Михаил Сергеев - Последняя женщина
Одна из книг лежала у его ног. Он наклонился и нехотя, скорее от чувства досады, чем желания помочь, поднял ее.
И тут внезапно увидел, как алмаз, посветлев изнутри, тут же угас. Его охватил ужас. Барроу еще раз машинально прикоснулся к книге. Все повторилось. Открыв ее, он с трудом прочитал: "Ленин".
Девушка смотрела на него, недоумевая.
— Где вы это взяли, где? — забормотал Джо.
— Вон там, — девушка улыбнулась, радуясь своему хорошему английскому, и указала на нишу в десяти шагах от него.
Он кинулся туда.
Полное собрание сочинений Ленина в пятидесяти пяти томах в темно-синем обветшалом переплете смотрело на него с полок ниши. Джо поднял руки и обеими ладонями прикоснулся к книгам. Все снова повторилось. Он быстро взял одну из них и открыл. Затем еще и еще одну. Тексты не менялись.
Барроу знал, что этот человек впервые в истории "освободил вооруженную партию нового типа от такого досадного понятия, как совесть".
Да, Джо использовал его цитату о том, что "морально только то, что способствует победе пролетариата", в своей статье, перевернувшей мир. Правда, последнее слово он заменил другим.
Барроу знал, что, даже если растереть все эти пятьдесят пять томов в пыль, пылинок окажется меньше, чем десятая часть убитых за и против написанного в этих книгах. Но все это не то. Мелочь. Не его масштаб. Ведь это были всего лишь люди. Ему же нужно другое.
Грандиозность задуманного захватывала дух. От такого должно было содрогнуться само ВРЕМЯ.
Он и представить себе не мог, насколько был прав.
Но неужели сейчас ему предстоит перевернуть всю массу статей и выступлений? Нет, здесь что-то не так. Джо уже делал это и нигде не нашел подсказки.
Медленно подняв голову и выпрямившись, он неожиданно для себя почувствовал, что уже близок к Книге, как никогда прежде.
— Надо вернуться назад, туда, где это произошло. — Неслышно ступая по ковровой дорожке, разделяющей зал на две половины, Барроу снова пошел к выходу. По мере приближения к огромным дверям с массивными колоннами шаг его замедлился. Как будто стараясь растянуть оставшиеся мгновения, словно давая книге возможность как-то проявить себя, он с удивлением услышал гул собственных шагов, на которые почему-то никто не обращал внимания. Четыре, три, два. Все. Он снова повернулся спиной к дверям.
И тут увидел его.
Ковровая дорожка, пересекавшая зал, упиралась в огромный двухъярусный постамент, где, возвышаясь надо всеми, сидел человек. Опустив голову, бронзовый гигант смотрел на книгу, лежавшую в его руке.
— Все! Вот она! Больше ста лет ты ждешь меня здесь. Я пришел.
Нечего было и думать взобраться туда средь бела дня. Это можно было сделать только ночью.
Светильники плавно, словно нехотя погасли. Удаляющиеся шаги дремавшего на ходу посетителя было последнее, что он услышал. Все погрузилось в гнетущую тишину.
Выйдя из своего укрытия, он по ступенькам украдкой поднялся наверх. Балкон подходил сразу ко второму ярусу постамента. Быстро преодолев его, Барроу оказался у самых ног гиганта. Выпрямившись, он встал. В этот момент статуя, как ему показалось, качнулась, и, чтобы не потерять равновесие, Джо ухватился правой рукой за какой-то выступ. Яркая лиловая вспышка озарила зал. Он замер. Его правая рука держалась за книгу. Холодный фиолетовый огонь, похожий на пламя газовой горелки, окаймлял ее бронзовый переплет. На обложке вспыхнули слова: "Главная книга хаоса".
Вдруг произошло нечто невероятное. Резкий звук органа, разорвав тишину, обрушился на него из-под сводов спящего зала. В тот же миг леденящий холод бронзового монстра, сковав движения Барроу, медленно начал обволакивать пространство вокруг, пронизывая все его существо. Как будто миллионы игл, сделанные из чудовищного сплава металла и ненависти, по чьей-то незримой воле впивались в то, что мгновение назад называлось плотью. Содрогаясь всем телом, Джо почувствовал, как, проникая все глубже и глубже, они впрыскивали в его душу какое-то сатанинское зелье, словно обезболивая и лишая ее тепла.
Но Барроу почувствовал и нечто иное. Ему показалось, что он стал им!
Словно это он сидел на постаменте и держал в руках книгу. Это у его ног простирались континенты и океаны и, как в ту роковую ночь, расплывались их очертания и реки становились красными.
