Сергей Герасимов - Шаги за спиной
– Не умею я душить, – сказал Толик, – вот если бы резать.
Я работаю на бойне, – обяснил он Валерию.
– Так есть ведь нож! – обрадовался шофер и поискал в бардачке.
– Ну!
– Нет, девка сперла.
– Тогда давай утопим его в болоте! – радостно догадался Толик. – Тогда уж точно комар носу не подточит. Привяжем железяку к ногам и порядок.
– Не, сказал шофер, – лучше так, затолкнем его в болото и подождем. Через час его пиявки высосут. Никаких следов насильственной сметри. Даже Гриша не догадается. Час-то мы можем подождать. А ночью здесь никто не шляется.
– Чем тебе железяка не нравится?
– Ее же найдут.
– Куркуль ты, – тебе железяки жалко. Да ладно.
– А его девка?
– Она же далеко. А если прийдет, то и ее в болото кинем.
– Комары, – сказал Толик и шлепнул себя по шее.
– Потерпишь.
Они связали Валерию руки его собственной рубашкой и поехали к болоту. Дорога была довольно долгой – в темноте приходилось объезжать те овраги, которые днем брались без труда – имея много денег, становишься осторожнее.
Они поставили автобус у самых камышей. Толик дважды дал под дых и дважды облил Валерия водой.
– Это чтобы ты не такой резвый был, – обьяснил он с почти отеческой интонацией. – Ты и нас пойми; семью кормить надо?
Надо.
Небо над болотом еще хранило остатки дня. Пролетели два черных силуэта диких уток. Лягушки кричали так, будто болото было раскаленной сковородой. Эх, запомнить бы!..
– Эй, – спросил шофер, – а вдруг пиявки по ночам спят?
– А ты попробуй засунь свою руку.
– Сам засунь.
– Приступим?
– Подождите, – сказал Валерий, – у меня есть последнее желание. Я хочу умереть с развязанными руками.
– Вдруг он дерется? – спросил шофер.
– Посмотрим, – ответил мясник и развязал руки.
Валерий махнул кулаком, но не попал. Я ведь занимался боксом, подумал он, мне ведь везет! Какая глупость умереть вот так…
Его снова ударили в живот. Он упал, уткнувшись головой в колени. Облили водой.
– Вот теперь хотя бы чистым умрешь, – пошутил Толик.
– Да, я умру чистым!
– Да все равно ты дрянь, – сказал Толик и ударил еще раз.
Валерий упал, ударился лбом о камень и потерял сознание.
– Теперь готов, – сказал Толик, – потащили.
– Не хочется туда лезть.
– Тогда давай его за руки и за ноги; раскачаем и бросим.
Они подняли тело за руки и ноги.
– Не такой уж он и тяжелый, – сказал Толик.
119
Она вышла на дорогу и помахала рукой. Остановился синий жигуленок с местным номером.
– Мне в город, подвезешь?
– На двадцать втором километре я сворачиваю.
– А где это?
– У вышки.
Тамара хорошо знала эту вышку; вышка была видна километров на пятьдесят, в хорошую погоду – решетчатое сооружение на растяжках. Два года назад с нее сорвался мальчишка: погода была ветренной тогда.
– Хорошо, подвези чуть-чуть.
Тамара села в машину:
– Довезешь до самой вышки, ладно?
Она прилепилась виском к стеклу и чуть опустила веки, очаровывая себя дорогой. Сколько ужаса может вместить в себя один только день! Скорей бы. Машина наткнулась на полоску тумана и разорвала ее грудью, словно финишную ленту. Быстро темнело, хотя небо оставалось совсем светлым, белым, как тетрадный листок.
– Я через сад?
– Конечно.
Машину вел неизвестный ей (хотя наверняка из местных) старик, в строгом черном костюме, с орденскими планками.
У его левого уха была огромная опухоль, величиной с половинку яблока. И этот скоро умрет, подумала Тамара.
Они с размаху вьехали в древесный полутоннель и свет сразу сменился ночью. Мотор замычал отчетливее – звук отражался от стволов, заворачивал и вползал в окна, отдувая цветастую занавесочку. Дальние фары выгрызли в стене мрака скачущую пещеру; мгновенно воздух наполнился серебристым трепетанием мотыльков – будто снежными хлопьями, взлетающими вопреки тяготению – мотыльки уплывали вверх и в сторону, и гасли, уйдя из луча. Приближалась осень, но мотыльки летали парами – любовь неистребима.
Дорога снова наткнулась на асфальт – на этот раз неровный.
За каждой неровностью растекалась чернильная лужица темноты, быстро сохнущая от приближения двойного солнца фар. И этот скоро умрет, а ведь оделся, как на парад, – думала Тамара. —
Что-то пока держит его в жизни. Неразговорчив. Бедная баба Клава. Кто бы мог подумать. Хозяйство осталось на Мызрика, сожжет и второй сарай. Нет, не сожжет, будет сидеть в комнатах и плакать. Ему помогут. В деревне все помогают.
