Дональд Крик - Мартин-Плейс
Риверс поглаживал щеку, словно опасаясь нащупать прыщик на гладкой коже.
— Связь между нами должна быть доходной, Арнольд, или ее следует порвать. Разумеется, подобное условие не может не создавать аномалий в сфере принципов и идеалов.
Цинизм этих слов вызвал у Рокуэлла дрожь раздражения. Сама беспочвенность подобного цинизма уже оправдывала его собственную точку зрения. Как может человек, занимающий такое положение, как Берни, стоять в стороне от основного течения, высматривать выгодные возможности и пользоваться ими, нисколько не заботясь о том, что на нем лежит огромная ответственность?
А банкир думал: «Его трагедия в том, что он отказывается признать себя всего лишь орудием сил, более значительных, чем он сам. Это комплекс государственного деятеля, похмелье, оставшееся с тех дней, когда перед ним открывались более широкие перспективы».
— Я знаю, вы считаете, что это просто заговор, — сказал он, — и ждете, чтобы я его разоблачил. А может быть, и покончил с ним. — Он покачал головой. — Такая задача не по силам моему воображению. Я не ответствен за противоречие интересов, присущее нашему обществу. Я же всего только орудие одного из этих интересов. — И добавил сухо: — Как и вы.
Внезапно стол сотрясся под тяжелым кулаком Рокуэлла.
— Я это отрицаю! Я не желаю быть причастным к этой… к этой национальной шизофрении!
Риверс досадливо поежился. Ему всегда нравилось фехтование с Рокуэллом, и до этого дня их отношения строились на основе компромисса. Но сегодня упрямство его собеседника граничило с прямым невежеством. Рокуэлл выдвигал предрассудок в качестве неопровержимого аргумента в пользу безнадежного дела. И ему отчаянно захотелось сокрушить этот беспочвенный идеализм, эту мощную стену, которой управляющий «Национального страхования» огородил свое «я».
— Интересное определение, — сказал он. — Национальная шизофрения. Но могу вас заверить, что ничего подобного не будет. Всем секторам общества придется пойти на жертвы. И мы позаботимся, чтобы нация была поставлена в известность о тех жертвах, которые принесем общему делу мы.
Рокуэлл с яростью поглядел на него.
— Подобное лицемерие превосходит все пределы, и вы это понимаете.
— Разумеется, иначе я был бы идиотом. Но нашей стране придется обойтись подобием истины, а не самой истиной. Несомненно, это временный этап, но, пока он длится, общество будет вынуждено согласиться на наши условия — иначе оно не сможет выжить. Мы объявим нищету добродетелью, ложь — честностью, бессмысленные жертвы — героизмом. И я склонен думать, что вам придется смириться с этим, хотите вы того или нет.
Рокуэлл молчал, закрыв лицо руками. Берни знает. Как и Льюкас. Что ему остается делать? Он пришел сюда, чтобы задать вопрос, и уже получил на него ответ. Ста двадцати тысяч нет. Как он сумеет объяснить, зачем были израсходованы эти деньги? Это был жест веры? Но веры во что? В возвращение к здравому смыслу после припадка безумия? Но тогда будет уже слишком поздно возмещать то, что он потерял. Так что же все это означает? Конец его карьеры? Он опустил руки и посмотрел на своего друга по ту сторону стола.
— Я не могу согласиться с тем, что вы говорите, Берни. Я не могу представить себе, что мы будем сеять страх. Наш девиз «Fide et Fiducia» — «Верность и Доверие»; это не реклама, это самая суть нашего договора с обществом. И неужели я могу спокойно от этого отречься?
«Нет, — подумал Риверс, — как раз наоборот! Но разве можно объяснить этому человеку, что эта его компания лишь конечный продукт того же самого страха? И что он бессилен остановить его волну?» В конце концов Риверс сказал:
— Я не сомневаюсь в честности ни ваших побуждений, Арнольд, ни ваших деловых методов. Я говорю только, что нынешняя ситуация сильнее и того и другого. — Он безнадежно пожал плечами. — Для меня это означает введение новой формулы. Не сомневаюсь, что вам она покажется хладнокровной, жестокой и бескрылой. Но если я не приспособлюсь к ней и не применю ее, я недолго просижу в этом кресле. Вот почему я ничего не могу предложить вам, кроме моего хладнокровного, жестокого мнения. И разумеется, вот этой чашки чаю.
Рокуэлл встал и взял шляпу.
— Нет, Берни, спасибо. Мой помощник составляет черновик письма. Мне придется, возможно, внести некоторые изменения, которых я надеялся избежать.
