Максуд Ибрагимбеков - Обжалованию не подлежит
— Ты думаешь, письмо до него дойдет? — спросил Сеймур.
— До Верховного главнокомандующего. Не сомневайся, письмо, посланное полевой почтой, товарищу Сталину передадут. Подпишутся еще несколько офицеров, я с ними договорился. Ты подпишешь?
— Да, — сказал Сеймур. — Где письмо?
— Иду писать, к утру будет готово. Завтра, наверное, почта появится.
— А тебе известны имена диверсантов? Хотя бы одного?
— Нет. Но я знаю, что они есть. Ты разве не видишь, что они здесь творят? Стольких уже разоблачили и расстреляли, предателей генералов и полковников, а они все никак не уймутся. Мы же с тобой вместе подробно обо всем читали!
— Читали. Помнится мне, что предатели в приказе были указаны поименно. Поэтому мне кажется, что будет убедительнее, если мы напишем о том, что здесь на наших глазах происходит, укажем факты, которые нам известны. А фактов много. Я думаю, так будет лучше. А кто конкретно предатель или вредитель, пусть выявит командование, — подумав, сказал Сеймур.
— Командование может подключить контрразведку или военную прокуратуру, — согласился Глеб. — Ты прав, завтра передам письмо из рук в руки Виталику Самойлову, почтарю нашему, он не подведет, доставит по адресу. Ладно, спасибо за совет. Пойду составлять донесение. Не знаю только с чего начать.
— Ну что ты сказал Глебу? — спросил Зафар, как только в землянку протиснулась голова Сеймура.
— А что я должен был сказать?
— Все, что думаешь о его вредной болтовне! Нам все равно придется давать показания перед военным трибуналом. Глеб вел антисоветскую пропаганду, а мы с тобой слушали его и не арестовали. Причем молчали, развесив уши, то есть как бы соглашались с ним. Тебе известно, что за это полагается?
— Не преувеличивай, если на Глеба донесут, трибунала не будет, все обойдется военно-полевым судом, — доброжелательным тоном объяснил Сеймур.
Зафар внимательно посмотрел на приятеля.
— Ты, кажется, согласен с тем, что говорил Глеб?
— Если честно, я с ним не во всем согласен, — подумав, серьезным тоном сказал Сеймур. — Например, наш друг Глеб при тебе сказал, что в барабане его нагана осталось четыре патрона, а теперь вот смотри, в моем револьвере всего три. Видишь, у меня с ним серьезные расхождения.
— Извини, если это шутка, то неудачная. Ты подумай лучше, что нам теперь делать?
— Воевать. Окопы рыть. — Увидев выражение лица Зафара, шутить Сеймуру расхотелось.
— Ты лучше подумай, что о нас скажут в Баку, если узнают, что мы с тобой разоблачены как враги народа, — чувствовалось, что Зафар встревожен по-настоящему.
— Успокойся, никого еще в нашей стране зря не разоблачали и не обвиняли. Ты же читал конституцию?
— Не успел, — сказал Зафар. — Собирался, но не успел.
— Я тоже не читал, но знаю, что она не зря называется сталинской. Так что успокойся, никто нас разоблачать не будет, потому что ни Глеб, ни мы ни в чем не виноваты.
Ссылка на конституцию Зафара не убедила.
— Еще как виноваты! Мы слышали, что он говорит, и не остановили его. Что теперь делать?
Сеймуру надоело спорить.
— Да, я слушал его и не возражал. Потому что Глеб прав и я во всем с ним согласен.
Зафар был очень испуган и расстроен.
— Посмотришь. Это кончится очень плохо, — тихо сказал он. О Глебе в тот день они больше не разговаривали.
Ночью Сеймур прочитал письмо, написанное Глебом. Под ним стояли подписи четырех офицеров. Сеймур подписал его и положил в планшет, утром он собирался вернуть его Глебу. Но послать письмо Сталину они не успели. Позиции начали бомбить в пять часов утра. Десятки самолетов, выстроившись как на параде, на низкой скорости проходили над их головами ряд за рядом. Пронзительный вой и удары падающих бомб сливались в звук, невыносимый для человеческого уха. Люди прятались в окопах, душераздирающий визг и оглушительный грохот лишил их воли, и они лежали там, прижавшись к спасительной земле, не силах заставить себя поднять голову и осмотреться по сторонам.
Бойца, не успевшего спуститься в укрытие, жесткой воздушной волной подбросило на полметра и отшвырнуло в сторону. Он был уже мертв еще до того, как с размаху всем телом ударился плашмя о дно траншеи и теперь лежал на спине, уставившись в небо глазницами с вытекшими глазами.
