Барбара Вайн - Черный мотылек

— Рассказать? Но что?

— Мы так и не узнали. Он не пришел. Джон был очень обязательным, всегда держал слово. Если такие люди подводят, значит, случилось что-то серьезное. Мама сразу заволновалась, а когда Джон не явился и на следующий день, то чуть с ума не сошла.

— Она не звонила ему?

— У нас не было телефона, Сара. И у Джона не было. В пятницу мама попросила Джеймса сходить в офис «Индепендента» — там размещалась типография — и все разузнать. На работе Джона тоже не видели. Он исчез, даже не попрощавшись. Впрочем, коллег это не удивило: оказывается, за несколько недель Джон подал заявление об увольнении — ему оставалась всего пара дней. Мама решила, об этом он и хотел рассказать: Джон перешел в другую газету и уезжал от нас.

— Так и случилось, — подтвердила Сара. — А когда вы перебрались в Плимут, Стефан?

— В 1971 году. А что?

— Отец работал в Плимуте, в «Вестерн Морнинг Ньюс» с 1951 по 1957 год.

— Но уже не как Джон Райан?

— Нет, как Джеральд Кэндлесс.

— А! — в который раз воскликнул он и замолчал. Потом продолжил: — Джозеф заявил в полицию об исчезновении пасынка, но власти не проявили интереса. Молодой человек, живущий отдельно от семьи и не представляющий угрозы для общества…

— А вы? Кто-нибудь из вас пытался его найти?

— Наша семья не детективное бюро, — сухо ответил Стефан. — Мы не знали, с чего начать. У нас и телефона-то не было. Джозеф — не помню, говорил ли я вам — работал почтальоном. Джеймс — автомехаником. Мы с сестрами были еще слишком молоды, к тому же Маргарет готовилась к университету — тоже чудо в глазах мамы и Джозефа. Постепенно мы все смирились с уходом Джона. Мы горевали, нам очень его не хватало — но что мы могли поделать? Кажется, спустя какое-то время Маргарет разослала в провинциальные газеты запросы, не работает ли там наш брат, Джон Чарльз Райан, но везде ей ответили отказом. Ничего удивительного, судя по тому, что вы рассказали. Это все, что я знаю. С тех пор прошло сорок шесть лет, но Джона мы не видели. Никто из нас не видел.

— Насколько вам известно.

— Да, — согласился Стефан с некоторым удивлением. — Насколько мне известно.

Пора ехать. Разумеется, она еще заглянет. Им со Стефаном есть что обсудить. Саре хотелось узнать, как жила семья потом, после исчезновения старшего брата, но времени не было. Они и так просидели больше шести часов. Стефан устал, щеки ввалились от напряжения и горестных воспоминаний. У Сары разболелась голова. Она чересчур много выпила, а теперь еще нужно ехать много миль через болота до Тавистока, а потом до Окхэмптона и Бидефорда. Остался всего один вопрос. Сара уже стояла в прихожей, Стефан подал ей пальто.

— Вы рассказали обо всех членах семьи, кроме одного. Третьего брата, Десмонда. О нем вы ни не проронили ни слова.

— Да, — согласился он.

— Насколько я понимаю, он тоже умер. Вы сказали, в живых остались только вы с Маргарет. Что же случилось с Десмондом?

Стефан проводил Сару до выхода, открыл дверь и на минуту сжал руку племянницы. Ей показалось, что дядя хотел ее поцеловать, но не стал.

— Не сегодня, — сказал он. — В следующий раз. Мы оба слишком устали. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Стефан, — попрощалась она.

24

— На самом деле закат не бывает багровым, — сказала она. — Небо багровеет, лишь когда солнце скроется.

Над болотами висел туман. Он стелился по дороге в низине, повисая обрывками на ветровом стекле. Сара вела машину медленно, неуверенно, сама не понимая, что именно — алкоголь или эмоции — тому виной. Часами она сдерживала слезы, а теперь они давили, обжигая глаза. И в то же время Сара боялась заснуть за рулем, боялась, что нога соскользнет с педали и машина въедет в густой туман — в какую-нибудь реку или пруд, или врежется в стену.

Сара выпила почти литр вина, на долю Стефана досталось лишь полграфина. А потом еще бренди. В ушах зазвучало предупреждение Джейсона. Но как я проживу, если брошу пить, подумала Сара. Как бы я протянула этот вечер? Я хочу к папе. Я не могу без него. Пока он был жив, я столько не пила.

Дорога казалась бесконечной. Несколько раз Сара уже хотела припарковаться где-нибудь у обочины, вытянуться на заднем сиденье и, укрывшись пальто и одеялом, поспать. Но ей будет страшно на этой пустой, безлюдной равнине. Никогда раньше Сара не боялась ни бандитов, ни темноты, ни того, что в ней таится, но в тот вечер женщина чувствовала себя уязвимой. Разговор со Стефаном словно содрал с нее кожу, проступили слабые места. Сара упорно гнала вперед, радуясь фарам встречных машин и свету в окнах пустых городков, через которые проезжала.

