Джойс Оутс - Делай со мной что захочешь
— Если я могу просить вас об одолжении, то оставьте их в покое. Мистер Моррисси! Послушайте, поживите немного в Яве, пока там бушуют страсти… Послушайте, если ваши друзья будут и дальше разгуливать по Главной улице, я не говорю про вас — я ведь вас лично не знаю, но ваши друзья или коллеги, которые работают с вами над осуществлением проекта интеграции. — белая девчоночка и ее черный дружок… они из Нью-Йорка или откуда-то оттуда?
Так вот, если они еще немного погуляют по Яве, как сейчас, для вас в суде появится неплохое дельце. Только имейте наготове побольше свидетелей, когда мальчишки из Явы выберут мишенью этих двоих. Вот это будет дело, в которое вам придется вложить всю душу.
— Я не отвечаю за наших ребят, — вскипев, сказал Джек. — Послушайте, я не студент из колледжа, я юрист, я взрослый человек и работаю здесь на совершенно законных основаниях, я не привожу продукты из Джексона и не занимаюсь врачеванием душ, моя помощь в другом: я приехал в этот город давать юридические советы и…
— Вы советуете им не выходить на улицу?
— Это не мое дело. Да они меня и не послушали бы. В мои обязанности это не входит. Я собираю информацию, пытаюсь добраться до нужных людей — таких, как вы, или семейство Хэрли, или…
— В прошлый раз тот нью-йоркский адвокат, хоть и очень много потрудился, но, думаю, вздохнул с облегчением, когда проиграл дело. Думаю, что да. Думаю, те шесть минут ему дорого обошлись… В то утро вокруг здания суда толпилось человек двести или триста. И на улице тоже было полно народу. И напротив — у полицейского участка, и на ступенях, и возле полицейского гаража — все просто ждали приговора, а тот юрист, думаю, никогда вперед не заглядывал, не пытался представить себе, что он станет делать в случае победы. Как он выберется из Явы — взлетит на ковре-самолете? Потому что ни о чем таком он заранее не позаботился. Ему очень повезло, что он проиграл, и все только посмеялись над ним и пошвыряли в него разной ерундой — ничего серьезного не произошло, так, пошутили. На этом разрешите повесить трубку, мистер Моррисси.
— Я должен вас увидеть. Я настаиваю. Я не уеду, пока не увижу вас, — сказал Джек. — Я могу быть у вас через…
— Хорошо, приезжайте завтра вечером, приезжайте ужинать к шести, — сухо произнес голос.
Джек от неожиданности даже заморгал. И улыбнулся.
— Право же, нам необходимо было об этом условиться, — ровным тоном, ничем не выдавая своего удивления, произнес он.
— У тебя на руке синяк, — удивленно произнес Джек. Он закатал рукав ее блузки и увидел на предплечье большой желтоватый синяк: кровь быстрее побежала у него по жилам, словно при первом свидании. — Что случилось?
Рэйчел смущенно рассмеялась.
— Это ерунда, не больно, — сказала она.
— Кто-то налетел на тебя? На улице?.. — спросил Джек. Он слышал в конторе, как одна девочка взволнованно рассказывала в уголке о том, что какие-то люди толкались и горланили на улице.
Но Рэйчел опустила рукав и устало произнесла:
— Я сегодня так обгорела на этом проклятом солнце — выгляжу, наверно, как черт. Все лицо в пятнах. Зато, по-моему, мы много сделали, много добились — во всяком случае, мы все в восторге. Как только люди видят, что мы на их стороне, что мы не собираемся доносить на них или проверять, законно ли они получают пособие или еще что — нибудь, они действительно раскрываются. Это очень, очень славные, хорошие люди, — задумчиво произнесла она. — Трудно объяснить. Они очень религиозные, а ведь для многих из нас с религией покончено… Здесь же люди по-на — стоящему религиозные, и верят они так просто, так непосредственно… Они действительно хорошие люди, только думать привыкли по традиции…
— В обычных обстоятельствах мы бы никогда с ними не пересеклись, — сказал Джек. Он гладил ее руку и плечо ласково, с нежностью, что совсем не было ему присуще, но он старался в общении с этой женщиной преодолеть и собственную грубоватость, и ее напускное безразличие к нежности. — Мы бы с ними так не беседовали, если бы сам ход истории не свел нас вместе… Когда общество начинает распадаться, столько происходит удивительных встреч, столько неожиданных людей попадается на твоем пути. Это так интересно. Позволяет всем лучше постичь друг друга.
Он прикрыл глаза и мысленно увидел, как рушатся, медленно опадая, высокие стены… летят вниз камни… кулаки разбивают окна, молотят по дверям и взламывают двери… поднимаются вверх ноги, чтобы всей силой каблука с металлической подковкой нанести удар… Он постигал нечто новое, волнующе новое.