Внезапно взрывы прекратились. Несмотря на затихающий гул удаляющихся бомбардировщиков, казалось, что наступила полная тишина. Обитатели окопов стряхивали с себя песок и налипшие местами к одежде сырые комья глины. Со стороны противника как будто из-под земли вдруг выросли цепи немецких солдат. Уже через несколько минут все пространство перед окопами было усеяно идущими во весь рост в атаку шеренгами фашистских пехотинцев. По ходу они беспорядочно стреляли и то ли для устрашения врага, то ли ради усиления боевого духа молодецкими голосами пели неизвестную в здешних окопах грозную боевую песню.
По команде командиров красноармейцы вышли им навстречу. В атаку пошли все, в окопах остались лежать только раненые и контуженные. Недалеко от роты Сеймура, опередив своих бойцов, шел Глеб. «За Родину, за Сталина!» — кричали все, но их перекрывал высокий голос Глеба. Глеб замолк за несколько мгновений до того, как атакующие с двух сторон сшиблись в ближнем бою. Короткая очередь из автомата, выпущенная с двух метров, разнесла на части его череп.
А потом на его глазах убили Зафара. Потрясенный Сеймур бросился к нему, но оглушенный сильным ударом приклада в голову рухнул как подкошенный. Когда пришел в себя, над ним стоял солдат и с усмешкой прокручивал барабан его нагана, в котором не было ни одного патрона.
Все происходило как во сне. Немцев оказалось в десятки раз больше, и они неторопливо в упор расстреливали наступающих. Скоро стрельба прекратилась, и немцы стали сгонять безоружных пленных в колонну. Раненых пристреливали там же, где они лежали. Ощущение сна усиливалось тем, что победители по очереди с улыбкой фотографировались над телами поверженных врагов. Снимались в одиночку и небольшими группами. Бросались в глаза их добротное обмундирование и автоматы, которыми все они были вооружены. Немцы были как на подбор рослые, упитанные и веселые.
У всех мировых религий есть один общий недостаток: описанный в них ад в глазах профессионального грешника выглядит как исправительное заведение, при создании которого были недостаточно продуманы существенные детали. Вечное медленное горение в геенне огненной или столь же долговременное пребывание в кипящем котле, так же как другие разновидности вечных мук, поначалу действительно производят сильное впечатление, но только на людей с хорошо развитым воображением, среди которых, как правило, закоренелые грешники встречаются крайне редко. Так уж получилось, что по причине отсутствия нужного опыта люди не в состоянии представить себе, что это такое — вечность, и поэтому заведомо относятся к этим видам наказания с почтительным недоверием. Вдобавок, почти во всех описаниях ада отсутствуют упоминания о таких эффективных наказаниях, как круглосуточные пытки холодом, постоянное недоедание и каждодневно применяемые изощренные формы унижения, превращающие человека в существо без чести и достоинства. В описаниях классического ада эти и другие, еще более изысканные наказания, естественно отсутствуют, потому что придумавшие их нелюди появились на свет гораздо позже первых организаторов ада.
Пленных привезли на грузовиках на станцию, здесь их погрузили в товарные вагоны и два дня везли в неизвестном направлении. В битком набитых вагонах отхожих мест не было. Поезд часто останавливался, но из запертых вагонов выходить не разрешалось. Поезд остановился один раз на полчаса в открытом поле. Пленных встретили солдаты с собаками, и они на глазах солдат, под злобный собачий лай справили нужду.
В открытые ворота поезд въехал на огороженную территорию с однотипными унылыми строениями. Здесь пленных, разделив на группы по десять-пятнадцать человек, стали загонять в бараки. В барак впускали по одному. У входа Сеймур получил сильный удар дубинкой, когда он обернулся, той же дубинкой получил тычок в зубы. Глядя в лицо Сеймуру, охранник злорадно ухмыльнулся и замахнулся для нового удара. И тут Сеймур совершил первую и, может быть, самую серьезную ошибку за всю свою предыдущую жизнь. В прямой удар правой рукой он вложил всю ненависть, накопившуюся в нем за последние несколько дней. Охранник с разбитым носом упал, а Сеймур, прижав ладонь к разбитым губам, перешагнул порог.
Мигом набежавшие охранники скопом набросились на Сеймура. Слаженно работая дубинками, они избили его до потери сознания. Утомившись, четверо охранников отошли в сторону, но двое продолжали избивать его дубинками и ногами и после того, как он перестал подавать признаки жизни.