Вот просвет впереди; еще усилие, мотор напрягся и вытолкнул их в светящуюся бесконечность послезакатного вечера.
Дорога чуть поднималась, направляясь к дальним холмам, пока невидимым; машина поворачивала и вместе с ней поворачивал знакомый пейзаж – странно, но изменения прошедших лет сделали его более знакомым. Вот там раньше уходила на холм дорожка и, если убрать этот кирпичный уродец, то за десять минут можно было бы добежать к их старой даче. К маленькому домику из бревен. К тому, что от него осталось.
– Дедушка, вы помните, здесь была дача? – спросила она.
– Не, не помню.
– Ну как же, такой домик на опушке?
– А, было такое, так его ж еще лет тридцать назад развалили.
Старик снова замолчал. Он плохо помнил даты, слишком много дат было в его жизни. А вот там, дальше, с другой стороны холма, дорожка расплывается полосой мелких камешков, там растут кусты с пушистыми теплыми листьями, которые она так любила прижимать к щеке. А баба Клава показывала места, где было полно груздей – грузди брали только мелкие, похожие на куриные яйца, брошенные в листья. Она знала все и всему учила. А ниже будут высокие травы и яблоневый сад, и домик (не могу представить, что его уже нет) и кружево молодых осинок за спиной домика, а если идти в обход, то обязательно пройдешь между четырьмя старыми широкими ильмами – они стояли так широко, что на полянке могла бы поместиться воллейбольная площадка, но вся полянка была в тени. Через полянку виляет ручей, в котором совсем нет рыбы. А ручей вытекает из пещерки – сколько сказочной чепухи понавыдумывалось тогда в ее детской головке об этой пещерке!
И какие только чудесные существа не обитали в ней…
– А ты куда едешь, девка? – спросил старик. Обращение резануло слух.
– От своих, домой.
– А много ли своих?
– Была бабушка, но умерла. Теперь никого нет.
– Тебя кто-нибудь встречает?
– Нет.
– А почему так?
– Некому.
Старик снова замолчал.
Пусть домика нет совсем и яблоневого сада тоже нет, но ведь нельзя забыть место, где ты провела первые годы детства; это же часть тебя самой…
Машина остановилась.
– Выйди, поможешь, – сказал старик.
Тамара вышла – вышла в ушедшее детство. Детство ушло и обернулось напоследок. Вот так бывает. В такой день, как сегодня. Судьба решила собрать все свои сюрпризы. Вечерний воздух был прохладен, лес совсем напитался чернотой, готовясь к встрече с ночью, а небо все еще оставалось белым – цвета бумажного листка – белым, с розоватыми разводами неплотных облаков. Господи, как мне одиноко!..
– Что помочь, дедушка? – спросила она.
– Сейчас, подойду, покажу.
Двадцать минут туда, столько же обратно, пускай час, – думала она. Час это много или мало? Единственный раз пойти и сходить. Вернуть время на столько лет назад. На сколько? Отец и мать были вместе; Мызрик был вечно кричащим красным комком в пеленках (Господи, как он кричал), а баба Клава была мудрой женщиной – только перед самым концом начала глупеть. Все-таки она до конца прожила свою жизнь.
Она подняла глаза к небу – быстрая темнота накатывалась волной.
– Дедушка…
Дедушка схватил ее за подмышки и стал валить на траву.
Вначале она не поняла, потом стала вырываться.
– Дедушка, вы с ума сошли! Это ж не в вашем возрасте!
– У меня получится, получится, не бойся, – приговаривал черный старичок, – с другими не получалось, а с тобой получится. Ты на меня влияешь! Посмотри –
Он начал расстегивать штаны.
Тамара бросилась к своей сумочке и достала нож.
Дедушка остановился; с его губ капала слюна.
– Ну что тебе стоит, – сказал он, – у меня же получится.
Тамара протянула нож как можно дальше вперед.
– Ты меня будешь убивать?
– Да, – сказала Тамара.
– А я тогда уеду и брошу тебя здесь. Здесь людей нет; здесь тебя волки сьедят. Давай жить вместе – я скоро помру, а тебе хату оставлю. Ты потом молодого заведешь, детей народишь. Ну давай!
– Уезжай, дедушка, уезжай, – сказала Тамара, – ты молодец, у тебя бы получилось, я видела.
– Волков не боишься?
– Люди страшнее.
Она никогда не видела живого волка, хотя слышала рассказы о них, о том, как гибли люди, особенно в одиночку, особенно, поздней осенью. Летом волки не страшны, наверное.
Черный старичок сел в машину, отъехал до поворота.
