Колум Маккэнн - Танцовщик
— О боже, — сказал Виктор, — на том свете!
— Его нашли дома, в шляпе. Он писал дочери. И просил передать мне привет. Но я не о том. Суть истории не в этом. В другом. Понимаешь, последнее, что он написал…
— Что? — спросил Виктор. — Что он написал?
Мсье ответил, запинаясь:
— Какое бы одиночество ни испытывали мы в этом мире, оно наверняка объяснится, когда мы уже не будем одиноки.
— А это что за херня? — спросил Виктор.
— Это не херня, — сказал мсье.
— Еще какая херня, — заявил Виктор.
Они помолчали, Виктор опустил голову на грудь. Он походил на воздушный шарик, из которого выпустили воздух. Взял со стола новую пачку сигарет, и, пока он возился с ее оберткой, пальцы его дрожали. Виктор вскрыл пачку, вытянул из нее сигарету, достал из нагрудного кармана рубашки зажигалку, щелкнул.
— Зачем ты мне это рассказал? — спросил он.
Мсье не ответил.
— Зачем ты рассказал мне это, Руди?
Виктор выругался, но тут мсье опустился на колени рядом с его креслом. Я никогда не видела, чтобы мсье стоял вот так перед кем-либо. Он положил руки на колени Виктора, прижался лбом к его согнутому локтю. Виктор молчал. Просто опустил ладонь на шею мсье. Я услышала приглушенный горловой звук и поняла, что мсье плачет.
Виктор вгляделся в его затылок, начал говорить что-то о проплешине, но умолк и покрепче сжал шею мсье.
Должно быть, Виктор вспомнил, что я на кухне, потому что взглянул в мою сторону, встретился со мной глазами. Я закрыла дверь — пусть побудут одни. Ни разу еще я не слышала, чтобы мсье так плакал. У меня от этого руки задрожали. Я спустилась во двор, где сох на веревке балетный костюм мсье. В окно мне были видны их силуэты. Они обнялись, и казалось, что там только один человек.
Следующее утро было ясным, смог отсутствовал. Я полностью убралась в доме и стала ждать прихода молодого танцовщика, Давиды. Он пришел, обутый в сабо, поцеловал меня, здороваясь. Волосы его были красиво зачесаны назад. Он казался мне порядочным молодым человеком, поэтому я отвела его на кухню, поговорить.
— Вы не смогли бы позаботиться о нем? — спросила я.
— У меня есть двоюродный брат, он врач, — ответил Давида.
— Нет, я думаю, что заботиться о нем следует вам, самому.
— А кто мне будет платить?
— Мсье заплатит, — сказала я.
В следующие два дня я наготовила для Виктора и Давиды еды на целую неделю, втиснула ее в морозилку. Все было улажено: мсье пообещал платить Давиде, а в будущем отправить его в Парижский оперный театр, где он сможет учиться, развивать свои дарования.
От Виктора мы все держали в секрете, однако я чувствовала: он знает, что происходит. Виктор бродил по дому в наушниках, которые ни к чему подключены не были.
В наше последнее утро я уложила сумку мсье, договорилась о такси, которое отвезло бы нас в аэропорт. Ожидая его, мы долгое время просидели в гостиной. Виктор рассуждал о погоде, о том, как хорош этот день будет для пляжа. Сказал, что ждет не дождется возможности надеть новые плавки, которые он купил в Сан-Паулу.
— Все подумают, что я винограду где-то наворовал, — сказал он.
Когда подъехало такси, мсье и Виктор пожали в дверях руки друг другу, обнялись. Мсье направился к калитке. Виктор сунул руку в карман халата. Я услышала щелчок зажигалки. Мсье обернулся:
— Кончал бы ты с этим.
— С этим? — спросил Виктор и, затянувшись сигаретой, выпустил в воздух большое облако дыма.
— Да.
— Какого черта? — сказал Виктор. — Я еще и кашля-то настоящего не нажил.
4
Лондон, Брайтон. 1991
Умеренный тремор правой ноги при глубоком плие, сильный — левой. Слабые tibio talor и sub-talor на правой, сильные на левой. Резкое потрескивание в колене. Латеральное искривление бедра. Прогиб поясницы, преувеличенный наклон головы вперед. Полная утрата абриса в нижней точке плие. При занятиях у станка характерно белеют костяшки пальцев. На двенадцатом плие боль прекращается. При осмотре — сильная напряженность и сжатие четырехглавой мышцы левого бедра, умеренные правого. Острый износ менисков. Втирать арнику, чтобы уменьшить воспаление. Поперечное растирание и двадцатиминутное, самое малое, поглаживание. Удлинить четырехглавую, чтобы обеспечить ее гибкость. Прокачивание и расширение, вытягивание бедра, кручение торса, растяжка лопатки и т. д. Между репетициями и выступлениями бандаж. Для постоянного нажима на левое колено повязка восьмеркой, перекрестье сбоку.
