Гарольд Роббинс - Воспоминания минувших дней

30 июня 1937.

Сегодня Дэниэла навестил Филипп Мюррей. Впервые в больницу пришел кто-то из профсоюза. Прошла уже неделя, как врачи сказали Дэниэлу, что он больше никогда не сможет ходить. Мюррей пришел не один, с ним были Макдональд и Массмэн. Я сидела на стуле у кровати и заметила их первой.

Дэниэл представил меня своим друзьям. Когда он назвал мою фамилию, наступило неловкое молчание, и я, извинившись, вышла в коридор. Они просидели у него минут пятнадцать. Затем они ушли, стараясь не смотреть на меня, а я вернулась в палату.

Вид Дэниэла поразил меня. Его лицо как будто окаменело, а в глазах пылала ярость. На одеяле лежали какие-то бумаги, и он мертвой хваткой сжимал их. Немного придя в себя, протянул мне одну из них, все еще дрожа от гнева.

Я пробежала глазами текст. Это было постановление Организационного комитета их профсоюза. Принимая во внимание его прошлые заслуги, члены ОК возвращали его заявление об уходе, написанное еще до разгона демонстрации, и назначили ему пенсию в размере двадцати пяти долларов в неделю. Пенсию должны были выплачивать в течение двух лет, кроме того, профсоюз взял на себя оплату больницы и все другие расходы, связанные с его лечением. Постановление заканчивалось пожеланиями всего наилучшего и подписью Мюррея.

Я молча смотрела на Дэниэла, мне нечего было сказать.

— Забастовка проиграна, — произнес он. — Ты знаешь?

Я кивнула.

— В Чикаго убито десять человек, раненных и искалеченных более сотни. Остальные, как побитые собаки, возвращаются на работу, а лидеры профсоюза клянутся отомстить компаниям и под шумок возобновляют свои аппаратные игры. Рабочие для них — только инструмент, который можно использовать и потом выбросить за ненадобностью.

Глаза Дэниэла сверкали, а голос дрожал от негодования.

— Они думают, я больше не встану, но они рано хоронят меня. Это еще одна их ошибка, такая же, как решение начать забастовку, выиграть которую, и они это прекрасно понимали, было невозможно. Но я еще поднимусь на ноги. И ты мне в этом поможешь.

Я кивнула.

— Прежде всего, помоги мне выбраться отсюда. Кроме жалостливых высказываний, здесь ничего не добьешься.

— Куда мы поедем? — спросила я.

— Домой, — шепотом ответил Дэниэл.

16 июля 1937.

Мы приехали в Фитчвилль. Он остался в инвалидной коляске на перроне, я пошла в местный автомагазин и за двести девяносто пять долларов купила «додж». Мы отправились туда, где, как он говорил, был его дом, но не обнаружили даже сарая. На месте прежних строений чернело пепелище.

— Завтра ты вернешься в город, — сказал мне Дэниэл, — и найдешь там четырех самых здоровых негров, согласных работать за доллар в день и стол. Потом зайди в универмаг и купи там доски, ящик гвоздей и молоток для каждого, пилу, топор и запас еды на неделю: бобы, сало, кофе, сахар. Для нас купишь, что сама захочешь.

Я удивленно посмотрела на него.

— Не волнуйся, все будет хорошо.

— Ты хорошо подумал, Дэниэл? Еще не поздно принять предложение дяди.

Несколько дней назад дядя согласился оплатить Дэниэлу полный курс лечения при условии, что тот подпишет бумагу, отказавшись работать в профсоюзах.

— Я не хочу заключать никаких сделок, — заявил Дэниэл. — Ни с профсоюзами, ни против них. Я хочу сам решить свою судьбу. Больше я никому не верю, кроме себя.

Дэниэл не обратил никакого внимания на мой вопрос.

— Сегодня ночью поспим в машине, завтра они все сделают, и мы поселимся в новом доме.

Ночь мы провели в машине. Дэниэл устроился на заднем сиденье, я — на переднем. Я быстро заснула, но среди ночи вдруг открыла глаза. Дэниэл сидел, глядя в сторону дома, и, заметив, что я поднимаюсь, повернулся ко мне.

— С тобой все в порядке? — забеспокоилась я. И когда он кивнул, спросила: — Ты не сделаешь для меня одну вещь?

— Какую?

— Ты можешь излить мне на лицо?

— Только если ты потом возьмешь его в рот.

Впервые за долгое время я услышала его смех и в эту минуту подумала, что он обязательно выкарабкается. Дэниэл протянул ко мне руки.

— Иди сюда, дорогая, — сказал он, улыбаясь. — Мы дома.

28 августа 1937.