45
Дэнни, он же О’Рурк Беспощадный, стоял, прислонившись к доске объявлений стадиона, и молча смотрел, как такси резко затормозило у тротуара. Он продолжал стоять неподвижно и тогда, когда из такси выскочил Томми Салливен и бодро зашагал к нему.
— Здорово! Долго ждал?
— Порядочно.
Салливен посмотрел на афишу.
— Сегодня интересный матч. У Малыша такой встречный правой, что просто чудо. Пожалуй, надо сходить. — Вырвавшись из лабиринта хуков левой и свингов правой, он добавил: — Ты раньше ходил со специалистом?
— Последний специалист, бродивший здесь, умер от волдырей на ногах и разбитого сердца, — сказал Дэнни. — Давным-давно, на заре века.
Салливен засмеялся. Он так хорошо справлялся с работой агента, что уже успел стать специальным представителем — или, в просторечии, специалистом — одним из четырех избранных, которые обладали в «Национальном страховании» статусом, напоминавшим статус священной коровы на индийских улицах, и это его назначение, хотя он, собственно, был еще теленком, уже превратило развязного юнца в самоуверенного мужчину.
— Дела идут не слишком хорошо, а? — Он ухмыльнулся до ушей.
— Ничего, скушают, а мне все равно, — сказал Дэнни тоном прожженного коммивояжера. Согласно новой программе подготовки административного штата его на три месяца направили «в поле». Он был самым молодым из стажеров, и в стенах «Национального страхования» это придало ему некоторый вес, но зато воспитало в нем дикую ненависть к бесконечным «Доброе утро!» и «Добрый день!», неотвязно следовавшим за ним эти два месяца.
— Большому кораблю — большое плавание! — многозначительно сказал Салливен. — Мне говорили, что тебя внесли в административный список. А тебе дали экземпляр рокуэлловской книжки «Как объяснить суть страхового договора»?
Дэнни кивнул. Эта книга засела у него в мозгу, как опухоль, порожденная невозможностью примирить здоровые принципы с отрицательными результатами.
— Мне не терпится послушать тебя, — сказал он.
Салливен подтянул брюки и принял серьезный вид.
— Ну ладно, приступили. Суть одна — подходы разные. Действуем так: ты представляешь меня как мистера Салливена из управления. Ясно? Не забудь — из управления. Потом я прошу у тебя регистрационную книгу. Я тебя проверяю. То есть пусть они так думают. Это придаст мне весу, и они сразу начнут мне доверять. Вот так! Кто там первый на очереди?
— Миллер. — Дэнни указал на дом напротив и, пока они переходили улицу, представил себе миссис Миллер — суховатую низенькую женщину, которая аккуратно уплачивала взносы каждый вторник, причем выражение ее лица не допускало и мысли о том, что операция эта доставляет ей хоть малейшее удовольствие.
Дэнни постучал в дверь с окошком из цветного стекла и круглой стеклянной ручкой. Дверь приоткрылась на два-три дюйма, и миссис Миллер выглянула в щель, как лисица из-за дерева.
— А, это опять вы… Погодите минутку.
Салливен ухмыльнулся.
— А ты когда-нибудь ее туловище видел? — И подтолкнул Дэнни локтем, когда на цветное стекло вновь легла тень миссис Миллер. Она протянула квитанционную книжку и деньги, и тут он сказал с властной нотой в голосе: — Покажите-ка мне квитанции, мистер О’Рурк.
Истолковав это как сигнал, Дэнни отбарабанил:
— Миссис Миллер, это мистер Салливен из управления.
Женщина кивнула с некоторым подозрением, а Салливен улыбнулся, пересчитал деньги, заполнил квитанцию и внимательно просмотрел пункты договора. Внезапно он насторожился.
— Это полис страхования жизни Джеймса Миллера, — сказал он медленно, со все возрастающим интересом. — Вашего супруга, я полагаю?
— Да.
Он поглядел на нее и снова улыбнулся.
— Вы, конечно, помните, что это один из наших юбилейных полисов? Пятидесятилетняя годовщина со дня основания компании? Ну разумеется, вы не могли забыть.
Она с некоторым колебанием ответила:
— Да… Кажется, помню.
(В отличие от меня, старая хрычовка.)
— Но кое-что вы, возможно, и не помните, миссис Миллер. То, что эти юбилейные полисы обеспечивали взявшим их некоторые льготы.
— Нет, этого я не помню.
(Вот было бы чудо, если бы помнила!)
— Я пришел сюда нарочно, чтобы напомнить вам об этом, миссис Миллер, и сообщить вам, что теперь, поскольку прошел некоторый срок и вы сохранили полис, вам предоставляется право присоединить льготные деньги к общей сумме.
