Максуд Ибрагимбеков - Обжалованию не подлежит
К лежащему на полу подошел заключенный Виктор Самарсков, здешний старожил. С помощью одного из заключенных он втащил бесчувственное тело на нары.
Бывший рядовой Виктор Самарсков попал в армию в 1939 году после того, как был исключен из 1-го московского медицинского института.
Причины, побудившие его помочь незнакомому человеку, в тот момент были неизвестны ему самому. Хотя он и знал, что такого рода проступки подлежали наказанию как за серьезное нарушение дисциплины. Никогда прежде в проявлениях благотворительности Самарсков замечен не был.
В бараке Виктор Самарсков ходил в изгоях. За три месяца пребывания в бараке за ним закрепилась репутация неуживчивого и злопамятного человека, от которого можно ждать любой пакостной выходки.
Не нравились заключенным и его частые беседы с надзирателем Збышеком. Действительно, Виктору Самарскову непостижимым образом удавалось вовлекать старшего надзирателя Збышека в беседы на религиозные темы, и тот, отложив дубинку, слушал его с мистическим блеском в глазах. В свою очередь к обитателям барака Самарсков относился с нескрываемой неприязнью. Он презирал их за покорность и угодничество и знал, что многие из них готовы донести на товарищей за лишнюю порцию еды или старое обтрепанное одеяло.
В половине пятого утра завыла сирена, и барак пришел в движение, утром заключенным отводилось полчаса на гигиенические процедуры в открытых всеобщему обозрению туалетах без дверей, с последующим вслед за этим завтраком, состоящим из стакана кипятка и ломтя черного хлеба с кусочком жесткого как резиновая подошва пожелтевшего сала.
Самарсков менял на лбу Сеймура компресс из мокрой тряпки, когда к нарам в сопровождении двух помощников подошел надзиратель Збышек. Ткнув Сеймура дубинкой в ребра, он приказал надзирателям отвести «симулянта» в карцер.
И тут между ними и Сеймуром встал тщедушный рыжий Самарсков.
— Нельзя его в карцер, — сказал Самарсков. — Он там не выживет.
— Это хорошо, что не выживет, — ухмыльнулся Збышек. — Встать!
Стоящий рядом с Самарсковым надзиратель толкнул его в грудь и тот, отлетев через проход между нарами, с размаху ударился о стенку. На происходящее никто в бараке не обратил внимания, заключенные торопились проглотить завтрак до того, как прозвучит сигнал к работе.
Сеймура повели к выходу. Два надзирателя, придерживая его за локти, шли по бокам, а старший надзиратель Збышек, следуя за ними небрежной прогулочной походкой, наблюдал за соблюдением общего порядка во всем бараке.
— Камо грядеши, Домине?! — встав во весь рост, звучным высоким баритоном вдруг возопил Самарсков.
В бараке все замерло. Коренастая фигура в черной форме вздрогнула и остановилась. Надзиратель Збышек развернулся на месте и вернулся к нарам.
— Ты что сказал? — спросил Збышек у Самарскова. — Я не понял.
— Не я. Так сказал Бог апостолу Петру, когда тот оставил христиан на растерзание язычникам и ушел из Рима. И тогда Бог призвал апостола — Камо грядеши, Домине! Больше Бог ничего не сказал, и святой Петр ему на это ни слова не ответил. Он вернулся в Рим спасать от мученической смерти христиан.
Збышек выслушал описание явления Бога апостолу Петру с почтительным вниманием, но при этом его не сразу покинули сомнения, присущие человеку на должности старшего надзирателя.
— В библии об этом не сказано, — неуверенно пробормотал Збышек. — А ты как узнал?
— Это свидетельство святого человека земли польской, великого писателя Генриха Сенкевича.
Свидетельство писателя, причем поляка, кажется, начало производить на Збышека положительное воздействие, но Самарсков не стал рисковать и тут же постарался закрепить достигнутый успех.
— В эту ночь мне опять явился скорбный лик святого Стефания, — проникновенно сказал Самарсков. — Меня бросило в дрожь, до того у него был опечаленным взгляд, устремленный на страдальца.
Збышек посмотрел в угол над нарами и перекрестился.
— Не пойму. Этого, — он показал пальцем на Сеймура, которого подвели к нему надзиратели, — привезли сюда ночью, и ты тут же стал молить святого Стефания заступиться за первого встречного?
