Эрик Сигал - История любви
– Слушай, Дженни, давай забудем об этом.
– Слава богу, хоть один комплекс у тебя есть, – ответила она. – А то я уже начала бояться, что ты идеальный.
– Вот как? А ты у нас, значит, идеальная?
– Конечно, нет, Преппи. Иначе я бы с тобой не встречалась.
Ну вот, опять она за свое.
5
Мне, пожалуй, стоит рассказать о наших отношениях в физическом смысле.
Удивительно долгое время между нами вообще ничего не было. То есть ничего серьезного, кроме тех поцелуев, которые я уже упоминал… Честно говоря, первый раз на моей памяти я не довел дело до интима в первую же неделю. Обычно я довольно импульсивен, нетерпелив и предпочитаю добиваться своего как можно быстрее. Можете спросить любую девицу из Тауэр Корта (Колледж Уэллсли[14]) – услышав, что Оливер Барретт Четвертый ежедневно виделся с девушкой в течение трех недель и ни разу с ней не переспал, они рассмеялись бы и усомнились в красоте последней. Но, конечно, дело было совершенно не в этом.
Я просто не знал, что делать.
Нет, не в буквальном смысле. Конечно, я знал все необходимые движения наизусть. Просто, прежде чем приступить непосредственно к процессу, мне нужно было разобраться в собственных чувствах. Дженни была слишком умна, и я боялся, что она поднимет на смех то, что представлял собой изысканно-романтичный стиль Оливера Барретта Четвертого (устоять перед которым до нее не смогла ни одна девушка). Да, я боялся, что она отвергнет меня. Или сдастся, но не по причинам, казавшимся мне подобающими. Всеми этими путаными объяснениями я хочу сказать лишь одно: того, что я чувствовал к Дженни, я еще не чувствовал никогда. Я не знал, как сказать ей об этом, и совета спросить было не у кого.
(«Надо было спросить у меня!» – скажет она потом.)
Я испытывал именно такие чувства. К ней. Ко всему в ней.
– Ты завалишь экзамен, Оливер.
Это было в воскресенье днем. Мы сидели в моей комнате вдвоем и зубрили.
– Оливер, ты завалишь экзамен, если будешь просто сидеть и смотреть, как я занимаюсь.
– Никуда я не смотрю, я учу.
– Не ври. Ты пялишься на мои ноги.
– Только иногда. После каждой главы.
– Что-то главы уж очень короткие.
– Слушай, самовлюбленная стерва, не так уж ты хороша.
– Я-то знаю. Но ты, кажется, думаешь иначе.
Я отбросил книгу и подошел к ней.
– Дженни, ну как я могу читать Джона Стюарта Милля, если каждую секунду умираю от желания заняться с тобой любовью?!
Она нахмурилась:
– Оливер!
Я присел на корточки рядом с ее стулом. Она снова уставилась в книгу.
– Дженни…
Она тихо закрыла книгу и отложила ее в сторону. Ее руки легли мне на плечи.
– Оливер, прошу тебя…
Тут-то все и произошло. Все.
Наш первый секс был абсолютной противоположностью первому разговору – неторопливый, тихий, нежный. Подумать только – ведь это и была настоящая Дженни, ласковая Дженни, в легких прикосновениях которой чувствовалось столько любви. Но по-настоящему я удивился самому себе. Я был нежен. Я был ласков. Неужели в глубине души Оливер Барретт Четвертый был именно таким?
Как я уже говорил, Дженни всегда была застегнута на все пуговицы. И я очень удивился, обнаружив, что она носит маленький золотой крестик на цепочке, одной из таких, которые никогда не расстегиваются. Так что, когда мы занимались любовью, крестик оставался на ней. Когда, утомленные близостью, мы лежали рядом (в тот чудесный миг мне казалось, что все в этом мире одновременно и бренно, и невероятно значительно), я прикоснулся к крестику и спросил, что сказал бы ее духовник, если бы узнал, что она переспала со мной. Дженни ответила, что у нее нет духовника.
– Но ты ведь добропорядочная католическая девушка, разве нет?
– Я – девушка, – ответила она. – И добропорядочная.
Она посмотрела на меня, ожидая подтверждения, и я улыбнулся. Она улыбнулась в ответ.
Два из трех определений совпали. Тогда я спросил, почему она носит крестик, да еще и на запаянной цепочке. Она объяснила, что это крестик ее матери и носит она его скорее как воспоминание, а не из религиозных соображений.
Разговор снова вернулся к нашим отношениям.
– Слушай, Оливер, я уже говорила, что люблю тебя?
– Нет, Дженни.
– А почему ты меня не спрашивал?
– Боялся, если честно.
– Спроси сейчас.
– Ты меня любишь, Дженни?
Она посмотрела на меня и без всякого кокетства ответила вопросом на вопрос:
– А ты как думаешь?
– Да, наверное. Может быть.
Я поцеловал ее в шею.
– Оливер?
