Станислав Миронов - Virtuality
Я сказала, что полы чистые, что я только что их помыла, что они даже не успели высохнуть. Мама сказала: а давай проверим? Это её старый трюк. Она берёт меня за шею и нагибает к полу. И говорит: оближи полы. Посмотрим, останется ли грязь на языке. Если останется, то тебе пиздец, сказала мне мама.
Я решила подчиниться. Я облизываю полы. Мама говорит: а ну-ка покажи язык. Я понимаю, что в любом случае на языке есть грязь. Ведь я не какая-то сраная горничная с профессиональным клининговым оборудованием, чтобы мыть полы идеально чисто. Пока я поднимаю голову, я по возможности стараюсь проглотить то, что только что слизала. Я чувствую, как скрипит песок у меня на зубах.
Должно быть, примерно так должны скрипеть идеально чистые полы.
Или мне это просто показалось?
Я высовываю язык. И наблюдаю, как постепенно, за какие-то пару секунд, мамино лицо превращается из свирепого в дьявольское. Нет, я не шучу. Именно так я и представляю себе дьявола. Адская страшная гримаса, бешеные красные глаза, кривой рот, жёлтые зубы.
Господи, как же я ненавижу это лицо.
Лицо, которое должно мне улыбаться и показывать мне свою любовь.
По идее.
Как раз в тот момент, когда это лицо дошло-таки до нужной дьявольской кондиции, на мою челюсть опускается мамин кулак. Я чувствую, как на зубах, резко стиснутых от защитной реакции, снова скрипит песок, разрушающий эмаль на моих зубах.
Скрипит примерно так, как должны скрипеть идеально чистые полы.
Или мне это просто показалось?
Все эти парни, ненавидящие некрасивых девушек и любящие только красивых, все эти красивые девушки, ненавидящие всех, а особенно более красивых, чем они, смеющиеся над теми, кто не столь красив, как они, всё это стадо, живущее одним лишь инстинктом подражания, все они должны остаться в прошлом.
Восемь!
Мама приказала мне встать. Я подчинилась. Челюсть ужасающе ныла. Похоже, снова останется синяк. Похоже, снова придётся отмазываться в школе, что я упала на лестнице. И ударилась об неё лицом. Три раза подряд. Или пять, в зависимости от того, что мама сделает со мной дальше.
Она сказала, что я слишком обленилась и, видимо, пора бы усилить контроль надо мной. Куда уж усиливать-то, подумалось мне. И так уже целыми днями то сижу дома за учебниками, то протираю штаны в библиотеке, то хожу в школу, то многими часами навожу лоск в квартире. И у меня и так больше ни на что не остаётся времени.
Каждый раз, когда я отпрашиваюсь у мамы погулять, чтобы элементарно завести себе друзей, с которыми я бы могла хотя бы общаться и становиться социально адаптированным, нормальным, полноценным во всех отношениях человеком, она мне указывает на балкон и говорит: «Вот балкон, сходи на него и погуляй. Тебе хватит». Вот так я и жила всё это время. Прямо-таки грёбаная, блядь, Золушка.
Все эти прозвища, клички, насмешки, обидные издевательства, нужно сделать так, будто всего этого и не было. Выкинуть это из головы. Как страшный сон, который забываешь наутро.
Семь!
Мама сказала, что, как ей кажется, у меня слишком много свободы. И слишком много карманных денег. Точно, слишком много. Пятьсот рублей в месяц — это слишком много для шестнадцатилетней девушки в наше время. И никто почему-то не говорит, что мой папочка, который в страхе перед ответственностью свалил от нас с ней в моём раннем детстве, живёт достаточно хорошо. Настолько хорошо, что на мою социальную карту, такую зелёную банковскую карту с логотипом «VISA», с моей личной подписью, с моей личной фотографией и ещё какими-то надписями, ежемесячно приходят алименты. И не просто алименты, а примерно сто, а может, и сто пятьдесят тысяч рублей. А может, и даже больше.
Я не просто так это говорю, я отчётливо помню, как однажды я с мамой ходила в банк за деньгами, а касса была закрыта. И поэтому нам пришлось топать к банкомату. Раньше, когда мама снимала деньги в банкомате, она оставляла меня подальше, как минимум, метрах в пяти. А в тот раз она была уже совсем пьяна и упустила момент, когда я украдкой посмотрела на монитор банкомата. Там, белыми буквами на синем фоне, было чётко написано: «Сумма, доступная для снятия». И ещё ниже: «122350 RUR». Сто двадцать две тысячи и триста пятьдесят рублей. Я ещё, помнится, ущипнула себя за щеку, мол, не случайно ли мне показалась лишняя цифра. Оказывается, нет, не случайно. Не показалась. А кто знает, это ведь могли быть и остатки, ведь деньги последний раз приходили две недели назад.
