Николай Варнавский - Листвянка
В одно прекрасное утро Пашка почти машинально стал собирать вещи, тщательно упаковывая рюкзак и чемодан.
— Опять уезжаешь, Паша?
На пороге его комнаты, в накинутой на плечи пуховой шали, стояла мать.
Он на мгновение задержал на ней взгляд и виновато опустил голову:
— Уезжаю, мама.
— Надолго?
Он неопределённо пожал плечами:
— Как всегда, на сезон.
— Хоть бы ты уже остепенился да женился, что ли, пора уже за ум браться, дома жить. Чего там делать, в этой тайге-то? У нас тут тоже тайга имеется.
Пашка молчал.
— Документы смотри не забудь да деньги надёжно спрячь, — в сердцах покорилась мать, видя, что сына уже не унять. — Ты сейчас на автобус?
— Да.
— Чего раньше-то не сказал? Время уже сколько! Поесть не успеешь. Я сейчас подогрею.
Она убежала на кухню.
Пашка всё же успел плотно позавтракать, мать собрала узелок с едой, сунула ему, он обнял её, попрощался, подхватил рюкзак с чемоданом и поспешил к автобусу.
— Паша, когда приедешь, напиши!
Он обернулся. В дверях, в накинутой на плечи шали, стояла мать и смотрела ему вслед.
Через тридцать минут он уже ехал в автобусе в Краснокаменск, спустя несколько часов летел на Як-40 и через сутки пилил на «пазике» по зимнику в Листвянку.
...Под Новый год Степаныч решил забить на мясо бычка. В помощники позвал Пашку.
За месяц своего жития-бытия в Листвянке тот уже успел более-менее обжиться и привести в порядок своё небольшое хозяйство: почистил печь, погреб, с помощью Степаныча навозил с того берега на лесхозовском тракторе сухих стволов, распилил на чурки и большей частью уже переколол и сложил в поленницу. Смастерил крепкую лестницу и снял с чердака припасённые ещё с незапамятных времён отцом Степаныча штук двадцать берёзовых веников. Степаныч с добрым словом забрал половину, остальные оставил.
Пашка уже испробовал их на своей шкуре, исхлёстываясь до изнеможения в баньке, по нескольку раз выбегая и ныряя в сугроб. Крепко ставленая банька на совесть, для себя, делана.
…Степаныч выгнал во двор шестимесячного бычка. Тот тянулся к нему губами и старался поддеть шершавым языком. Степаныч потрепал его за шею и направился в дом.
Бычок погнался за ним, разыгрался, шумно втянул воздух, запрыгал и слегка боднул под зад. Степаныч хохотнул и упёрся рукой ему в лоб. Тот ещё раза два игриво ткнулся башкой.
— Ну как резать такого? — жалостливо произнёс он. — Хоть плачь.
Он вынес верёвку и стал опутывать бычка: один конец привязал за рога, другой через спину пропустил между ног, сделал какую-то ловкую петлю, натянул, дёрнул, и бедное животное молча повалилось на бок.
— Ловко, — одобрил Пашка.
— А чего валандаться? — отозвался Степаныч. — Это я у казахов высмотрел. Быстро и удобно.
Он притянул нижнюю заднюю ногу к передней, связал их вместе, сунул бычку два пальца в ноздри, приподнял голову и быстро перерезал горло.
— Посуду подставь.
— Я бы не стал пальцы в сопливый нос совать, — брезгливо поморщился Пашка, подставляя под кровь таз. — Уж лучше в задницу, там всё равно навоз.
Степаныч расхохотался:
— Да? А я думал, наоборот.
Через час туша была полностью разделана, шкура висела на заборе, куски мяса болтались на крючьях под навесом. Часть этого добра Степаныч будет коптить, остальное заморозит.
— Внучка должна вот-вот подъехать, — сказал он, утирая руки, — студентка. Год ещё учиться.
— Кем будет?
— Учителем. К нам зову, в деревню. Ребятишек у нас полно, аж на целый класс наберётся.
Он саркастически улыбнулся.
Из дома вышла хозяйка, Дарья Петровна.
— Заходите уже, готово всё.
…Сидели долго.
Хозяйка умела делать самогон. Это был тот самый, который для себя. Настоянный на ягоде, зелёный змий по цвету напоминал коньяк, лишь слегка отдавая вкусом самогона. Закусывая свежениной, Пашка слушал хозяина и поглядывал в окно.
На дворе уже давно бело, конец декабря был снежным, но ветра сильного не было. Зимняя дорога до райцентра иногда заносилась, но силами местного лесхоза расчищалась и поддерживалась в рабочем состоянии. Два раза в неделю ходила почта, райповская машина с продуктами, да рейсовый паз гонял туда и обратно. Иногда лесовоз тяжело пыхтел соляркой, перегоняя кубометры леса.
