Дэвид Митчелл - Сон №9
– Привет! – Они просто сияют. Который из них это сказал? Кипенно-белые рубашки, классические галстуки, блестящие, будто смоделированные на компьютере, тщательно уложенные прически. Не похоже на обычный прикид членов Якудзы.– Привет, дружище! Не будь таким мрачным! Потому что у нас замечательные новости! – Непонятно, то ли они собираются выхватить пистолеты, то ли сообщить мне о грандиозной скидке на прокат кимоно.
– Э-э, правда? – Я оглядываюсь.
– Правда! Понимаешь, в эту самую минуту Господь наш Иисус Христос стоит за дверью твоего сердца – он хочет узнать, не уделишь ли ты ему несколько минут, чтобы он рассказал тебе о радости, которой ты можешь причаститься, если откроешь сердце свое и впустишь туда Его Любовь.
Я вздыхаю с искренним облегчением, они Принимают мой вздох за согласие и продолжают с удвоенным рвением.
– Похоже, твое сердце не миновали бури. Мы принесли тебе весть от Церкви Святых Последнего дня – ты, вероятно, слышал о наших проповедях?
– Нет, нет. По правде говоря, не слышал.– Сказав так, я сделал еще одну глупость.
Когда мне наконец удается закрыть дверь – эти улыбчивые мормоны просто прилипли к ней – и вернуться в гостиную, там уже никого нет. Неужели моя мрачная гостья мне привиделась?
– Госпожа Ямая?
Ворона тоже улетела. Ничего, кроме жужжания насекомых и других летних звуков, скрипящих и шипящих. Бабочка с алчными глазами принимает меня за цветочный куст. Я наблюдаю за ней, и секунды складываются в минуты. На обратном пути я замечаю то, чего не увидел сразу,– коричневый конверт на диване, где сидела госпожа Ямая. Смутная надежда, что она оставила мне досье на моего отца, тут же улетучивается: на конверте написано ««Токио ивнинг мейл» – почтовый ящик № 33». Внутри – адресованное мне письмо, написанное тонким почерком очень пожилого человека. Я сажусь и вынимаю его из конверта.
***Когда свисающие с деревьев занавеси мха стали такими плотными, продираться сквозь них стало невозможно, Козел-Сочинитель с плеском вошел в журчащий ручей. Поток отозвался на его поступь не стуком гальки, а звоном тарелок. Вода в ручье была цвета чая. Козел-Сочинитель набрал в рот немного – отличный холодный чай. Проглотил, и в голове у него прояснилось.
– Поток сознания! – обрадовался он.– Я наверняка в предгорьях Дарджилинга.
Он зашлепал вверх по течению. Фонарики орхидей расцвечивали полуденный сумрак под сенью унылых ландышей. Колибри с опаловыми крылышками пристраивались к инжиру, истекающему сладким соком. Где-то высоко над лесом расстилался чуть тронутый пастелью полог дневного света. Козлу-Сочинителю чудилось, что эти редкие проблески складываются в слова.
– Всю жизнь я искал несказанно сказочную сказку в сокровенном и таинственном. А может быть, мои сумасбродные странствия – совершенная суета сует? Может быть, тайное скрывается в явном?
Козел-Сочинитель дошлепал до залитой солнечным светом прогалины. Девушка с соломенно-желтыми волосами качалась на качелях, напевая мелодию без начала и названия. Козел-Сочинитель подошел ближе. Голос девушки и был тем шепотом, который старый писатель слышал каждую ночь с середины лета.
– Ты ищешь несказанно сказочную сказку.– Она взлетела вверх, и Антарктика унеслась в дальнюю даль.
– Да,– ответил Козел-Сочинитель.
Она полетела вниз. Взошла Малая Медведица.
– Несказанные сказки живут в горной стране.
– Как же м-мне найти эту горную страну?
– Иди по излучине до священного озера, поднимись на дамбу и пройди над водопадом.
– Над водопадом…
Девушка с соломенно-желтыми волосами качнулась вверх.
– Ты готов заплатить?
– Я платил всю свою жизнь.
– Ах, Козел-Сочинитель. Ты еще не расплатился сполна.
– Помилуйте, чем же еще я могу заплатить?
Качели упали на землю, на них никого не было.
Когда Козел-Сочинитель подошел к священному озеру, он снял очки, чтобы стереть с них водяную пыль, и, к Удивлению своему, обнаружил, что без них видит лучше.
Поэтому он оставил очки на мраморной скале и задумчиво уставился в озеро. Как необычно. Во-первых, водопад был бесшумным. Во-вторых, вода не падала с высокого обрыва над озером, а стремилась вверх головокружительным, кренящимся, пенным – и беззвучным – потоком. Козел-Сочинитель не обнаружил никакой тропинки, которая вела бы наверх. Он заговорил сам с собой, не произнеся при этом ни звука:
– Я уже не козленок. Я слишком стар для символических странствий.