Так вот на какие деньги мама пьёт. Вот на какие деньги она меня содержит. Вот на какие деньги ездит на свои бесчисленные тусовки, дачи и квартиры со своими алкашами-друзьями. И вот с каких денег выплачивает мне пятьсот рублей в месяц. Которых, как ей кажется, мне слишком много.
Видимо, у папочки хороший бизнес, и он не скучает там без нас. Да я, собственно, и не удивляюсь, я его очень даже понимаю, что он от нас свалил: ну какой нормальный мужик захочет жить с такой бешеной пьющей истеричкой, винящей в своих несчастьях всех вокруг, кроме себя?
Людям всегда нужен кто-то, кого они могут обвинить во всех своих бедах. Люди не хотят брать на себя ответственность за свои ошибки, за свои промахи. Им проще свалить всё на кого-то, чем просто признать, а потом взять и решить свои проблемы. Или хотя бы попытаться.
Я умная. Я на самом деле красивая, есть только изъяны, от которых стоит избавиться. Над которыми стоит поработать. Точно, это стоит того. Да.
Шесть!
И сегодня я впервые ответила, что полы и так уже чище некуда. Я ответила ей прямым текстом, что их не надо мыть, блядь, по сто раз в день. Что я не буду мыть эти ёбаные полы. Что, мол, мой их сама, если тебе, блядь, не нравится, как это делаю я.
Естественно, мама ни разу до этого момента не слышала, что я ругаюсь матом. Естественно, мама ни разу не видела от меня отпора. И естественно, мамина реакция не заставила себя ждать. Не прошло и нескольких секунд, как её кулак полетел мне в нос. Ещё через пару мгновений из него хлынула кровь. Ручьём. Из глаз полились слёзы. Тоже ручьём. Она снова разбила мне нос. Сука. Старая пропитая мочалка.
И это — моя мама. Человек, который должен обо мне заботиться. Человек, который должен во всём мне помогать. Человек, ближе и роднее которого у меня нет в этой жизни. Человек, который должен сделать для меня всё, что ему по силам. Человек, который, родив меня, пожизненно взял на себя самую великую ответственность в мире — быть матерью. Человек, который должен поднять меня на ноги, адекватно воспитать и сделать из меня полноценного человека.
По идее.
Или мне это просто показалось?
Мама говорит прямым текстом, что я совсем отбилась от рук. Она говорит, что этот мой подростковый возраст её уже совсем заебал. И что срочно необходимо принять неотложные меры. Эта её смесь культурного языка с бранью — это результат полученного ею высшего образования. Ну, там, когда-то в прошлом. Хочется верить, что в ней ещё есть что-то человеческое.
Она выходит из кухни, в которой, как вы помните — надеюсь, что помните — развернулось сие действие. И возвращается через минуту. С собачьим поводком в руках. Она говорит, что я сама вынудила её принять такие меры. И это не важно, что такие меры она принимает два или три, а иногда и четыре раза в неделю. И это не важно, что у нас в доме вовсе нет никакой собаки. Или, может быть, вместо собаки тут я?
Или мне это просто показалось?
Нет, вы мне объясните. Ну же. Давайте.
Показалось?
Она замахивается поводком. Вот он взмывает в воздух. Я, как и всегда это делала, стою, даже не пытаясь пошевелиться. Стою и плачу. И теряю кровь. Теряю маленькие частички себя. Стою в ожидании своего наказания. В ожидании меры, к принятию которой сама вынудила маму. Человека, который меня вырастил и воспитал. Человека, который меня любит. Должен любить.
По идее.
И вот она с силой, резким движением опускает руку.
Каждый человек должен сам строить своё счастье. И если у кого-то что-то не получилось, то это только их проблемы. То, что надо мной издеваются, это никак не чьи-то проблемы. В этом виновата я.
И только я.
Пять!
И вот, кожаный поводок касается моего тела. Он цепляет какой-то участок на моей спине. Вы даже себе не представляете, каково это — когда вас избивают кожаным поводком. А если представляете, то я вам сочувствую. Потому что я знаю, как это ощущается. Моё тело изгибается от боли, но я по-прежнему стою на месте. Стою на месте, потому что знаю, что в такие моменты лучше не рыпаться. Потому что это лишь только спровоцирует очередные вспышки гнева. Такое уже было не раз.
Помнится, пару раз я пыталась убежать. Закрывалась в туалете. Но когда я выходила, меня неизменно ждали адские пытки.
