Кэндзи Маруяма - Течение лета

— Он тебя подменит! — крикнул я Накагаве со скалы.

— Да? Спасибо.

— Да ладно, — сказал я. — В следующий раз пойдешь сам.

— Хорошо.

Накагава забросил на скалу одежду, залез сам и уселся на камень в одних плавках. Капли воды стекали с его тела и тут же высыхали.

— Слушай, Накагава, — сказал Хорибэ, — ты задумывался когда-нибудь, что это за публика?

— …Убийцы.

— Вот именно. Мы ведь тех, кто не виноват, не наказываем. А эти убивают людей, че-ло-ве-ков, понял? Живых людей. Ты был когда-нибудь на месте убийства?

— Нет…

— Брось, Хорибэ, — сказал я. — У каждого бывает хреновое настроение.

— Конечно бывает. Работа у нас такая. Ты учти, что этот, завтрашний, даже ребенка не пожалел. Взял за ноги да и выбросил со второго этажа на бетонную мостовую. Ребенка, понял?

— Они не люди, — сказал я. — Только выглядят как люди. Вот, например, когда пускают в серийное производство какой-нибудь сложный агрегат, в отдельных экземплярах обязательно будет брак. Что с такими делают? Выбраковывают и выбрасывают. То же и с людьми. Брак никому не нужен.

Накагава открыл рот и хотел что-то сказать, но промолчал.

— И хватит об этом, — добавил я, чувствуя, что не в меру разболтался.

— Так или иначе, завтра подежурю я, — сказал Хорибэ.

— Еще будем удить?

— Давай.

— Послушайте… — начал Накагава, но Хорибэ прервал его:

— Все, поговорили.

До захода солнца мы наловили еще несколько десятков рыб. Тех, что покрупнее, мы потрошили, промывали и нанизывали сквозь жабры на бамбуковый прут.

К остановке мы подошли, как раз чтобы успеть на последний автобус.

Понедельник. Тучи с утра заволокли небо. Похоже, собирался дождь.

Когда я проснулся, завтрак уже был готов. Дети еще спали. Я вспомнил, что за ночь несколько раз просыпался. Перед таким дежурством это со мной бывало всегда.

Я пошел на кухню умываться и бриться. Пальцы пропахли рыбой, и, сколько я их ни мыл, запах не отставал.

Жена дала мне свежевыстиранные брюки и рубашку.

— Дождь будет, — сказала она, когда я сел завтракать.

— Угу.

— Ты чего?

— Ничего.

— А почему такой мрачный?

— Такой же, как всегда.

— Устал на рыбалке?

— Нет, я хорошо выспался.

— Поешь еще немного.

— Нет, хватит. Дай чаю.

— Пойдешь завтра?

— Куда?

— На море.

— А, пойду.

— Правда?

— Я же обещал.

— Я, пожалуй, дома останусь.

— Идем с нами.

— Да? Но я же в положении, — сказала жена, кладя руку на выпятившийся живот.

— Ну и что? Тебе полезно иногда бывать на солнце.

— Ты думаешь?

— Ну конечно. И ребенку полезно.

— Тогда я тоже пойду.

— Вот и хорошо, — сказал я. — Да и трудно мне будет одному с чертенятами управляться.

— Верно. Надо будет еды захватить.

— Пива купи. В маленьких бутылках.

— С собой возьмешь?

— Угу.

— Ой, как все-таки здорово!

— Да, первый раз искупаешься в этом году. — Допив чай, я надел брюки и рубашку. Накрахмаленная ткань приятно холодила кожу.

— Ну, я пошел.

— Может, зонтик возьмешь? — спросила жена, высунувшись за дверь и глядя в небо.

— Не надо. Тут близко. Если и польет, то ненадолго.

— Ну ладно, счастливо.

— Ага.

Небо почернело, стало темно, как вечером. В соседних домах еще спали.

Когда я подошел к тюрьме, в ворота въехал, светя фарами, фургон с новыми заключенными.

— Привет.

— Рановато вы сегодня.

— Да, рано.

— Значит, сегодня?.. — спросил толстый охранник из-за застекленного окошка.

Не отвечая, я прошел мимо. «Ай-ай-ай», — сказал охранник мне вслед. Я обернулся и увидел, что он улыбается, странно кривя рот.

Я молча прошел через ворота и зашагал по аллее. В рубашке с короткими рукавами было холодновато.

Выйдя на спортплощадку, я увидел впереди Хорибэ. Провыла сирена. Сразу в нескольких корпусах раздались свистки и шум. Я бегом догнал Хорибэ.

— Привет, — сказал он, обернувшись.

— Давай-ка поспешим.

Мы быстрым шагом пересекли спортплощадку и вошли в проход, сделанный в насыпи. Дорожка, ведущая к экзекуционному корпусу, была посыпана белым песком, на котором остались аккуратные следы от метелки.

Мы с Хорибэ прошли в комнату охранников и стали готовиться.

— Сейчас ливанет, — сказал Хорибэ, стряхивая пепел с сигареты и глядя на небо в щель между шторами.

