Наталья Нестерова - Целую ручки

— Катенька, это Антон. Он принес тебе медвежонка. — Елена Петровна взяла игрушку и положила дочери на колени.

— Привет! — хрипло поздоровался Антон.

Катенька вдруг задергалась, ноги и руки конвульсивно трепетали, голова тряслась, рот открывался и закрывался, шлепали губы, выдавая невнятное бульканье.

— Она сказала вам «спасибо», — пояснила Елена Петровна. — Доченька, посидишь с нами или в комнату тебя отвезти?

«Отвезите, ради всего святого!» — мысленно взмолился Антон.

Катино тело снова судорожно завибрировало, из перекосившегося рта потекла слюна и вырвался горловой клекот.

— Вот и хорошо, — Елена Петровна подкатила коляску поближе к столу. — Побудь с нами. — Промокнула салфеткой дочери подбородок и села рядом. — Мы вас слушаем, Антон.

Он забыл включить диктофон, не мог смотреть на увечную девушку. Антон всегда интуитивно избегал любой боли: своей, чужой, телесной, духовной. Он боялся врачей, больниц, не переносил кладбищ, терпеть не мог людей, рассказывающих о своих недугах. В нем жил суеверный ужас, защита от которого была сродни детской уловке: если закрыть глаза, то плохое исчезнет.

— Вы хотели передать деньги, — напомнила Елена Петровна.

— Да, да, — Антон принялся суетливо шарить по карманам. — Вот! — протянул он конверт.

Елена Петровна открыла конверт, пересчитала купюры.

— Тысяча долларов, — усмехнулась она. — Щедро!

Издевка, прозвучавшая в ее голосе, несколько отрезвила Антона. Он стал с пулеметной очередью выстреливать вопросы:

— Игнат Владимирович вам помогал? Вы долго прожили вместе? Как он отнесся к тому, что ребенок родился нездоровым? Кто виноват в болезни Кати? Где вы с ним познакомились? Вы знали, что он уже был женат? Какие чувства вы испытывали к Игнату?

Сыпать вопросами вне всякой логики, не дожидаясь ответов, было непрофессионально, если не сказать глупо.

— Зачем вам это? — удивленно подняла брови Елена Петровна.

— Я пишу о Куститском книгу. Его жена, вдова, заказала.

— Книгу? — покачала головой Елена Петровна, мол, у богатых свои причуды. — Боюсь, что главу, посвященную нашим отношениям, лучше пропустить. Она не сделает чести герою мемуаров. О покойных плохого не говорят, а хорошего мне сказать нечего. Игнат был исключительно талантливым, прямо-таки гениальным лицемером.

— И все-таки расскажите мне подробнее, — настаивал Антон.

Елена Петровна смотрела на прыткого молодого человека с улыбкой. Рассказать? Тебе, который косится на мою дочь с плохо скрываемым отвращением? Рассказать, чтобы прихоть богатенькой вдовы удовлетворить? Даже если я разоткровенничаюсь, ты переврешь мою исповедь. Наверное, Антон журналист. Среди их братии встречаются гнусные типы: настырные, безапелляционные в суждениях, способные любые факты подогнать под заготовленную идею.

— Увольте! — отрезала Елена Петровна.

— Хотя бы несколько слов.

— Нет! Не просите. У вас есть еще какие-либо поручения?

— У меня будут большие проблемы, если не возьму интервью.

— Хотите, чтобы я вам посочувствовала?

— Да! Скажите, как вы относились к Игнату Куститскому?

— Год любви и сорок лет отвращения.

— После рождения Кати появилось отвращение?

— Послушайте, Антон! Откровений вы от меня не дождетесь. Ни на какие вопросы больше отвечать не буду. Коль ваша миссия выполнена, не смею задерживать.

Она поднялась, покатила коляску с дочерью в прихожую, развернулась там, ожидая, когда Антон выметется. Ему ничего другого не оставалось.

Сорок с лишним лет назад на телевидении появилась передача «А ну-ка, девушки!» и сразу стала безумно популярной. В мастерстве соревновались по профессиям — стюардессы, медсестры, ткачихи, учительницы младших классов. «А ну-ка, девушки!» стали проводиться по всей стране на заводах и фабриках, в институтах, Домах культуры и уже не строго по профессиональным кастам. Это был своего рода конкурс красоты с проверкой интеллекта, ловкости и остроумия.

