Санджай Гупта - Тяжелый понедельник
Удивительно, как легко и быстро можно упаковать памятные вещи, накопленные за всю жизнь. Как, в сущности, их мало и как коротка жизнь! К семи часам все было упаковано и уложено. В кабинет заглянул Дж. Дж. Джером — с таким видом, словно случайно проходил мимо.
— С добрым утром, доктор Хутен. Я помогу вам с ящиками?
— Да, спасибо, мистер Джером.
Джером вкатил в кабинет тележку и принялся складывать в нее ящики. Один не уместился.
— Я потом вернусь и заберу его, доктор Хутен.
— Ничего, я сам с ним справлюсь.
Хутен наклонился, поднял ящик и направился к двери. Джером, последовавший было за ним, вдруг остановился.
— Вы забыли фотографию, доктор Хутен.
Хутен оглянулся. На полке, висевшей над столом, стояла фотография, на которой он был снят вместе с Сидни Саксеной. Они стояли рядом, улыбаясь, в одинаковых позах — скрестив руки на груди. Снимок был сделан несколько лет назад, когда Хутен вручал Саксене премию Джулиана Т. Хоффа как лучшему молодому преподавателю.
— Спасибо, мистер Джером. Я не забыл эту фотографию, я ее специально оставил. Проследите, пожалуйста, чтобы ее не выбросили.
— Будьте уверены, доктор Хутен.
Хутен направился к двери.
Похороны Виллануэвы были пышными и огромными, как он сам. Сюда съехались все, кто когда-либо его знал. Из Детройта, из района, где Виллануэва жил в детстве, приехали несколько пожилых мужчин и женщина, чьи смуглые лица несли отпечаток тяжелого физического труда. Приехали четверо футболистов, товарищей по команде, — все с больными коленями и в спортивной форме, которая была им всем давно мала. Из Блумфилд-Хиллс приехали его бывшая жена и несколько соседей, всегда смотревших в окна, когда этот великан играл в мяч с их детьми. Пришли Кэмпбелл и несколько завсегдатаев бара «Рейли». Из больничного персонала — врачи, сестры, санитары, охранники. Виллануэву любили все, с кем он сталкивался, все, кто хотя бы минуту побыл в его невероятно притягательном присутствии.
Сидни сидела рядом с Макманусом. Был здесь и доктор Значит-Так с женой. Доктор Смайт сидел вместе с очень похожим на него мужчиной. В заднем ряду были Пак, его жена и трое детей. Тай сидел в середине, один.
Тина очень тяжело восприняла весть о смерти Большого Кота. Она все еще лежала в больнице. Ее вывели из искусственной комы. Тяжелых поражений мозга, на счастье, не оказалось, и пока она принимала большие дозы снотворных и успокаивающих лекарств. Но даже в тумане лекарственного дурмана она подумала, что рушится все, что составляло основу ее жизни.
Ник сидел в первом ряду вместе с матерью. Глаза его были красны от слез. Мальчик сидел, опустив голову. Сначала он винил себя в смерти отца. Если бы он с первой попытки завел машину… Если бы уговорил отца не покупать машину вообще… Если бы… Но мать убедила Ника, что отец носил внутри бомбу с часовым механизмом. Если не в этот раз, так в другой его сердце все равно бы остановилось. «Просто он так жил». Объясняя это сыну, она подумала о страстном отношении бывшего мужа к жизни и решила расстаться с высокомерным адвокатом, с которым теперь встречалась.
Священник сказал несколько слов о вечном спасении, собравшиеся спели «О, благодать». Потом на сцену поднялась Нэнси Рейд, преподавательница, учившая Виллануэву, когда он проходил резидентуру. Маленькая интеллигентная Рейд была полной противоположностью Большому Коту. Ей пришлось опустить микрофон, а когда она встала за трибуной, большинство собравшихся видели лишь ее макушку. Несколько раз Нэнси откашлялась, чтобы удержать слезы.
— Хорхе был моим другом, — начала она. — Он не был ангелом, но был глубоким и искренним человеком. — Рейд вышла из-за кафедры. — Я до сих пор не могу осознать, что Гато больше нет, но меня не удивляет, что он умер именно так, делая то, что он любил, для того чтобы кому-то в этом мире стало лучше. — Она сочувственно улыбнулась Нику, вытиравшему глаза. — Я помню свой скептицизм, когда бывший профессиональный футболист заявил мне, что хочет стать врачом. Я тогда подумала: «Что может этот здоровенный чурбан понимать в медицине?» Малыш, я ошиблась. — По церкви прокатился тихий смешок. — Уверена, что все, кто работает в Челси, согласятся со мной: там, где был Джордж, все всегда было хорошо. Врачи лучше работали, а больные быстрее поправлялись. Это было его волшебство. Джордж не довольствовался тем, что сам был великолепным врачом. Он хотел, чтобы и все врачи были такими же. Он никогда не боялся ломать стереотипы. — Люди в церкви согласно закивали головами. — Никто не мог ожидать, что из этого парня выйдет лучший клинический диагност из всех, кого мы когда-либо учили. Он один мог заменить любой диагностический прибор. Да, подчас он вел себя напыщенно, но на самом деле это был благородный и до мозга костей честный человек. На Джорджа всегда можно было положиться. Прощай, мой дорогой друг и ученик. Ты слишком рано покинул нас.