— Дед, гостью принимай, внучка приехала, — донёсся из сеней радостно-спешный бабкин голос.
— Как? — живо отозвался Степаныч. — Уже здесь? Отворилась дверь. Пашка обернулся и увидел девушку в светлом клетчатом пальто и белой вязаной шапочке.
— Здравствуйте, — улыбнулась она.
— Ну, здравствуй, здравствуй, — обнял её Степаныч. — Надолго?
— На выходные. До Нового года ещё неделя, надо успеть вернуться.
— Ну, проходи к столу.
Она сняла пальто.
— А это вот Пашка, знакомься.
— Полина, — вновь улыбнулась она.
— Паша.
— Садись, садись, — засуетился хозяин. — Дарья, иди посиди с нами.
Хозяйка тоже присела к столу.
Было видно, что старики очень рады приезду внучки. Они не сводили с неё глаз, всецело были заняты разговором и, казалось, не замечали Пашку. Полина едва успевала поворачиваться и отвечать на вопросы, которые сыпались на неё с двух сторон.
— Да подожди ты, дед, — сердилась Дарья Петровна, — пусть поест.
— Пусть, пусть, — соглашался подвыпивший хозяин и тут же задавал новый вопрос.
Пашка улыбался, наблюдая эту умильную сцену, и разглядывал Полину.
Тёмно-каштановые волнистые волосы были прихвачены в косичку, которая свисала почти вертикально, пряди чуть напущены на уши, внизу едва заметно отсвечивали капельками две серьги. Карие глаза мерцали теплотой, из глубины их весело струился живой огонёк.
Пашка поднялся.
— Пойду я.
Он вышел из-за стола.
— Хоть наелся? — участливо спросила хозяйка. Пашка кивнул и стал одеваться.
— Ну, спасибо тебе, Паша, — пожал руку Степаныч. — Вдвоём мы вон как быстро управились. Если что, заходи. Мать! — крикнул он. — Ты приготовила чего надо?
— Приготовила. Чего спрашиваешь-то?
— Тогда всё в порядке.
Хозяйка что-то заворачивала и клала в мешок.
— Вот, Паша, возьми. Здесь мясо и бутылочка тебе. Пашка благодарно улыбнулся и приподнял мешок — килограмм пять будет, подхватил его на плечо и потопал к себе.
На другой день, плотно пообедав, он решил сходить в деревенскую библиотеку.
К чести признать, на такое малочисленное местное население приходилось более восьми высоких и длинных книжных стеллажей, на которых стройными рядами располагалось большое количество художественной, технической и периодической литературы. Каждый раздел был указан по интересам и в алфавитном порядке. Отдельно лежали подшивки газет.
В основном это были произведения советских и близких по духу к ним зарубежных писателей на военно-патриотическую и революционную тематику, где описывался путь становления самого справедливого в мире государства, о беспощадной борьбе между красными и белыми, бедными и богатыми, угнетённых и угнетателей во всех союзных республиках, социалистическом лагере и «загнивающем» Западе.
Была также литература наших дореволюционных классиков: Н. Гоголь, Л. Толстой, Ф. Достоевский стояли на самом видном месте. Однако, кроме Пушкина, Лермонтова и тоненькой книжечки В. Маяковского, никакой поэзии более не было.
Пашка брал обычно книги на историческую и географическую темы, любил перечитывать приключения в изложении Жюля Верна и Джека Лондона. Здесь они были доступны свободно, и, наверное, мало кто их читал, так как внешне находились они в превосходном состоянии, не потрёпаны и не помяты. У себя на родине он заранее записывался на этих авторов, и ждать приходилось не одну неделю.
Высокая симпатичная библиотекарша лет тридцати, со скучающим лицом и строгой талией, привычно приняла у него книги. Она приходилась женой местному управляющему, невзрачному худосочному пареньку намного моложе её, с которым, по причине удалённости местности и малочисленности мужского населения, принуждена была судьбой разделить участь всех тех молодых женщин, у которых почти нет выбора в поиске своего единственного, любимого и неповторимого и которые вынуждены, чтобы не остаться старыми девами, довольствоваться тем, что имеется, в надежде, что «стерпится-слюбится».
— И как вам у нас? — встретила она его вопросом. — Не скучаете по дому?
— Пока нет, — уверенно ответил Пашка. — Как заскучаю, так уеду.
— Вы женитесь, что ли? — ошарашила она вдруг его.
— Я? — удивился он. — На ком?
— На Полине.
Пашка не знал, как среагировать на её слова, но его зацепило.
— А почему на Полине?
— Ну как же, как же, — заиграла библиотекарша глазами, — видели, небось, как вы от неё уходили. У нас ничего не скроешь.
