Алексей Иванов - Message: Чусовая

Государство перестало нуждаться в «горнозаводской цивилизации» и стремилось интегрировать её. После отмены приписки горные хозяева ещё сумели «вывернуться». При отмене приписки «де-юре» отношения «де-факто» почти не изменились. К 1807 году заводы уже обросли «жировой прослойкой» населения, благодаря которой можно было компенсировать отсутствие приписных крестьян своими подневольными тружениками. Кроме того, указ 1807 года выделял из числа приписных крестьян так называемых «непременных работников». Они оставались крестьянами своих деревень, но 200 дней в году обязаны были работать для завода.

В 1847 году «непременные работники» были заменены «урочнорабочими». Они тоже были крестьянами, но им вменялось в обязанность 125 дней в году отработать на завод. В отношении к «урочнорабочим» проявлялись уже капиталистические черты организации труда. «Урочнорабочие» могли выработать свой «урок» и раньше, чем за 125 дней. Сэкономленное время они могли посвятить своему крестьянскому хозяйству, а могли и дальше работать на заводе, получая повышенную плату. И вообще «урочнорабочие» при желании могли нанять вместо себя другого работника.

«Урочнорабочих» можно назвать «полурабочими», потому что у обычного рабочего обязательной считалась норма 250 рабочих дней в году. Месяц давался на отпуск для сенокоса, остальное — выходные и праздники. Помимо зарплаты рабочие бесплатно получали натуральный продуктовый паек, дрова и лесоматериалы. Налоги за них выплачивал завод.

Однако «горнозаводскую цивилизацию» сшибала с ног логика промышленного развития.

К середине XIX века на Урале работало 154 горных завода. 24 из них были казёнными, 52 — частными, 78 — посессионными. Но в рёве севастопольской канонады старые уральские заводы окончательно проиграли конкурентную войну европейским предприятиям. Спрос на уральский металл падал, да и сам металл стал считаться низкосортным. Исчерпались рудники; слишком хлопотным и дорогостоящим сделался вывоз продукции барками по Чусовой.

А. Дмитриев в книге «Ирбитская ярмарка» (2004) пишет: «Взяв курс на охрану казённого сундука, тотальную экономию, правительство с 1858 г. запретило банкам выдачу ссуд даже под недвижимость. Наряду с фабрикантами Подмосковья, аграриями пострадали и уральские заводчики. Положение в металлургии усугублялось частовременными недородами, основные статьи расходов увеличивались, тогда как ярмарочные цены на железо и медь опускались, будто под прессом. Сказывалась конкуренция более дешёвого импортного металла, выплавляемого не на древесном угле, а на коксе».

Логика промышленного развития требовала от горных заводов повышения качества продукции, её удешевления, увеличения её количества и модернизации производства. Если горные заводы не отвечали на запросы адекватно, их «скручивало» кризисом. Если отвечали — то «вываливались» из «цивилизации». В конце XIX века для «горнозаводской державы» железными вестниками Апокалипсиса явились заводы нового типа — Чусовской (1883 год) и Теплогорский (1884 год).

А стремительно капитализирующееся государство добивало строптивого и свирепого уральского барона. В 1861 году было отменено крепостное право. Заводы лишились подневольных работников. (Только по официальным, заниженным данным, их было больше 300 тысяч человек.) Теперь заводам приходилось общаться с каждым работником «лично». А горные заводы к этому не привыкли. «Онтологически» у них был иной уровень связи с Россией. Они высокомерно платили сразу государству и за всех и рабочую силу получали сразу всю и «массой». Деньги на горных заводах для жизни людей всегда имели только вспомогательное значение (не случайно же кое- где использовались «кожанки»). С рабочими горные заводы рассчитывались иначе: они платили за работу не деньгами, а правом жить на белом свете, допущенностью к почти бесплатной пище. А после 1861 года всё пришлось переводить «на деньги».

Людей, как обычно в России, обманули и обсчитали, а «горнозаводская цивилизация» измельчала смыслом. Власть горной администрации над населением была упразднена. Теперь заводчик не имел права решать, скажем, можно ли жениться Ивану на Марье или нельзя. Военно-судебные учреждения горного ведомства и горная полиция были упразднены. Ликвидировался и статус «горного города». Всё теперь решали общие для всех законы государства.