Даже в самую последнюю минуту он подумывал, не повернуть ли назад. Госпожа Хохлатка сойдет с ума от горя, если он не вернется, но у нее есть Питекантроп, чтобы о нем заботиться, а тот позаботится о ней. Писатель в теле животного вздохнул. Потом он подумал о своей несказанно сказочной сказке и спрыгнул с мраморной скалы. Озеро оказалось холодным и внезапным, как сама смерть.
***Среда, 20 сентября
Токио
Дорогой Эйдзи Миякэ,
надеюсь, вы простите непродуманный, необычный и, возможно, навязчивый тон моего письма. Более того, вполне возможно, что вы и тот, кому оно адресовано,– совершенно разные люди, и это может привести к немалой неловкости. Однако я решился на этот риск. Позвольте объясниться.
Я пишу в ответ на сообщение, напечатанное в колонке частных объявлений в «Токио ивнинг мейл» за 14 сентября. Я узнал о нем только сегодня от одного знакомого, который зашел меня навестить. Вероятно, мне следует объяснить, что сейчас я восстанавливаюсь после операции на сердечном клапане. Вы просили откликнуться родственников Эйдзи Миякэ. Возможно, я ваш дед со стороны отца.
Двадцать лет назад у моего сына родились – внебрачно – близнецы, мальчик и девочка. Он порвал отношения с их матерью, женщиной недостойной профессии, и, насколько мне известно, никогда больше не видел своих детей. Я не знаю, где они воспитывались, надо полагать, у родственников своей матери. Девочка, очевидно, утонула, когда ей было одиннадцать лет, но мальчик жив, и сейчас ему должно быть уже двадцать. Я не знаю, как зовут их мать, и не видел ни одной фотографии моих незаконных внуков. Мои отношения с сыном никогда не были такими сердечными, как хотелось бы, а с тех пор, как он женился, мы общаемся еще меньше. Тем не менее мне удалось выяснить, как назвали детей, отцом которых он стал, поэтому я и пишу это письмо. Девочку звали Андзю, а мальчика зовут Эйдзи, и его имя пишется не так, как это обычно принято (два иероглифа: «умный» и «два», или «править»), а очень редкими иероглифами, означающими «волшебный» и «мир». Как в вашем случае.
Я буду краток, так как «свидетельства» иероглифов недостаточно для полной уверенности. Я думаю, что личная встреча поможет прояснить эту неопределенность: если мы связаны кровными узами, уверен, что между нами будет и физическое сходство. Я буду в чайном зале «Амадеус» на девятом этаже отеля «Ригха Ройял» (напротив вокзала Харадзюку) в понедельник, 25 сентября, за столиком, который будет заказан на мое имя. Прошу вас прийти к десяти утра с любым достоверным доказательством своего происхождения, какое у вас есть.
Я надеюсь, вы понимаете всю щекотливость этого дела и простите мне нежелание предоставить вам какие-либо личные сведения в этот раз. Если окажется, что вы – другой Эйдзи Миякэ, чье имя пишется теми же иероглифами, пожалуйста, примите мои самые искренние извинения за то, что пробудил в вас беспочвенные надежды. Если же вы тот самый Эйдзи Миякэ, на что я искренне надеюсь, нам нужно будет многое обсудить.
С почтением,
Такара Цукияма.
Впервые с момента своего приезда в Токио я чувствую себя абсолютно счастливым человеком. Мне написал письмо мой дед. Подумать только, я встречусь и со своим отцом, и с дедом. «Нам нужно будет многое обсудить!» Вот, я падал духом оттого, что это невозможно, а на самом деле установить связь с отцом оказалось проще простого, как я и мечтал. До понедельника всего два дня! Судя по письму, мой дед – человек с хорошим образованием, наверняка в семье он имеет больший вес, чем моя страдающая паранойей мачеха. Завариваю зеленый чай и иду в сад, чтобы выкурить сигарету – на сей раз Бунтаро привез «Кент», а мои «Мальборо» закончились. Цукияма – классное имя! – пишется иероглифами «луна» и «гора». Сад кипит красотой, гармонией, жизнью. Я хочу, чтобы понедельник наступил через пятнадцать минут. А который теперь час? Возвращаюсь в дом и смотрю на часы, которые госпожа Сасаки принесла мне на этой неделе. До приезда Бунтаро по-прежнему три часа. Отсутствующая хозяйка ловит мой взгляд из своей ракушечной рамки.
– Вот наконец и тебе улыбнулась удача. Позвони Аи. Это ведь она придумала послать объявление, помнишь? Давай. Поначалу застенчивость может быть притягательна, но, сидя в этой скорлупе, добра не наживешь себе.
– Рифма была задумана или это вышло случайно?
– Не переводи разговор на другую тему! Выйди на улицу, найди телефон и позвони.