* * *Я не знала, к кому обратиться. Не могла вспомнить никого, кто понял бы. После переезда в лондонский дом мсье знакомыми я почти не обзавелась. Со мной всегда был Том, но теперь он ушел.
Все случилось так внезапно, точно вдруг налетел один из тех зимних дождей, что до костей пробирают нас холодом. Сегодня ты всем довольна, а завтра у тебя почву из-под ног выбивают. Я глядела вокруг и не признавала даже простейшие вещи: плиту, часы, подаренную мне Томом фарфоровую вазочку. Он оставил записку с объяснением своего поступка, но я не смогла заставить себя прочесть больше первых двух строк. Мне казалось, что он еще здесь, что, обернувшись, я увижу его в кресле читающим газету, увижу новую дырку в его носке. Однако он забрал с собой инструменты, чемоданчик. Я проплакала несколько часов. Он словно всю мою жизнь отправил без ужина в постель.
В Вутене, когда я училась в школе, мне дали прозвище — Petit Oiseau[44]. Я была маленькая, тощая, взрослые вечно подшучивали над моим крючковатым носом. Я часто сидела и наблюдала за мамой, готовившей на кухне еду, мы обе искали прибежище в простоте рецептов и блюд. Но теперь заботиться мне было не о ком. Мсье отсутствовал, даже садовник куда-то исчез.
В нашем с Томом жилище рядом с его кроватью стояла шкатулка. Том собирался уйти на покой и делал для мсье последнюю пару туфель. Поднести ее мсье он хотел в шкатулке красного дерева с привинченной к ней медной табличкой, на которой пока ничего обозначено не было. Я открыла шкатулку, вынула туфли и старательно искромсала их ножницами. Атлас режется легко, оставшиеся от туфель клочки я вернула в шкатулку. Я понимала, что с головой у меня беда, но махнула на это рукой.
Мсье всегда держал в нижнем ящике стоявшего в его спальне комода некоторое количество денег. Выдавал их гостям, которым требовалось доехать до дому на такси, а наличные у них вышли. Я оставила ему записку о том, что взяла аванс в счет жалованья. Руки у меня дрожали. Я вызвала по обычному номеру такси прошлась по дому, проверяя, что свет везде погашен, окна заперты, а электрические приборы выключены. Вскоре у дома громко засигналила машина. Я сунула шкатулку Тома под мышку, включила охранную сигнализацию и вышла в парадную дверь.
Водителя я узнала сразу — молодой человек с серьгой в ухе и козлиной бородкой. Он опустил в своем окошке стекло и спросил:
— И кто у нас нынче пострадавший, а?
И слегка удивился, когда я открыла дверцу, скользнула на заднее сиденье и поставила шкатулку на пол. Я часто провожала гостей мсье до машины, но редко пользовалась ею сама. Водитель изменил наклон зеркальца заднего вида, посмотрел на меня, потом повернулся на сиденье, сдвинул стеклянную перегородку.
— Ковент-Гарден, — сказала я.
— У вас, лапушка, все в порядке?
Я достала из сумочки носовой платок с монограммой мсье, промокнула глаза и сказала водителю, что у меня все хорошо, мне всего лишь нужно как можно скорее попасть в Ковент-Гарден.
— Сделаем, лапушка. Насчет «хорошо» вы уверены?
Я пересела на другое сиденье — не из грубости, просто мне была невыносима мысль, что молодой водитель будет смотреть, как я плачу.
Машину он вел быстро, но дорога показалась мне бесконечной. Было лето. Я видела на улицах девушек в крошечных юбочках, молодых людей в татуировках. Такси виляло из стороны в сторону. Шедшие за нами машины гудели, водители сердились, что мы их подрезаем. Какой-то мотоциклист даже стукнул по дверце.
Когда мы добрались до Ковент-Гардена, счетчик показывал двузначную цифру.
Я достаточно пришла в себя для того, чтобы попросить водителя подождать у фабрики. Он пожал плечами. Я вышла из машины и направилась к дверям фабрики, однако от мысли, что сейчас я увижу Тома, у меня подкосились ноги. В последний раз я чувствовала себя так много лет назад — в Париже, когда танцевала на школьном выпускном балу. Во что я обратилась? Мне шестьдесят лет, а я только что изрезала подарок, приготовленный моим мужем для мсье. Нет, подумала я, то, что со мной творится, это наверняка страшный сон.
Я услышала вой сирены и, обернувшись, увидела полицейскую машину, требовавшую, чтобы такси уехало. Водитель указывал на меня. Все происходило слишком быстро. Я торопливо прошлась вдоль фабрики к окну Тома, поставила, не заглянув внутрь, шкатулку на подоконник, вернулась к такси и снова уселась в него.
