Тауфик аль-Хаким - Избранное
Санния наблюдала все это из окна. Ее особенно рассмешил будильник, стоявший на подоконнике. Ей хотелось бы дождаться утра, чтобы послушать, как он зазвонит и что скажут прохожие, когда, услышав звон, поднимут голову и увидят у окна этого спящего под зонтиком эфенди, у которого такой смешной вид.
Но девушка вспомнила, что Мустафа уже просидел у окна прошлую ночь и, наверное, озяб на рассвете. Она не хотела, чтобы он провел так еще одну ночь, только для того, чтобы она могла полюбоваться забавным зрелищем.
Когда приблизилась полночь, Санния открыла окно, нарочно гремя ставнями, и Мустафа вскочил, точно задремавший на посту часовой, мимо которого проходит офицер. Едва он увидел в окне девушку и понял, что это Санния, а не призрак, все его отчаяние рассеялось, как дым, лицо засветилось радостью и надеждой. Он рванулся к ней, но, к счастью, его удержала оконная решетка.
Санния ничем не выдала своих чувств.
— Ты все еще не уехал на фабрику? — серьезно спросила она.
Мустафа удивленно переспросил:
— На фабрику?
— Ну да, именно на фабрику.
— Спроси меня, отходил ли я от окна с той самой ночи? — горестно сказал Мустафа.
Скрыв улыбку, Санния угрожающе спросила:
— Значит, ты хочешь, чтобы я опять закрыла окно?
— Нет! О нет! — взмолился он. — Тогда мне пришлось бы провести следующую ночь в больнице.
— Разве не лучше тебе ночевать поблизости от фабрики? — сказала Санния, несколько смягчившись. — Ты не интересуешься своими делами, Мустафа.
Эти слова заставили сердце Мустафы сильно забиться. Помолчав, он устремил на девушку полный нежности взгляд и с мольбой произнес:
— Санния! — Он снова помолчал и вдруг решительно заявил: — Завтра я еду на фабрику!
— Правда? — радостно воскликнула она.
— Но с одним условием… С первым же поездом я пришлю сюда жену моего дяди.
Санния вспыхнула и потупилась.
Глава двадцать пятая
Предположения француза-археолога оправдались: «Им недостает человека из их же народа, в котором воплотились бы все их чувства и чаяния, который стал бы символом их цели. Не удивляйтесь же, если этот народ, столь спаянный и единый, снова совершит чудо, подобное пирамидам».
Может быть, этот археолог, живущий прошлым, видит будущее Египта лучше, чем кто-либо другой?
В марте, в начале весны, в пору созидания и воскресения, деревья, как всегда, зазеленели новыми побегами, их цвет, зачав, снова принес плоды.
Так и Египет — он зачал и носил в себе великий плод. Египет, спавший много веков, в один день поднялся во весь свой могучий рост. Он ждал, как говорил француз-археолог, чтобы воскрес его сын и божество, символ его тайных страданий и надежд. И это божество ожило и появилось из среды феллахов.
Утром этого знаменательного дня Мухсин, как всегда, был в своем классе. Вдруг он увидел в окно мальчика, который прибежал на школьный двор, запыхавшись от быстрого бега. Всем, кто ему встречался, он взволнованно что-то говорил, и люди менялись в лице. Наконец новость дошла до Мухсина, и не успел он вникнуть в ее смысл, как его окружил весь класс. Мальчики перешептывались, расспрашивали друг друга, спорили. Прозвенел звонок, но никто не обратил на него внимания. Это была удивительная минута! Все ученики собрались вместе, на их лицах было одинаковое выражение, никто не думал о занятиях. Казалось, наступал день воскресения мертвых.
Все говорили о человеке, о котором Мухсин никогда раньше не слыхал. Но он сразу заразился общим энтузиазмом и уже готов был отдать за него жизнь.
— Идем, выходите из школы! Присоединимся к другим учащимся! Сейчас не до уроков! — крикнул он.
По-видимому, то же самое чувствовали его товарищи. Все поспешили к воротам и спустя несколько минут уже шествовали по улицам. Мухсин решил направить процессию к инженерному училищу, надеясь встретиться с Абдой, ведь училище находилось поблизости. Не успели они пройти несколько шагов, как увидели приближавшуюся к ним группу студентов. Во главе их Мухсин сразу узнал своего дядю Абду. Он что-то кричал, размахивая руками. Лицо его было красно, брови нахмурены.
Обе процессии соединились и двинулись дальше. Мухсин подошел к Абде и взял его под руку. Стараясь перекричать шум, Абда спросил:
— Как это вам пришло в голову выйти?
— Так же, как и вам, — просто ответил Мухсин.