— Да. Это правда, — сказала Рэйчел.
Джек был в таком отличном настроении после телефонного разговора с Эфроном, что подумал, не влюбился ли он в эту женщину с серьезным лицом и по-сестрински бесхитростной, простой манерой держаться. Она была примерно одного с ним возраста, на несколько лет старше остальных девушек. Однако эти несколько лет, как ни странно, казалось, составляли разницу в поколение: Джек вполне мог бы увлечься любой из более молоденьких девушек, но не мог бы относиться к ней всерьез. Девушки слишком быстро, ни с того ни с сего начинали восхищаться им. А Рэйчел, самая старшая из женщин, работавших в присланной сюда, в Яву, группе, никогда сразу не соглашалась, размышляла, прикидывала совсем как мужчина, а потом выносила суждение; поэтому Джеку льстило, когда она наконец соглашалась с ним.
— Это верно. Постичь друг друга. Да, это верно, — сказала она, усиленно кивая головой. В тот вечер, когда они впервые встретились, ее резкий, пронзительный голос, пылкое согласие или несогласие с остальными сразу привлекли его внимание. Получить ее одобрение было не так-то просто. Сначала она настороженно смотрела на него с другого конца комнаты — казалось, ей не нравилось, как он одет, ибо все остальные были в спортивных костюмах и сандалиях, — а потом, когда они разговорились, она вдруг сказала, что он прав, он правильно делает, что так одевается, потому что он здесь представитель закона, реального, несущего жизнь или смерть. Он честно поступает, что не маскируется.
— В стране произойдут большие перемены, — взволнованно сказал Джек. — Движется лавина, она ломает все — стены, дома, людей, сближая всех нас, как любовников, делая нас почти родными, точно мы любовники или люди, вместе пролившие кровь. Даже правительство станет близким всем нам. Я в этом уверен. Шпионаж, фотографирование, снятие на кинопленку, запись голосов, отпечатки пальцев, компьютеры с их информацией — все это сближает людей, забирается им под кожу, зато теперь и мы сможем видеть, что происходит, наблюдать в замочную скважину за ними. Совсем как если бы направленное зеркало вдруг превратилось в зеркальное стекло, так что мы могли бы смотреть прямо на них и видеть, что они собой представляют.
— Ты говоришь, как большой оптимист, — заметила она.
— А я и есть оптимист, — сказал Джек.
— Сначала придется пройти через уйму страданий, — медленно произнесла она. — Я здесь нахожусь дольше, чем ты. Я, конечно, тоже полна оптимизма, но этот оптимизм дается мне нелегко. Уже один наш приезд, одно известие о том, что мы сюда едем, повредили многим. Одиноких матерей вычеркнули из списков получающих пособие — просто так, одним взмахом пера: какой-то окружной клерк взял и вычеркнул их фамилии. А объяснение простое: налотовая копилка вдруг опустела. Какого черта! Ведь эти женщины и их дети должны есть. Право же, можно подумать, что это какая-то другая страна… Я знаю, на Севере трудно жить, я знаю, что Север — это не рай, но право же, здесь, на Юге, все иначе. И запах здесь другой — все эти крошечные иссушенные солнцем городишки, все эти насекомые… таких огромных тараканов в Нью-Йорке нет. Господи. Точно ты находишься на острове и никакой связи с Большой землей. Иной раз даже не верится, что она вообще существует. А здешние газеты… — Она взяла номер «Нью-Йорк тайме» двухдневной давности, замусоленный, прошедший через много рук. — Начинаешь думать, что это фальшивка, специально сфабрикованная в Миссисипи. Право же, здесь можно стать параноиком.
Джек рассмеялся: он чувствовал себя отлично. Он лежал на постели, а Рэйчел сидела подле него в непринужденной позе, точно они были давними друзьями. На заляпанном ночном столике лежала пачка бумажных салфеток, стояло несколько банок с пивом, пепельница, полная пепла и обгоревших спичек, всякий хлам.
— Неужели тебе не нравится, когда все так обострено? — спросил Джек.
— Когда обострено, да, нравится… Но сейчас дело принимает опасный оборот.
— А мне это по душе.
— Но, Джек, кто-то может пострадать, кого-то могут и убить. Город не сдается, а бойкот наносит страшный урон, и ведь завтра уже двадцать четвертый день, как он идет. Почти месяц. Иисусе Христе. Первые несколько дней мы очень боялись — все думали, что вот-вот что-то случится. Теперь же немного расслабились, а может, следовало бы наоборот — больше насторожиться. Трудно сказать. Теряешь перспективу, когда общаешься только с какой-то одной группой людей.