– Что?
– Я не просто люблю тебя…
Господи, а это еще что значит?
– Оливер, я люблю тебя очень.
6
Обожаю Рэя Стрэттона.
Может, он не гений и не великий футболист (быстрота реакции подкачала), но он хороший сосед по комнате и верный друг. Нелегко ему, бедолаге, пришлось на последнем курсе! Интересно, куда он шел готовиться к занятиям, когда, собираясь открыть дверь нашей комнаты, обнаруживал на ручке завязанный галстук (что означало, что комната занята)? Нет, зубрилой он, конечно, не был, но иногда Дженни и я просто-таки заставляли его посвятить учебе лишнее время. Предположим, он отправлялся в нашу библиотеку, а может, даже в студенческий клуб. Но где он спал-то в те ночи с субботы на воскресенье, когда Дженни, нарушая все университетские правила, оставалась ночевать у меня? Правильно, Рэю приходилось скитаться по соседним комнатам, где, в лучшем случае, был свободен крошечный диван – и то, если соседи не были заняты тем же, чем и мы. Разумеется, и я бы сделал для него то же самое. Хорошо хоть, что футбольный сезон уже кончился.
В прежние времена я делился с Рэем мельчайшими подробностями своих любовных успехов. Теперь же он не только не знал ничего о моих с Дженни отношениях, я даже не сказал ему, что мы с ней стали любовниками. Я просто сообщал, когда нам понадобится комната. Пусть сам строит догадки.
– О господи, Барретт, у вас хотя бы уже было? – доставал он меня расспросами.
– Рэймонд, я тебя прошу, будь другом, не спрашивай меня об этом.
– Но, Барретт, вы с ней вместе проводите все вечера, все ночи с пятницы на субботу и с субботы на воскресенье! Господи, чем вы там еще можете вдвоем заниматься?
– Ну и не дергайся, если обо всем догадался.
– Так ведь я за тебя беспокоюсь!
– Что такое?
– Да все, Ол. Я тебя таким никогда не видел. Молчишь, будто воды в рот набрал, и ничего не рассказываешь старине Рэю. Это ненормально. Она что, какая-то особенная?
– Слушай, Рэй, когда любят по-настоящему…
– Любят?!
– Только не произноси это слово как ругательство!
– В твои годы? Любовь? Да ты меня пугаешь, дружище!
– Ты думаешь, что я спятил?
– Нет, я думаю, что ты в двух шагах от того, чтобы на ней жениться. Я боюсь за твою свободу. И за твою жизнь!
Бедный Рэй! Он ведь и вправду искренне был в этом уверен.
– Брось, ты просто боишься остаться без соседа! – поддел его я.
– Черт возьми, в некотором смысле я даже приобрел еще одного соседа – твоя Дженни отсюда не вылезает! – негодовал Стрэттон.
Так как я собирался на концерт, этот разговор нужно было закончить как можно скорей.
– Не напрягайся, Рэймонд, у нас еще будет и квартирка в Нью-Йорке, и новые девочки каждую ночь. Все впереди!
– Не надо меня успокаивать. Да, Барретт… эта девица здорово тебя зацепила.
– Все под контролем, – ответил я. – Отдыхай.
Я направился к двери, поправляя на ходу галстук. Но Стрэттон был по-прежнему безутешен.
– Эй, Олли…
– Что еще?
– Так ты ее трахаешь или нет?
– Иди в баню, Стрэттон!
Это не я пригласил Дженни на концерт, а она меня. Она просто в нем участвовала. Оркестр «Общества друзей Иоганна Себастьяна Баха» исполнял Пятый Бранденбургский концерт, и она солировала на клавесине. Конечно, она часто играла при мне, но это было первое настоящее выступление в большом зале и с оркестром. Я так ею гордился! На мой взгляд, она ни разу не ошиблась.
– Ты – великий музыкант, – сказал я ей после концерта.
– Сразу видно, как ты разбираешься в музыке.
– Нормально разбираюсь.
Стоял один из тех апрельских вечеров, когда появляется надежда, что весна, наконец, скоро доберется и до Кембриджа. Поблизости прогуливались музыканты – приятели Дженни (в том числе и Мартин Дэвидсон, который метал в меня невидимые молнии), и поэтому я не мог спорить с Дженни о тонкостях игры на клавесине.
Мы пересекли шоссе и направились вдоль берега реки.
– Протри глаза, Барретт. Я играю хорошо. Не отлично. И даже не на уровне университетской сборной. Просто хорошо. Понятно тебе?
Как с ней спорить в момент, когда она решила предаться самобичеванию?
– Понял. Ты играешь хорошо. Вот и продолжай в том же духе.
– А я и не собираюсь останавливаться на достигнутом. Тем более что преподавать будет Надя Буланже, – гордо заявила Дженнифер.
Что? Я не ослышался? По тому, как она осеклась, я сразу понял: Дженни сказала больше, чем хотела.