Вероятно, этот вопрос и такой ответ много раз раздавались в этот день среди студентов, школьников, повсюду. Каждая процессия, каждая группа считала, что она поднялась первая, что она первой испытала это новое пламенное чувство. Никто тогда не сознавал, что оно возникло во всех сердцах в одну и ту же минуту, ибо все они были сынами Египта и сердца их едины.
Солнце зашло, наступил вечер, но весь Египет был объят пламенем гнева. Двадцать четыре миллиона людей думали лишь о том, что человек, выражающий их чувства и восставший, чтобы защитить их право на свободу и жизнь, схвачен, заключен в тюрьму и сослан на остров далеко в море.
Так и Озирис, сошедший на землю, чтобы осчастливить Египет, дать ему жизнь и свет, был схвачен, изрублен на куски и брошен в морскую пучину.
В Каире все перевернулось вверх дном. Лавки и кофейни закрылись, движение транспорта было нарушено, улицы полны демонстрантов. Волнения, вспыхнувшие на окраинах, перекинулись в другие города и деревни. В выражении недовольства и протеста феллахи упорнее горожан. Они нарушили железнодорожное сообщение, чтобы помешать прибытию поездов с войсками, и сожгли полицейские участки.
Вернувшись домой, Мухсин увидел «председателя» Ханфи, который, растирая уставшие, натруженные ноги, рассказывал Заннубе о том, что произошло. Он тоже весь день принимал участие в демонстрациях. Скоро вернулся и Селим, присоединившийся к другой колонне демонстрантов. Все принялись говорить о том, что они видели и слышали, передавая разные слухи, всегда многочисленные в подобных случаях. Явился Мабрук и рассказал, что и он участвовал в большой демонстрации на площади Ситти Зейнаб. Он был там со своими товарищами: мясником, его приказчиком, булочником и торговцем апельсинами. Они повалили газовые фонари, сломали решетки вокруг деревьев и вооружились кольями, толстыми палками, дубинами и ножами. Мабрук сказал, что там рыли окопы, строили баррикады, и он вместе с другими выкопал яму глубиной в два и шириной в три метра.
Разговор шел только о восстании. Вероятно, в этот день так было повсюду. Пришел Абда и потребовал, чтобы скорей подавали ужин, так как вечером он идет в район аль-Азхара. В мечети назначено большое собрание, на котором ораторы будут говорить о положении в стране. Все, кроме уставшего Ханфи, которому хотелось лечь спать, решили пойти с ним.
Но к вечеру положение осложнилось. Аль-Азхар был окружен войсками, демонстранты строили баррикады и укреплялись. Аль-Азхар и квартал Тулун стали ареной кровопролитных боев. Рассказывали, что многие демонстранты с отчаянной отвагой бросались на вооруженных солдат. Какой-то суданец подкрался к направленному на его колонну пулемету, повернул его и принялся стрелять по врагам. Абда и его братья тоже не отступили перед опасностью. Они ухитрились прорваться сквозь кольцо солдат и проникли в мечеть на собрание.
Тот, кто видел тогда Каир, его улицы и площади, был свидетелем необычайного зрелища: над головами демонстрантов реяли египетские знамена с изображением полумесяца, переплетающегося с крестом. Народ в одно мгновение пришел к сознанию, что полумесяц и крест — это две руки единого тела, у которого одно сердце — Египет.
Волнения в стране продолжались. Как ни странно, Абда, Селим и Мухсин с головой окунулись в революцию. Заннуба видела увлечение своих братьев, и ей казалось, что она разгадала их тайну. Эти трое еще недавно безмолвствовали, снедаемые печалью и тоской, словно разорившиеся банкиры. Они были в плену у своих чувств и не видели спасения. Но как только разразилась революция, они вырвались из этого плена и закружились в водовороте новых волнующих событий. Не осталось и следа от их угрюмой подавленности. Они полны увлечения, воодушевления, жажды борьбы…
Больше всего эти исторические события подействовали на Мухсина. Место любви, которая принесла ему такое жестокое разочарование, заняло в его сердце чувство пылкого патриотизма. Потребность пожертвовать собой ради богини своего сердца сменилась жаждой принести себя в жертву другому божеству — Родине. То же самое, но не так глубоко переживали Абда и Селим. Удивительно! Неужели для того, чтобы отвлечь этих людей от их сердечных переживаний, необходима была революция?
Не была ли революция и тем чудом, без которого Мухсин обязательно провалился бы в этом году на экзаменах. Ведь все его учителя уже потеряли всякую надежду на то, что он выдержит экзамен, а сам Мухсин и не думал о занятиях и аттестате зрелости. Но школы закрылись, экзамены были отменены, и мальчик чудом спасся от провала. Однако Мухсин не придавал этому никакого значения: он не рассматривал события с личной точки зрения. Сердце его пылало любовью к родине. Она овладела всем его существом, не оставив и мысли о чем-нибудь другом, даже о собственной безопасности.
