Николай Иванов - «Операцию «Шторм» начать раньше
Но почему так резко остановилась? Почему молчит? Почему так смотрит? Оценивает?
Сравнивает? С кем? Уж не с собой ли, такой ногастой и лупастой? А вдруг и правда?
— А вы?.. — наконец проговорила Оксана. — Вы кто ему… Борису?
Какое ее дело? В гости приехала. Родственница.
— В гости… — ответила тем не менее почему то сдавленно.
Оксана опять придирчиво осмотрела ее, чемодан и сумочку. А Лена рассматривала ее. Какое это, наверное, счастье, удача для девушки, когда у нее есть на лице какая нибудь родинка, небольшой шрамик или что то такое, чего нет у других, — это привораживает, притягивает. А когда к тому же есть такие глаза и такие ноги, как у Оксаны, то не нужно даже и родинок… И все это, конечно, видел и не мог не оценить Борис…
— Ледогоров здесь уже не служит, — дошел до Лены голос. И тут же сам сарафан тоже приблизился, и Лена разглядела, что глаза у Оксаны хоть и огромные, но какие то холодные, зеленые. Такие глаза разве смогут разглядеть Бориса? Сам то хоть он их рассмотрел?
— Он здесь уже давно не служит, — вновь повторила для нее Оксана.
— А где… он служит?
Спрашивать не хотелось, вернее, не хотелось спрашивать именно у Оксаны, но солнце уже садилось, солдат ничего не знает, и эта красивая и холодная девушка — последняя ниточка, которая может привести ее к Борису. Сказка про злую волшебницу…
Оксана почему то оглянулась, посмотрела на темно синие, похожие на грозовые облака горы на горизонте.
— Он далеко.
— Где?
— Там, — после некоторой паузы кивнула Оксана на горы тучи.
А что там?
— А как… доехать до него?
Неприятно, ужас как неприятно вымаливать у этого красного, а теперь уже позеленевшего от глаз сарафана какие то новости для себя. Но что поделаешь…
— Понимаете, к нему нельзя доехать. — Оксана, оказывается, все это время тоже смотрела на горы. — Вася, — вдруг обратилась она к стоящему рядом дежурному, — иди неси службу. — Убедившись, что дверь за ним закрылась, перевела взгляд на Лену. — Он… он за границей. Это все, что я могу вам сказать. Так что не ищите его, а езжайте домой.
За теми горами — граница? И Боря там? А какая страна? Какие у нас по карте внизу страны?
Господи, вся география вылетела из головы. Китай, Монголия, Индия, Турция… Что то еще мелкое…
— А… адрес? У вас есть его адрес?
Господи, лишь бы не было. Пусть она не узнает, где Борис, но лишь бы он никому не писал…
— Дело в том, что адрес у него наш, советский, — медленно, останавливаясь после каждого слова, словно все еще раздумывая, говорить или нет, тем не менее сказала Оксана. — Письма уже потом переправляют к ним туда. Вы меня понимаете?
«Значит, они все таки переписываются, — думала Лена свое. — Мне — ни строчки, а этой лупастой ногастой…»
— А что же вы здесь, если он — там? — закончила свое унижение презрительным вопросом Лена.
У Оксаны от удивления раскрылся рот — оказывается, он и в самом деле открывается от удивления, это не только так в книгах пишут, — веки виновато, безответно заморгали, и Лена, подумав: «Вот так и ходи», — взяла чемоданчик и пошла от КПП.
Необходимое послесловие. На следующее утро в отделение милиции ташкентского аэропорта милиционер привел девушку.
— Заграницей интересуется, товарищ капитан, — тихо доложил он дежурному. — Афганистаном.
Твердит, что какой то старший лейтенант у нее там служит.
— В Афганистане?
— Так точно.
— А она… не того? — Капитан хотел повертеть у виска, но, увидев, что задержанная наблюдает за ним издали, лишь поправил фуражку. Но милиционер понял.
— Вроде нет. Вот документы.
Документы оказались в порядке, рассказ Желтиковой Елены Викторовны вроде правдоподобный, кроме, конечно, нелепости про службу старшего лейтенанта в Афганистане.
— А может, где при посольстве? Или советником? — попытался прояснить капитан у девушки, но для нее эти слова настолько были далеки и непонятны, что дежурный оставил свои предположения при себе. Куда то позвонил, перезвонил, сам дождался звонка и порекомендовал в конечном итоге девушке поехать в Министерство геологии Узбекистана: вроде бы там оформляется большая группа для работы в Афганистане.
— Попадете туда — тогда и ищите своего старшего лейтенанта.
25 октября 1979 года. Кабул.
Два раза в год, весной и осенью, в Министерстве обороны СССР подводят итоги боевой учебы. Со всех округов, флотов, групп войск в Москву съезжается командование, где каждый и получает по заслугам.
