двора, во второй половине которого жил директор, он же военрук, с семьей, ― увидел Ромку, который ходил вдоль стеллажей, в поисках книги. Он терпеливо дождался Ромку у дверей, позвал к себе.
― Есть у меня книга ― не веришь? ― сказал он, опасливо оглядываясь по сторонам, извлек из холщовой сумки под кроватью книгу: ― Бери. Тебе. Насовсем.
― Пригодится самому.
― Да бери, говорю! Мне, что ли, пригодится? Мне ― что есть, что нет. Обойдусь. Вот, если бы сказки... или про войну ― согласен. Эту ― гляди, новенькая ― в библиотеке... В Карповке взял и...
― Забыл вернуть, ― подсказал Ромка.
― Не забыл. Просто не до книги было. Мама умерла... Серьезная книга. Я начал читать и бросил. Тебе понравится.
― Почему?
― Ты вон какой.
― Какой?
― Ну, гордый. Черного не боишься... ― в глазах мальчишки мелькнул испуг. ― Черный... Он же бывший...
― Кто? Договаривай.
― Урка. Бритва у него ― видел?
― Бритва? Хочешь, посоветую: не бойся.
― А ты меня не учи! ― вдруг, как некогда, вспыхнул Корноухий, в глазах блеснули слезы. ― Знаю, что делаю!
― Уймись, псих...
― Лисапед устроил, ― Корноухий снова изменился, будто бы испугался своего голоса. ― Знаешь, кто?
― Знаю. Я тоже устрою велосипед ― верну ему долг.
― Черному?! Ты это брось. Ничего я тебе не говорил. Не впутывай!
― Ты ни при чем.
― Заруби: не говорил я.
― Я ему при встрече выскажу. Не страшно! Скажу, что он тоже получит свой велосипед. В открытую скажу. Обязательно...
Но это произошло позже. В тот день Ромка перелистывал подаренную книгу. Называлась книга "Карл Бруннер". На обложке был нарисован фургон: на глазах какой-то мальчишка вовсю гнал лошадей... Ромка, отложив "Бруннера" в сторону, принялся за чтение другой книги. "Карл Бруннер" лежал под подушкой, дожидаясь своей очереди: не тянула душа к книге, одетой в строгую коричневую обложку, ― веяло от нее суровостью и еще чем-то таким, чего и без того было взахлест в жизни.