— Давно дождя не было.

— Да, как назло.

— Лучше бы в такой день не работать.

— Точно, — ответил Хорибэ.

— Закончить бы поскорее.

Открылась дверь, и вошел бригадир. Сегодня он тоже оделся во все чистое, но вид у него, как всегда, был немного комичный.

— Что с Накагавой? — спросил он у меня, увидев Хорибэ.

— Поменялись.

— Да? Ну ладно.

Бригадир дал нам новые белоснежные перчатки и смотрел, как мы их натягивали. Они были еще теснее, чем обычно.

— Как там этот? — спросил Хорибэ у бригадира.

— «Этот»? Сегодня он у нас так называется? — с серьезным видом переспросил бригадир и улыбнулся. У него еще были и другие дела, и он поспешно вышел.

— Похоже, наш приятель тут буянил, — сказал Хорибэ.

— Похоже.

Продолжая собираться, мы поглядывали в окно и говорили о рыбалке.

— Полило.

Крупные капли застучали по стеклу, стекая струйками вниз. В комнате трижды прозвенел звонок. Мы вышли в коридор.

— Счастливо потрудиться, — приветствовала нас ночная смена.

— Как этот? — спросил я.

Ночной дежурный, криво улыбаясь, сказал, что заключенный всю ночь рыдал.

— Надо было перевести его в другую камеру, — сказал Хорибэ.

— Да я просил бригадира, а он говорит, и так сойдет.

— Почему?

— Боялся, что этот станет брыкаться, еще травму получит, и казнь могут отложить.

— Это верно, — сказал Хорибэ. — Остальные, поди, не спали?

— Куда там! Этот закатил концерт. Вешайте, кричал, меня скорее.

— Да-а, дела, — сказал я.

— А, пустяки. Подумаешь, в дверь ломился. Все равно из камеры никуда не денешься.

Охранник потер красные от бессонной ночи глаза и отпер ключом решетчатую дверь, перегораживающую коридор. Было тихо. Лишь изредка раздавались шаги часовых. Раньше в такие минугы мне казалось, что все камеры вдруг разом вымерли. Но это было давно, теперь такие дурацкие мысли мне в голову не приходили.

Раньше камеры в этом корпусе были грязные, набитые битком, а дежурить приходилось по три раза в месяц. Теперь охранников стало больше, а число смертников сократилось.

По крыше барабанил дождь.

— Ну и льет! Пропала моя форма, — сказал Хорибэ, показывая на недавно полученные новые брюки.

— И моя. Только из чистки.

— Что им стоит построить крытую галерею к тому корпусу?

— Ага, мы б тогда не мокли, — сказал я; перед глазами у меня возникла аккуратно выметенная белая дорожка метров в пятьдесят длиной, ведущая к экзекуционному корпусу. Прозвучала вторая сирена, извещая о времени завтрака для заключенных обычного режима. Послышался шум шагов, и в коридоре появилась группа людей. Впереди шел долговязый директор тюрьмы, чуть сзади и сбоку от него виднелось плечо бригадира. За ними — три чиновника, в том числе тот, что вел протокол, когда этот бросился на Накагаву. Замыкал шествие священник. Он был раза в два крупнее любого из нас и одет в черную рясу, так что вид имел весьма внушительный. Хорибэ терпеть не мог этого здоровенного неряшливого дядьку. У меня его жирная физиономия тоже не вызывала симпатии.

Священник, поняв по белым перчаткам, что дежурим сегодня мы, улыбнулся нам слабой, женственной улыбкой.

— У, брюхан, — пробормотал Хорибэ, скривившись.

— Тихо ты!

Этот поп служил у нас уже пятый год, продержавшись гораздо дольше, чем кто-либо из его предшественников, и не было случая, чтобы он пропустил хоть одну казнь.

Все вошедшие расселись на специально для них выставленных стульях. В день казни все смертники настороже, и в камерах тишина — ни шороха, ни звука.

Дождь лил все сильнее. Бригадир обратил на это внимание директора. Тот, выдвинув вперед свою и без того выпяченную челюсть, отрицательно покачал головой.

В течение следующих тридцати минут никто не произнес ни слова. Мы с Хорибэ не сводили глаз с камеры приговоренного, а вся эта компания так и сидела на стульях без движения.

Длинная стрелка электронных часов коснулась цифры 12. Свистка не было, просто бригадир снизу махнул нам с Хорибэ рукой. Все тут же встали, а священник раскрыл Библию и стал читать нараспев. Молодой охранник, держа на вытянутых руках деревянный ящичек, где лежал белый хлопчатобумажный саван, поднялся по лестнице к нам. Я выбрал из связки ключ и остановился перед дверью камеры. Бормотание священника приблизилось. Директор встал за спиной у Хорибэ, чиновники окружили нас с боков, а поп вышел вперед. Я вставил ключ в скважину и осторожно стал открывать дверь, но она громко заскрипела. Хорибэ толкнул ее, и мы заглянули внутрь. В нос ударил специфический камерный запах. Через оконную решетку было видно, как льет дождь.