Сегодня всю вторую половину дня его вновь смотрел хирург, доктор Пинкус. Дэниэл ходил перед ним сначала на костылях, потом по бревнам, опираясь на них руками и, наконец, снова на костылях, но с привязанными к ногам кирпичами. Когда доктор сказал, что осмотр окончен, Дэниэл буквально упал в кресло. Улла стала массировать ему ноги, хирург подошел ко мне — Удивительно, — сказал он. — Если бы я сам не видел сейчас вашего мужа, то решил бы, что это относится к разряду чудес.

— Вы не знаете Дэниэла, — ответила я.

— Тем более обидно, что он старался напрасно. Его действия противоречат современным теориям о работе мускулатуры.

— Может, эти теории не столь правильны, — возразила я.

— Скажите, кто научил Дэниэла такой методике тренировки?

— Он заказал по почте дне книги. «Культуру тела» Мак-Фаддена и «Как не стать слабаком» Чарльза Этласа.

— А кто эта женщина? Откуда она?

— Это знакомая миссис Торгерсен, воспитательницы его сына. Когда-то они вместе работали в больнице. У себя на родине она крупный специалист по ортопедическому массажу.

Доктор Пинкус покачал головой.

— И все-таки это невероятно. Несмотря на расхождения вашего курса с нашими теориями, я не буду возражать. Если так пойдет и дальше, через месяц он сможет ходить.

— Дэниэл тоже сказал, что тридцатого сентября он уйдет отсюда.

Доктор кивнул.

— Я буду навещать его каждую неделю, иначе с таким рвением он может снова оказаться в кровати.

10 сентября 1937.

Дэниэл распрощался с костылями. Сегодня он ходил, опираясь только на две палки, а один раз даже без них, но упал. Улле пришлось поднимать его, как ребенка. Она говорит, что ему не надо делать резких движений, а Дэниэл упрямо начинает все сначала. На этот раз Улла не дает ему упасть. Подхватив его на лету, она берет его под руку и усаживает в кресло. Не знаю, кто из нас больше удивлен — Дэниэл или я. Впрочем, удивляться нечему. Улла сильная женщина, с мощной фигурой, для нее это не составляет труда.

Улла встает перед Дэниэлом на колени.

— Расстегни штаны, — говорит она.

Дэниэл смотрит на меня.

— Лучше делай, что она велит, иначе она убьет тебя, — говорю я.

Дэниэл расстегивает пояс и брюки. Улла ловким движением спускает их и начинает массировать его ноги.

— Надо восстановить кровообращение, — говорит она.

Я смотрю на них и улыбаюсь. Пора заняться обедом.

Мы с Уллой готовим по очереди, и сегодня мой день.

27 сентября 1937.

Я догадывалась, что Дэниэл изменяет мне с Уллой, но не хотела в это верить, я гнала от себя эту мысль, даже увидев, как поднялся его член, когда Улла массировала ему ноги. Но сегодня я застала их. После визита к нам я повезла доктора Пинкуса на станцию.

— Мы можем понять все, что угодно, кроме одного, — сказал доктор по пути в Фитчвилль, — откуда у человека такая сила воли. Обе ноги были сломаны, а нервы, мышцы и сухожилия изуродованы так, что, казалось, им никогда не срастись. Согласно нашим теориям, Дэниэл должен остаться инвалидом, но теперь я не верю ни в теории, ни даже в то, в чем был уверен с самого детства. Шалтая-болтая можно собрать. Надо только, чтобы он сам этого захотел.

Доехав до станции, мы распрощались. Доктор сел на поезд, а я повернула обратно. За четверть мили до дома машина увязла в грязи, и оставшуюся часть пути мне пришлось пройти пешком. Когда я добралась до дома и заглянула в дверь, я увидела их в постели.

— Прекрасно, — говорила Улла, ласково, как ребенка, поддерживая Дэниэла. — Когда мы закончим, у тебя будет больше сил.

Я попыталась незаметно закрыть дверь, но в этот момент Дэниэл поднял голову и увидел меня. Я вышла на крыльцо. Минут через десять появился Дэниэл. Он сел рядом и долго молчал.

— Ты, наверное, спрашиваешь себя, чем мы сейчас занимались? — спросил он наконец.

— Я и так знаю. Любовью.

— Правильно, — Дэниэл усмехнулся. — А ты знаешь, зачем я этим занимаюсь?

— А зачем этим вообще занимаются? Любовь есть любовь.

— Это не только любовь, это часть курса лечения.

— Лечения чего? — насмешливо спросила я. — У тебя, по-моему, были сломаны только ноги, а тот аппарат, который ты сейчас пытался лечить, цел и невредим.

— Таким образом я снимаю напряжение.

— Понимаю.

— Это в самом деле понижает давление в ногах.

— То есть, любовь здесь ни при чем? — Я засмеялась.

— Ты меня знаешь. Я иногда могу позволить себе маленькие шалости.