Кэтрин Портер - Корабль дураков
— Ну, вы уж чересчур серьезно ко всему относитесь, — сказала condesa. — Ведь они еще просто маленькие дети.
— Но уже одержимы дьяволом, — заметил доктор.
Она всмотрелась в его лицо, всегда полное дружелюбия и доброты, — сейчас лицо это омрачала суровость воина.
— Какой вы старомодный, — сказала она с восхищением.
Веки доктора дрогнули.
— Да, я знаю… и довольно скучный, конечно.
— Но обаятельный! — докончила condesa и хотела было взять его за руку.
Молодого моряка, чья оскорбленная добродетель была в эти минуты болезненно чувствительна, ее движение возмутило немногим меньше, чем вид Рика и Рэк в шлюпке. Стало быть, все слухи, которые ходят про эту графиню, — правда! Ему предоставили самому решать, как быть с этими дьяволятами, — что ж, они не хуже старших. И пускай вытворяют, что хотят. Он разжал руки, словно отшвырнул двух гадюк; близнецы мигом дикими скачками пустились наутек. А моряк отвесил графине и доктору мнимо-почтительный поклон, вложив в него всю дерзость, на какую только осмелился, поправил съехавшую набок фуражку и пошел прочь.
Condesa, блестя глазами, поглядела ему вслед и звонко, весело рассмеялась.
— Бедняжка, он очень славный, но слишком молод… так молод, что не помнит собственного детства. Милый доктор, я никогда не понимала учения церкви о первородном грехе. Дети просто звереныши, пока их не выдрессируешь, — чему же тут ужасаться?
— В этих двоих не заложено никакого доброго начала, — сказал доктор Шуман. — Тут не на что надеяться. Зачем обманывать себя? Они плохо кончат.
— Они и сейчас достаточно плохи, — сказала condesa. Откинулась в шезлонге, глубоко вздохнула. — А какое детство было у вас?
— Самое невинное, — отвечал доктор Шуман, к нему уже вернулось обычное добродушие. — По крайней мере мне приятно так думать.
— А, вам приятно так думать! Может быть, так оно и было, — воскликнула condesa. — Но неужели вы не помните ничего интересного? Неужели у вас не было никаких веселых приключений?
Доктор Шуман призадумался, потом словно бы против воли улыбнулся и, наконец, решился выложить все начистоту.
— Невинность, — начал он, — эта наша весьма сомнительная невинность…
— Так значит, и у вас есть кое-какие забавные воспоминания. — И condesa накрыла его руку своей, под шелковистой нежной кожей у нее, точно голубое деревцо, ветвились набухшие вены. — Чтобы придать вам храбрости, скажу правду: я никогда не была невинной, никогда. Во-первых, обстановка была неподходящая, я росла среди прелестных кузенов, очень бойких и пылких мальчиков, любителей приключений, и сама была такая же. А главное, у меня не было ни малейшего желания хранить невинность. Чтобы какое-то удовольствие, какой-то секрет оставались мне недоступны? Да мне и подумать об этом было невыносимо! И я сама, без посторонней помощи, очень рано обо всем догадалась. Отсюда до проверки опытом один шаг; от проверки до привычки путь самый короткий. И я ни о чем не жалею, вот только не всегда использовала все возможности.
— А я и правда был невинен, сущий теленок, — сказал доктор Шуман. — Этакая простая душа, ласковое послушное дитятко: радовался жизни, не знал никаких забот, верил всему, чему меня учили… лаской из меня можно было веревки вить. И все-таки в пять лет я совратил свою двоюродную сестричку, которой было три года, а в шесть уже меня совратила девятилетняя девочка, мы с ней вместе играли. В своем неведении мы совершали величайшие нелепости, это была даже не пародия… Обе подружки моих детских игр были премилые, очаровательные, чистые девочки, они благополучно выросли, счастливо вышли замуж и добросовестно шлепали своих детей за малейшую провинность. И все же, скажу я вам, тогдашние наши побуждения коренились в первородном грехе — и я верю в него так же неукоснительно, как в святое причастие…
— А я ни в то, ни в другое не верю, — небрежно уронила condesa.
— Но мне уж позвольте сохранить мою веру, — мягко сказал доктор. — А невинность… Кто знает, что это такое? Я ведь помню, чувство вины всегда было нераздельно с удовольствием, и однако они никак не задевали той стороны моей жизни и тех поступков, которые основывались на законах нравственности, — эта сторона моего бытия казалась мне вполне осязаемой истиной, а отнюдь не вымыслом и не мечтой, и я верю, она была невинной.