Лена Храпко, студентка педагогического института, стала победительницей «А ну-ка девушек» в области. Лена хорошо училась, была начитанной, занималась художественной гимнастикой, обладала чувством юмора и щедрым веселым нравом. Все это было даже слишком, учитывая внешность Лены. Стройная фигура: длинные ноги, подчеркнутая округлость бедер, тонкая талия, высокий бюст. Благодаря гимнастике Лена приобрела балетную плавность движений, которая подсознательно завораживает окружающих. Даже грациозно жестикулирующая дурнушка может привлечь внимание людей, загипнотизировать их. А Лена была не дурнушкой — красавицей, внешности которой позавидовали бы многие актрисы. Синие глаза в обрамлении длинных ресниц казались подведенными, хотя Лена не пользовалась косметикой. Ей шла любая прическа — распусти она свои пышные русые волосы, завяжи хвостик или закрути «дульку» на макушке. Ее не портил никакой головной убор — от простенького беретика до шляпки-котелка в стиле тридцатых годов. У Лены было идеально правильное лицо — тот редкий случай, когда идеальное красиво.

— В кого у нас такая уродилась? — притворно удивлялся папа, подразнивая маму и бабушку.

Мама не оставалась в долгу:

— Собирательный образ. К счастью, от тебя в нем только цвет глаз.

Бабушка, главный воспитатель Лены, была убеждена, что красота и счастье ходят по разным дорогам. Бабушка рано стала говорить с внучкой о девичьей чести, которую надо беречь как зеницу ока, потому что мальчики будут стараться ее отобрать. Маленькая Лена раздумывала: откуда мальчишки знают, где сидит эта честь, если сама Лена обнаружить ее не может. Приставала к бабушке: объясни мне, как мальчишки честь воруют.

— Лезут! — коротко отвечала бабушка. — Все пацаны лезут.

— Куда, бабуля?

— К девочкам! Не позволяй никому к тебе лезть, руки распускать: трогать, лапать, в темных углах зажимать. Если до свадьбы будешь с кем-нибудь целоваться, заболеешь страшной болезнью, все внутри сгниет.

К Лене мальчики не лезли. Она была отличницей, председателем совета пионерской дружины — вроде школьной священной коровы. А за Люсей Васильковой мальчишки охотились: норовили мимоходом ущипнуть за попу, дернуть за косички или затащить на чердак, чтобы потискать. Лена немного завидовала популярности Васильковой. Люся, наверное, целовалась с мальчиками, но не похоже, чтобы сгнивала внутри.

Когда Лена подросла, училась в последних классах, бабушка сменила пластинку. Теперь она говорила, что хорошие парни робкие, побоятся подойти к симпатичной девушке. А вокруг Лены будут виться развязные нахалы, у которых хорошо подвешены языки, а совести кот наплакал. Бабушка оказалась права.

Школу Лена окончила с разбитым сердцем и комплексом большой вины. У Тани, лучшей подруги и одноклассницы Лены, был роман с парнем по имени Коля, студентом техникума. Они часто проводили время втроем: ходили в кино, на танцы, слушали музыку дома или просто гуляли. А потом выяснилось, что Коля влюблен не в подругу, а в Лену. Набрался мужества и сообщил об этом девушкам, прямо и честно, то есть очень болезненно для обеих.

Они сидели на лавочке, обсуждали только что увиденный фильм, и Коля вдруг заявил:

— Таня, извини, но я очень люблю Лену.

— Как это «любишь»? — растерялась Таня. — А я?

— Прости, пожалуйста! Мне кажется нечестным тебя обманывать. И еще мне кажется, Лена ко мне тоже неравнодушна.

Так и было. Коля очень ей нравился, Лена скрывала свое чувство и думала, что никто не догадывается.

Таня задохнулась от возмущения, расплакалась. С криком: «Предатели!» — вскочила и помчалась по аллее парка. Лена бросилась за ней, догнала, принялась убеждать в том, что не любит Колю, что не виновата. Но Таня ревела и обзывала ее сволочью, подлой гадиной.

Со стороны все это, очевидно, напоминало провинциальную трагедию, разыгранную молодыми самодеятельными артистами. Но последствия для Лены были нешуточными. Она отказывалась встречаться с Колей, бросала телефонную трубку, когда он звонил. Лена считала, что на ней лежит печать несмываемого предательства. Рядом не оказалось друга или товарища, который объяснил бы ей, что любовь — не кошелек, который можно стащить из чужого кармана и тратить ворованное. Приятельницы и одноклассницы взахлеб осуждали Лену и пламенно жалели Таню. Лена стала изгоем и полагала, что презрение заслуженно. В характере Лены была одна крайне вредная для жизни черта — во всем и сразу Лена винила себя, потом и не скоро доходила до сознания собственной безвинности. Таня скоро утешилась, а Лена почти до окончания института избегала общения с парнями. Впрочем, особенно стараться не приходилось — институт девичий, молодых людей раз-два и обчелся.

Лену вылечил от душевной раны Игнат. Член обкома комсомола, Игнат организовывал конкурс «А ну-ка, девушки!» и входил в состав его жюри. После одной из репетиций Игнат попросил у Лены разрешения проводить ее домой, потом провожания и свидания стали регулярными. Кстати, Лена считала, что победой в финале конкурса обязана Игнату. Он открещивался, но улыбался загадочно и не подумал сказать, что мнение жюри было единогласным.