Нэнси Рейд сменил старый товарищ Виллануэвы по футбольной команде, хромая подошедший к кафедре. Этого бывшего полузащитника Национальной футбольной лиги звали Виком Уорреном. Сейчас это был огромного роста толстяк с выпирающим вперед животом. Взгромоздившись на кафедру и ухватившись за нее обеими руками, Вик смущенно провел рукой по лысине и заговорил. Он рассказал о том времени, когда Виллануэва был новичком в футбольной лиге. Новички — это салаги, мальчики на побегушках. Старики могут заставить их таскать за собой снаряжение, отжиматься по команде, ну и все такое прочее. Но некоторые вещи были еще безобразнее. Некоторые белые ветераны «Лайонс» пытались оскорбить Виллануэву, попрекая его происхождением.
Я не стану повторять, что они говорили, мы же все-таки в церкви, — сказал Уоррен. — Они заставляли новичков петь в столовой боевые песни колледжей — это было еще до рэпа и всякой подобной дряни. — Уоррен, смутившись, обернулся к священнику: — Простите меня, святой отец. Джордж переживал эти вещи глубже, чем другие. Однажды я пришел на тренировку и увидел, как старики со всех сторон обступили Гато. Он отжимался. Они хотели, чтобы он отжался сто раз, но он отжался двести раз и при этом во весь голос пел мичиганский гимн «Слава победителям!». Этим он показал им, что гордится своей родиной, но не считает себя пупом земли. — На глазах Уоррена блеснули слезы. — Такой он был парень.
Ник поднял голову, посмотрел на бывшего футболиста, но не удержался и заплакал, из-за чего пришлось снова опустить голову.
За Уорреном к кафедре подошел Хутен. Многие коллеги увидели здесь, в церкви, своего бывшего шефа впервые после его внезапного увольнения. Хутен был в неизменном галстуке-бабочке и стоял за кафедрой прямой как палка.
— Какой мерой меряем мы достоинство человека? — заговорил Хутен. Он помолчал. Вопрос повис в воздухе, как, бывало, повисали его вопросы на утренних разборах по понедельникам.
Сидни подумалось, что Хутен мог бы отнести этот вопрос и к самому себе. Ей было жаль, что его блестящая карьера завершилась одной из тех ужасных ошибок, от которых он столько лет предостерегал молодых хирургов.
Слушая Хутена, Тай снова вспомнил Квинна Макдэниела и своего брата, которые умерли, не успев стать мужчинами. Подумал Тай и о себе. Себя он мог измерить только теми целями, которые ставил перед собой, и теми усилиями, которых не жалел для их достижения: он всегда будет обходиться с родственниками больных так, как если бы они были членами его семьи, и всегда будет работать на пределе своих сил и способностей.
— Джордж Виллануэва отличался громадным аппетитом, — продолжил Хутен. — Это было очевидно. Он жадно пожирал жизнь. Он вечно добровольно ввязывался в трудные дела и всегда хотел, чтобы и остальные влезали в них по уши. — Люди в церкви заулыбались.
— Я не скажу ни одному из тех, кто находится сейчас в этой церкви, что-то новое. Все, кто здесь сидит, могут вспомнить свою историю о Виллануэве. И эти истории будут рассказаны — правда, не в церкви.
Многие тихо рассмеялись, благодарные Хутену за разрядку. Хутен дождался тишины.
— Джордж Виллануэва был замечателен и в ином отношении. Он был врачом, который в своей работе придерживается высочайших стандартов. Мне никогда прежде не приходилось встречать врача, который бы, подобно Джорджу, не позволял ни себе, ни другим отклоняться от этих требований.
Хутен снова сделал паузу. Он вспомнил случай с белым расистом, такой нехарактерный для Виллануэвы, когда Джордж позволил своим предубеждениям — какими бы оправданными они ни были — возобладать над долгом. Хутен оглядел переполненную церковь.
— Джорджу было все равно, кого лечить. Он не делал разницы между нищим, подобранным на улице, и видным общественным деятелем. Его заботило лишь одно: больной должен получить все, что может дать ему современная медицинская наука. Джордж был одним из тех редких врачей, которые ежедневно, без помпы, живут в согласии со своими идеалами. И я прошу всех вас — когда вы выйдете отсюда — почтить память Джорджа. Постарайтесь жить, как он, в соответствии со своими идеалами.