В эту осень на подведение итогов впервые вызвали и «афганцев» — Горелова и Заплатина.
Вызвали срочно — указание пришло вечером, а в Москву предписывалось явиться уже на следующий день. То ли Устинов долго раздумывал, то ли сам в последний момент получил команду представить советников, но в итоге Горелов вынужден был в 23 часа докладывать
Амину о своем убытии.
Амин, уставившись в одну точку, молча выслушал доклад главного военного советника. Можно было подумать, что он вообще не понял, о чем идет речь, — настолько отвлеченным казался его взгляд. Горелов же, замолчав, посмотрел на часы — скоро полночь, а надо еще собираться, сделать хоть какие то наброски, если вдруг предложат выступать. А Амин все сидел, смотрел и думал. Наконец поднял свою большую голову:
— Можно попросить вас об одном одолжении?
— Конечно, — удивился Лев Николаевич: Амин — и что то просит.
— Я попрошу вас передать мое личное письмо Леониду Ильичу Брежневу, — медленно, словно еще раздумывая, говорить Горелову это или нет, и вообще, решиться на это самому или не стоит, начал Амин. — Я давно прошу о встрече с ним. Но, видимо, мои письма и просьбы до него по моим каналам не доходят.
— Хорошо, товарищ Амин, я выполню вашу просьбу, — ответил Горелов, хотя не был уверен, правильно ли поступает. Впрочем, это личная просьба Амина он просто доложит о ней послу и
Иванову, пусть уже они делают выводы.
— Счастливого полета, — подал руку Амин.
— А… письмо? — спросил Горелов. — Вылет то рано утром.
— Письмо будет вручено вам позже.
Неприятно попадать в жернова непонятных историй. Рядом что то крутится, вертится — а куда, зачем? Шестеренки вон тоже вращаются в разные стороны, а тем не менее концентрируют силу ради чего то одного, размышлял Горелов, возвращаясь от Амина. А какой вал, какой пласт придет в движение после получения письма? Может, Пузанов сумеет проанализировать это хотя бы в силу своей большей информированности? Хотя Амин как раз и дал понять, что именно дипломатическим каналам он не доверяет. Что же, промолчать, сделать вид, что разговора о письме не было? По мужски, по джентльменски, в конечном счете так и надо сделать. Но когда дело касается двух стран, это джентльменство может вылезти еще неизвестно каким боком. К тому же здесь он представляет интересы своей страны, а за нее решать поручено здесь только одному человеку — послу.
— Александр Михайлович? Извините, если разбудил, это Горелов. Час назад я докладывал
Амину о своем отъезде, и тот попросил меня передать его личное послание Брежневу.
— Где письмо?
— Пока нет, сказали, отдадут после.
— Доложите Иванову.
Иванов, Иванов… На этой фамилии, видать, не только Россия держится, но уже и Афганистан…
— Где письмо? — повторил посла даже в интонации, немного растерянной, обеспокоенной, представитель КГБ.
— Вручат позже. Когда — не знаю.
Необходимое послесловие. Письмо передаст Экбаль. Дождавшись, когда Горелов и Заплатин поднимутся на трап самолета, он догонит их и подаст конверт Заплатину:
— Василий Петрович, прочтите, кому это, — попросит он.
— «Лично Леониду Ильичу Брежневу от Хафизуллы Амина». Понял, — ответит он, зная от
Горелова о просьбе. — А печатей то сколько наставил.
Экбаль ничего не ответит, сбежит по трапу. За Гореловым и Заплатиным закроется дверь самолета.
По прибытии в Москву Горелов будет вызван на доклад к Огаркову, и Лев Николаевич передаст письмо начальнику Генерального штаба. Амину так и доложит при возвращении:
— Товарищ Амин, я далек от Леонида Ильича, но письмо передал лично начальнику
Генерального штаба маршалу Огаркову.
Амин кивнет, хотя и не станет скрывать неудовольствия такой цепочкой.
Начало ноября 1979 года. Москва — Казань — Чита.
Письмо Брежневу состояло всего из двух пунктов. Амин просил встречи с ним в любое время и в любом месте, и вторая настоятельная просьба — заменить посла, прислать к нему человека, который не был бы связан ни с даудовским режимом, ни с Тараки, ни с КГБ, ни с МВД, Первую просьбу Брежнев отмел сразу: ждать искренности от человека, убившего своего учителя, пустившего под расстрел собственную партию в угоду личных амбиций, не приходилось. Просто же смотреть, как он будет выкручиваться, оправдываться, а в конце концов просить все, что только можно, — самолеты, бензин, кровати, подушки, гвозди? Нет уж, пусть знает свое место. Пусть чувствует что прощения за Тараки нет и не будет.