Джо открыл первую страницу. На ее бордовом, показавшемся ему кровавым, фоне блеском расплавленного металла засверкали слова: "Декларация независимости совести". Строки запрыгали у него перед глазами.
Реквием смолк. Все было кончено. Передача совершилась. Он получил руководство к действию.
* * *Геннадий Николаевич стоял на крутом обрыве, любуясь закатом. Могучая шапка Эльбруса синела на глазах.
— Красиво. — Голос был по-горски спокоен. Он обернулся. Позади него стоял бородатый пастух. Обеими руками он опирался на длинный посох.
— Здравствуй, Шамиль. — Тот кивнул. Минуту они стояли молча. — Скажи, зачем все это среди такой красоты? — Геннадий Николаевич повернулся к пастуху. — У тебя погибли два сына, у меня — сотни. Разве об этом они мечтали?
— Они хотели жить. Очень.
— Мечты одинаковы у всех. Знаешь, недавно я понял, за что можно отдать жизнь. За совесть. А все, кто погиб в этой войне, погибли за убеждения. Но убеждения не могут быть дороже жизни. Их столько же, сколько людей на земле, и если они важнее — жизни нет места.
— Это наша земля.
— Но двести лет мы живем на ней вместе.
— Нам никто не нужен.
— А если восемьсот? Кто тогда жил здесь? И каждый народ скажет то же самое. Неужели сейчас это стало бы дороже жизни? Наших с тобой детей.
— Мой прадед рассказывал отцу о таком же разговоре, но с другим генералом. Может, лучше было не начинать разговаривать? Словам больше чем двести лет.
— Так что же делать, отец?
— Продолжать жить.
— Как?
— Со своими детьми.
"Прошу пристегнуть привязные ремни". — Голос стюардессы прервал его размышления. Дети были совсем рядом.
ПАНТЕОН СМЕРТИ
— Ты действительно этого хочешь? — Голос окончательно привел ее в чувство. — Увидеть тех, кто привел мир к этому?
Лера вздрогнула и медленно подняла глаза.
И вдруг, вдруг… она увидела себя. Двойник — мелькнуло в голове. Она отпрянула. Видение исчезло. И только тут Лера обратила внимание на гигантское зеркало прямо перед ней.
Уходя во все стороны в бесконечность, его плоскость, словно мифическое живое существо, слегка прогибалась от расходящихся по ней зеленоватых волн. Невозможно было избавиться от ощущения, что натянутая тетива этой живой матрицы, исторгая очень высокий, еле слышный и звенящий в ушах звук, всей своей плотью сопротивлялась неведомой силе, удерживающей ее, и готова была лопнуть в любой момент.
— Это зеркало мира, — услышала она. — В нем отражено все, кроме смерти. Смерть лежит по ту его сторону. Там находится ее пантеон. Царство распада.
— Смерти? Но ведь это то, что ждет каждого человека? Все проходят через нее.
— Нет. Большинство людей никогда не увидят смерти. Так вы называете всего лишь гибель тела, ты убедилась в этом сама. Но к некоторым представителям вашего рода она действительно приходит. Приходит сама, и, только увидев ее, они умирают. Невозможно увидеть ее и не умереть.
Голос умолк. Звенящий высокий звук по-прежнему был единственным, что нарушало гнетущую тишину.
— Тогда что значит "умирают"?
— Там умирает их душа. Невозможно описать боль, страдания и муки, которые предназначено пройти попавшему туда человеку. Таких слов не придумал никто, потому что во все века никто из людей даже представить себе не мог этот ужас. Убить душу на земле не может даже сам сатана. Но самое страшное — бесконечность таких мук.
— Кто же попадает туда?
— Те, кто потерял Бога. Он отвернулся от них. Это конец. Живя на земле, человек невольно испытывает страх перед Ним. Одни больше, другие — меньше. Но испытывают все. Так и должно быть. Это говорит их память о том, что когда-то они были вместе и видели Его. Даже те, кто заявляет, что Его нет, даже самые отчаянные атеисты время от времени испытывают дискомфорт от внезапно подступивших слов "А вдруг все-таки…". Это их доля страха перед Ним. И чем меньше эта доля, тем дальше они от Него. Но ниточка, связывающая с Ним, пусть самая тонкая, существует всегда, пока человек остается человеком.
Тысячи лет назад дьяволу удалось исказить смысл этого страха. Люди стали бояться Его "наказания". Истинный ужас в другом — в страхе потерять Его, утратить с Ним связь. Человек остается один в мироздании. Помощь больше не придет. Его творение перестает быть человеком.
— Значит, там, по ту сторону, уже не люди? — выдавила из себя она.
— Нет, еще люди. Но уже другие. Их приводят туда в мантии дьявола. И смерть тела для них есть момент утраты души.