Наконец Сара добралась до Ланди-Вью-Хауса. Дом темнел мрачным силуэтом, зато море сияло как налитые в тарелку чернила. Блестящая водная гладь с невидимыми островами. Из-за набухших сизых туч проглядывал тонкий серп луны. Сара открыла дверь и прошла наверх, не включая свет. Ей не требовалось освещения, чтобы найти дорогу в доме своего отца.

Урсула подошла к дочери и поцеловала ее. Она никогда так не делала, и поцелуй насторожил Сару. Вспомнилась любимая цитата отца из «Укрощения строптивой»: «Но что же это чудо предвещает?»[20]

— Я подумываю продать дом, — сообщила мать под конец завтрака.

— Этот дом? — Глупый вопрос, будто у мамы их несколько.

— Не хочу жить здесь одна. Во-первых, он слишком велик для меня.

— А во-вторых?

Урсула не ответила.

— Полагаю, без отца он тебе уже не дорог.

— А как же Хоуп? Дом много значит для нее.

— После похорон Хоуп заглядывала всего пару раз.

Сара собиралась поделиться с матерью своими открытиями, но теперь передумала. Если та продаст дом, под каким предлогом Сара будет приезжать в Барнстепл на свидания с Адамом Фоли? Урсула, конечно, не могла прочитать мысли дочери, но кое-что она угадала:

— Я понимаю, для детей родительский дом — это «свой дом», даже когда они выросли. Но я не хочу до конца своих дней жить в одиночестве на утесе с видом на Бристольский пролив.

Лишь для того, чтобы вы с Хоуп могли изредка заглядывать сюда и пользоваться домом как гостиницей, чуть не продолжила она, вспомнив ночные прогулки Сары. Но промолчала. Многолетняя привычка к деликатности умирала медленно, ее остатки все еще не до конца покинули душу Урсулы.

— И куда ты переедешь?

Урсула ответила правду. Она действительно еще не решила:

— Не знаю.

— Ты обратилась к риэлтору?

— Пока нет. Хотела сначала поговорить с тобой. И вот еще: пока ты здесь, посмотри, может, захочешь что-нибудь оставить на память. Мебель, украшения. Вещи отца. Его статьи из большой коробки в кабинете.

С головы до пят она облачилась в черный бархат, ногти накрасила темно-синим лаком. На лицо наложила макияж — более яркий и вызывающий, чем позволяла себе в Лондоне. Сняла колпачок с такой же, цвета ночного неба помады с блестками и присела, держа ее в руках. Через неделю тебе исполнится тридцать два года, твердила она себе. Ты еще молода, но время уходит. На миг ей померещился бесформенный ужасный монстр с когтистыми лапами и плотоядной усмешкой, и Сара, отложив синюю помаду, взяла красную.

В комнате Хоуп висело длинное черное пальто. Сара примерила его и сняла. Бэтвумен, да и только. Она видела, как мать поглядывает на ее ногти, но Урсула, как обычно, воздержится от комментариев.

— Не надеть ли мне папину шубу? Все-таки холодно. Она у него в комнате?

— Я принесу.

Шуба закрыла Сару до колен, как пальто. Курчавый черно-серый каракуль напоминал волосы отца. Сара закуталась в мех, прикрыла глаза и представила, что это отец обнимает ее. Из холла доносился голос Урсулы — она чересчур жизнерадостно общалась с кем-то по телефону. Сара махнула рукой и беззвучно, одними губами, предупредила, что вернется поздно.

После ухода Сары Урсула закончила болтать с Сэмом, вернулась на кухню и заглянула в шкаф со швабрами. Пока Сара не спросила про шубу, Урсула и не вспоминала о лежавшем здесь мешке с одеждой Джеральда. Пусть Сара забирает шубу. Все остальное Урсула сейчас уберет в багажник машины.

Порывшись по карманам мужа, миссис Кэндлесс нашла два скомканных носовых платка, пятифунтовую банкноту, огрызок карандаша, чек за бензин и ключ. Любой человек знает форму ключей от своего дома. Прикрой глаза — и увидишь знакомый силуэт. Этот ключ Урсула не помнила, но сразу догадалась, какую дверь он открывал — дома на Гудвин-роуд.

Значит, Дикки Парфитт все-таки видел там Джеральда! Двадцать восемь лет прошло, а все словно вчера. Теперь уже Урсула не узнает, зачем Джеральд туда ходил. Впрочем, какая разница. И все-таки перед глазами поплыли темные круги — к ночи разыграется настоящая мигрень.