— Божий промысел, — глубоко вздохнув, сказал Самарсков. — В том-то и дело, что он не первый встречный. Его зовут Толик. Восемь лет мы не виделись, но никогда не забывали друг друга. Пан Збышек, вы должны знать все! Мы с Толиком родились в один день в одной палате калужского роддома. Пьяная медсестра перепутала при рождении младенцев, и мы до сих пор не знаем, кто из нас он, а кто из нас я, то есть кто из нас настоящий Виктор, а кто Толик. Поэтому родители решили нас не разлучать, и мы вместе с родителями жили в одном доме. Потом родителей неизвестно кого, то ли Анатолия, то ли Виктора, арестовали и сослали в Сибирь. Они до сих пор там. Наша встреча здесь — это божий промысел, и ночью во взгляде святого Стефания я прочел, что сотворение этого чуда угодно Богу и будет зачтено пану Збышеку как при жизни его, так и впоследствии.
Сеймур не мог себе представить, что к истории о младенцах в роддоме можно отнестись всерьез, но слова Самарскова подействовали на старшего надзирателя Збышека как гипнотическое внушение. Выслушав историю о происшествии в калужском роддоме, он задумчиво, сосредоточенно пожевав губами, спросил:
— А за что их в Сибирь?
— Пану Збышеку известно, что большевики отменили веру в Бога?
— Слышал об этом, но думал, что такого не может быть, — побагровев от возмущения, сказал Збышек.
— Из-за того, что церкви в нашей стране закрыты, они молились дома, — с невыразимой печалью сказал Самарсков. — Соседи-безбожники донесли на них. Родителям дали двадцать четыре часа на сборы. Остальным двум родителям и нам, то есть Толику и Виктору, провожать их запретили. Обычное дело в СССР. — Самарсков долго и вдохновенно рассказывал о страданиях верующих, рассказал он в подробностях и о том, как большевики взрывали храм Христа спасителя, свидетелем чего, по его словам, он был. Говорил он беспрерывно, не делая пауз, и без сбоев, Сеймуру даже показалось, что впавший в странное состояние Самарсков не сумеет сам остановиться и, может быть, ему надо помочь, но все обошлось.
— Молитесь и радуйтесь, пан Збышек, что вы живете в благословенной Польше, — сказал Самарсков прослезившемуся надзирателю, и на этом сеанс был закончен.
— Матка боска Ченстоховска, сбереги от большевиков Польшу и всех нас, — Збышек перекрестился. — Помяните мои слова, изверги рода людского будут наказаны, — торжественно провозгласил Збышек.
— Аминь, — звучным эхом отозвался Самарсков.
Еще раз перекрестившись, Збышек, поигрывая дубинкой, пошел к выходу исполнять и дальше служебные обязанности.
В опустевшем бараке они остались вдвоем. Самарсков сказал Сеймуру, что можно быть спокойным, Збышек не подведет и сделает все как надо. По его словам, добивать Сеймура никто не придет, и сегодня его ни в карцер, ни в карьер не погонят. Самарсков говорил беспрерывно. По ходу продолжительного монолога, изредка прерываемого ответами Сеймура, дополнительно выяснилось, что Виктор Самарсков очень любопытный человек, любопытство было всеобъемлющим, но в это утро он интересовался главным образом конкретными сведениями и фактами, связанными с Сеймуром. Сеймур на вопросы отвечал медленно, слегка приоткрывая рот, потому что на малейшее движение острой болью отзывались челюсти и мышцы лица, кроме того, ему очень хотелось спать. Самарскову он был благодарен, но преодолеть дремоту оказался не в силах.
— Извини, — прервав собеседника на полуслове, объяснил он, — это оттого, что очень уж тянет ко сну.
— И правильно. Поспать необходимо. Ты мне только скажи напоследок, из-за чего ты затеял драку с охранником?
У Сеймура прошел сон.
— Он первый на меня набросился с дубинкой, я его ударил в ответ. А что я мог сделать?
— Непонятно. Дубинкой здесь каждый день бьют всех и все до одного терпят. Трусливые рабы! Даже огрызнуться никто не смеет. Презираю! А ты на глазах у всех подрался с охранником.
— Ты лучше посмотри сюда, результат драки лежит перед тобой и с трудом разговаривает.
— Вот-вот, это и непонятно. Ты же знал заранее, чем все кончится?
— Ничего я не знал, — искренне сказал Сеймур. — Он ударил, я, как полагается, ответил. Ты мне лучше объясни, этот надзиратель такой наивный и добрый человек от природы или стал таким в лагере?
— Надзиратель Збышек садист и религиозный фанатик, — усмехнулся Виктор. — Я не понравился ему с первого взгляда, и он без всякого повода прохаживался по мне дубинкой по нескольку раз в день. А я, между прочим, ни разу даже пикнуть не посмел. Этот Збышек без всяких причин, ради садистского наслаждения искалечил несколько заключенных. Их унесли на носилках, больше их здесь не видели. Збышек тяжелый дегенерат. Здесь все надзиратели выраженные дегенераты. Немцы молодцы, для меня загадка, как им удалось собрать в одном месте столько дегенератов. Сплошная клиника.