Об отмене крепостного права очень красочно говорит обзор «Россия» (1914): «Освободительная реформа 1861 г., кажется, нигде не сказалась таким крутым переворотом жизни, как на Урале, и нигде „православный народ" с таким благоговением и чувством „не осенил себя крестным знамением", с какими сотворили его при известии о воле сотни тысяч уральских горнорабочих, стоявших на обязательной „огненной работе при заводах" и в подземных рудниках и шахтах. Крепостное право было особенно тяжело на Урале, и прошлое края полно рассказов про лютые времена дореформенных заводчиков, „рассекавших плетьми в проводку" своих рабочих, стрелявших по ним из пистолетов и т. д. В Невьянском заводе при разломке владельческого дома находили человеческие остовы, прикованные цепями к стенам. Царь-Освободитель положил державной волей своей конец этому ужасному времени, и память о нём сохранится здесь во веки веков. Достаточно сказать, что в крае в память имп. Александра II воздвигнуто восемнадцать монументов, причём многие из них созданы исключительно на средства рабочих и мастеровых».

При изменившихся условиях горные заводы вдруг оказались никому особенно и не нужны. Никто не знал, что с ними теперь делать. В 1866 году Александр II утвердил план продажи убыточных казённых заводов. Но при всём при этом казна вынуждена была сама получать обратно от частников такие же убыточные посессионные заводы. Так, в 70-е годы в бассейне Чусовой в казну перешли заводы Суксунского и Ревдинского горных округов.

О гибели «горнозаводской цивилизации» в своей книге «Уральское горное хозяйство и вопрос о продаже казённых горных заводов» писал академик Владимир Безобразов, экспедиция которого побывала на Урале в 1867 году: «…горное ведомство… как особый от прочих отраслей государственного управления административный мир, который был для типической его характеристики назван горным государством, более не существует».

Кроме того, освобождение крестьян для промышленно-феодальной «горнозаводской цивилизации» означало разрыв альянса с властью. А ведь именно этот альянс позволял горным заводам жить так, как они хотели, и иметь собственные законы и судопроизводство. Для освобождённых от крепости людей законы горных заводов стали недействительны. Эти люди требовали относиться к ним по общероссийским законам, без всякой скидки на уральскую специфику жизни.

Мрачная тень кризиса нависла над заводскими трубами. Выход был только в радикальных мерах: в реконструкции производства (в переводе на паровые машины, на конвертеры Бессемера) и в изменении социальных отношений (в акционировании заводов). Акционирование было даже более выгодно: не надо вкладываться, чтобы перестраивать заводы. К тому же появилось много свободных людей с хоть какими-нибудь капиталами, а объёмы производства уменьшились настолько, что многие заводы по стоимости содержания стали «посильны» жителям заводских посёлков. Но главная трудность (как всегда в России) была в другом — в нежелании перестраиваться, в косности мышления хозяев. И многие заводы так и остались с прадедовскими домнами и прадедовскими порядками — в вековом покое, но едва-едва на плаву. С мрачным сарказмом Менделеев об этом сказал: «Старое здесь не старится».

Но не все хозяева держались «прадедовских порядков», отвергая всё новое. В 1864 году первым и на Урале, и в России акционировался строгановский завод Кын. Он стал в России первой фирмой — Кооперативным обществом потребителей. Граф Строганов тоже внёс свой пай в уставный капитал: 5 тысяч рублей. И завод, который закрылся бы в 1870 году, проработал ещё 41 год — до 1911-го. Но пример Кына не вдохновил других заводчиков.

А первая НТР (научно-техническая революция; в данном случае — революция паровых машин) всё равно катилась по миру и докатилась до Урала, до Чусовой. НТР была третьим «ножом в спину» уральскому барону. Впрочем, не всё уж так драматично.

Отмена крепостного права, НТР и капитализация породили в России бум железнодорожного строительства. На уральские заводы пролился животворный ливень заказов на рельсы. С усмешкой поглядывая на мелких «капиталистов» вроде Кына, старинные заводы раздули обомшелые домны. Мол, мы и без ваших акций и паровиков востребованы, не пропадём и так! Но старые заводы обманули только самих себя. Они не просто выпускали рельсы — они тем самым переделывали самих себя на новый лад. Чтобы освоить щедрые средства, они подтягивали к себе нитки железных дорог, волей-неволей модернизировали печи, приспособились к каменному углю вместо дров, закупили паровые машины… Сами не замечая того, они один за другим теряли перья из орлиных крыльев прадедовских гербов. Ржавчина денег разъёла цепь «горнозаводской цивилизации».