— Где мне разобраться в такой премудрости, — сказала condesa. — Мы ведь беседуем для собственного удовольствия, правда? Рассуждения на религиозные темы наводят на меня тоску. Я грешила, как вы это называете, и это давало мне очень много радости, и не было у меня никакого чувства вины, — заметила она снисходительно, — Но вы, конечно, были просто очаровательны в детстве. Я и тогда бы вас обожала. Должна признаться, водились за мной делишки довольно низменные и прозаические. В четыре года я уговорила братишку выпить разведенный щелок, которым мыли кухонную раковину, — уверила его, что это молоко. Он набрал полный рот, выплюнул, закричал, бросился бежать. Все обошлось, ему сразу хорошенько промыли рот, а меня выдрали, исколотили до синяков, тем и кончилось. И конечно же, я ничего дурного не хотела, мне только любопытно было, умрет он, если выпьет щелок, или не умрет. Но взрослым этого не понять.
— О, детство, пора нежного бутона, едва раскрывшейся почки, — промолвил доктор.
Оба весело засмеялись, поудобней откинулись в шезлонгах.
— По правде сказать, это была совсем неплохая пора, — заметила condesa.
Она взяла доктора за руку, так что пальцы их переплелись.
— Я люблю вас, — вдруг ласково сказала она, — И даже, пожалуй, не столько вас, хоть вы и очень милый, но я люблю то, что в вас воплощено. В мужчине мне нравится строгость, серьезность, непреклонность. Терпеть не могу легкомысленных, робких, нерешительных, кто сам не ведает, чего хочет. А знаете, почему мне это противно? Потому что такому никогда не понять женской души и женского сердца. Вы когда-нибудь изменяли своей жене?
— Ну и вопрос! — воскликнул доктор Шуман.
— Вот-вот, я же знала, что вы и удивитесь, и даже немножко возмутитесь. Так и полагается, вы правы, как всегда. Но подумайте минутку. С моей стороны это не только дерзость и пустое любопытство. И это, конечно, но есть и еще кое-что, и вот в это вы должны поверить…
Доктор Шуман высвободил свои пальцы, сплетенные с ее пальцами, сам взял ее за руку и осторожно нащупал пульс.
— Ну и как? — спросила она. — Успокаивается?
— Прекрасный пульс, — ответил он. — У меня сейчас, пожалуй, похуже. Но я ведь вам говорил, — прибавил он и все-таки не удержался, снова упомянул о своем ненадежном сердце. — В любую минуту… — докончил он и выпустил ее руку.
— А я вам завидую, — сказала она. — Хорошо знать, как умрешь, и что это будет сразу и не изуродует тебя. Вот бы и мне знать заранее, я так боюсь долгих мучений, вдруг стану некрасивая. Не хочу сделаться безобразным трупом…
— Вы до невозможности тщеславная женщина, — сказал доктор Шуман, и это прозвучало как похвала. — Я знаю, кому от рожденья дана красота, тому она дороже всех сокровищ. Нелегко явиться на свет красавицей, а уйти уродом. Но ведь красота — дар или достоинство из тех, которым невелика цена, с нею надо родиться, ее не приобретешь и не заслужишь, и ценить ее надо бы не выше, чем она того стоит.
— А по-вашему, я сейчас красивая?
— Да, конечно. — И, помолчав немного, доктор прибавил: — Вы задали мне вопрос. Скажу вам правду — я никогда не изменял своей жене.
— Как мило с вашей стороны, — сочувственно сказала condesa. — Должно быть, иногда сохранять верность было очень скучно.
Доктор Шуман всегда считал себя человеком сдержанным, но сегодня им овладел какой-то демон откровенности.
— Да, — сказал он просто, сам себе удивляясь. — Но и жена была верна мне, и, может быть, ей тоже иногда бывало скучновато.
— А по совести, вы были такой хороший по доброй воле или во всем виновато больное сердце?
— Сердце у меня всегда было крепкое, только года два как сдало, — возразил доктор Шуман.
В голосе его сквозила досада: его признание обратили во зло, и, пожалуй, так ему и надо.
— А все-таки вы меня любите хоть капельку?
— Нет, — сказал он, — нисколько. Нисколько, если я хоть что-нибудь понимаю в любви. Конечно, это не очень-то рыцарский ответ, следовало бы ответить иначе, но не в моих правилах говорить не то, что я думаю. И разве вам хотелось бы услышать неправду? Для этого, пожалуй, не время.
Двумя пальцами condesa взяла его за подбородок и поцеловала в лоб — раз и другой. На лбу остались два круглых красных следа от помады. Лицо у доктора было очень довольное, но совершенно спокойное.
— Вы прелесть, — сказала она ему. — Вы молодец. Я люблю вас. — И прибавила: — Дайте-ка я вытру вашу перепачканную физиономию.
Она лизнула свой обшитый кружевом платочек и стерла с его лба красные пятна.
