Кэндзи Маруяма - Течение лета
— Почему?
— Откуда я знаю!
— Ты в порядке? — спросил Хорибэ у Накагавы.
— Все нормально, — ответил я за него.
— Ну-ну. А как с рыбалкой?
— Идем. Гляди не опаздывай, как тогда.
— Не бойся, встану вовремя.
— Ну пока, до завтра, надо еще этого отвести. Попрощавшись с Хорибэ, я взял заключенного за локоть и вывел его в коридор. Потом оглянулся: Хорибэ замахнулся кулаком вслед осужденному и беззвучно засмеялся.
Мы втроем прошли по коридору в узкий бетонированный тамбур, а оттуда в кабинет, напоминавший складское помещение. Я тут бывал столько раз, что и счет потерял.
Из-за отсутствия окон воздух в кабинете был спертый. Ножки деревянного стола и стула наглухо крепились к бетонному полу. На этот единственный стул я и посадил нашего подопечного. Он, очевидно, еще не оправился от удара и двигался как во сне. Мы стали молча ждать, обливаясь потом. Временами Накагава, словно спохватываясь, шумно вздыхал.
Где-то далеко прозвучал свисток. Похоже, заключенных все-таки повели в баню. Потом в коридоре раздался звук шагов, дверь отворилась, и вошли бригадир и узколицый чиновник, державший в руке какие-то бумаги. Чиновник был в светлом пиджаке, с аккуратно повязанным галстуком пепельного цвета. Я его никогда раньше не видел.
Бригадир представил ему нас с Накагавой и, бегло оглядев кабинет, вышел, но тут же вернулся, неся еще один стул, который предложил чиновнику. Тот сел было, но потом поднялся и перенес стул поближе к заключенному.
— Итак, что произошло? — спросил чиновник, обращаясь к Накагаве.
— Он… меня ударил… ни с того ни с сего…
— Почему? Может, ты ему что-то такое сказал?
— Да нет…
— Так, не говорил… Значит, что-нибудь ему сделал?
— Ничего.
— Никакой провокации не было?
— Никак нет.
— Твоя фамилия, кажется, Сасаки? — обратился ко мне чиновник, вертя в руках карандаш.
— Так точно.
— Все было, как говорит Накагава?
— Так точно.
— А утихомирил его ты?
— Я был ближе всех.
— И каким образом ты это сделал?
— Дубинкой.
— Ударил его дубинкой?
— Так точно.
— Куда?
— Вот сюда. — Я похлопал себя ладонью по затылку. Чиновник, приподнявшись, посмотрел на опущенную голову заключенного. Стриженые волосы на затылке были примяты, но крови не было.
— Так, травмы нет. Он пытался завладеть оружием? Для побега или с какой-либо иной целью? — спросил чиновник, скользя шариковой ручкой по бумаге, под которую была подложена копирка. Бригадир покачал головой, давая мне знак ответить отрицательно. Чиновник этого не видел.
— Нет, не пытался, — твердо ответил я и взглянул на правый бок Накагавы: из расстегнутой кобуры виднелась рукоятка пистолета. Чиновник тоже заметил это, но ничего не сказал.
Вдруг заключенный вскинул голову, привстал и закричал, обращаясь к чиновнику:
— Врут они! Я бежать хотел! И пистолет пытался выхватить. Вы что, суки, задумали? Вздернуть меня торопитесь? — Я схватил его за плечо и усадил на место.
— Тебя пока не спрашивают, — спокойно ответил чиновник. Заключенный злобно глянул на него, стряхнул мою руку с плеча и судорожно вздохнул.
— Значит, никакой конкретной цели он не преследовал, так?
— Так точно, — ответил бригадир из-за спины чиновника.
— У Накагавы есть травмы?
— Пустяки.
— Ладно, подпишитесь вот здесь.
Чиновник протянул нам исписанный лист бумаги. Мы трое приложили к нему свои печатки.
— Можете идти, — сказал чиновник мне и Накагаве и подложил копирку под новый лист бумаги. Мы вышли из комнаты. Проходя по коридору, мы услышали, как заключенный что-то завопил. Потом стало тихо.
В комнате охранников никого не было, только вентилятор медленно крутил свои лопасти под потолком. Накагава подошел к дивану и молча сел. Я снял фуражку, убрал оружие в шкаф и, подойдя к окну, широко раздвинул шторы. Солнце клонилось к закату.
— Ничего, бывает, — сказал я, глядя в окно. Потом, стараясь не смотреть на Накагаву, подошел к своему столу, вытащил из ящика непочатую пачку сигарет и закурил. От дыма слегка закружилась голова. — Хочешь? — Я протянул пачку Накагаве. Он чуть приподнял голову, взял сигарету и, опять уставившись вниз, стал жадно затягиваться. Пепел сыпался на пол. Я достал еще одну для себя. — Не расстраивайся, — сказал я. — Вот сходим на рыбалку, и все забудется.
Накагава, не ответив, бросил окурок в пепельницу и быстро встал. Потом порывисто снял портупею, запер шкаф и направился к двери.
— Эй, завтра на рыбалку, не забудь, — сказал я ему вслед.
— До свидания.
Дверь захлопнулась. Слегка шаркающие шаги Накагавы затихли вдали. Я тоже направился было к двери, но, передумав, вернулся на диван и не спеша докурил вторую сигарету.
Предвечернее затишье кончилось, задул ветерок. Я посмотрел на часы, выключил вентилятор и вышел из комнаты. Когда я шел по спортплощадке, солнце уже садилось, закат полыхал вполнеба. По ту сторону газона чернела чья-то фигура, но тут же скрылась за деревьями. Кажется, это был Накагава.
Луч прожектора медленно делал круги, и огромное световое пятно обшаривало насыпи и деревья.
Возле ворот стояло несколько грузовиков, груженных стульями и столами, которые заключенные изготовляли в мастерских.
Когда я подошел к дому, навстречу выскочили сыновья и повисли у меня на руках.
— Добрый вечер! — крикнула жена из кухни. Дети схватили мою фуражку и понеслись прочь. Я прошел на кухню, умылся, разделся, обтерся водой до пояса и надел халат.
— Милый, ты что, обещал детям взять их на море? — спросила жена за ужином.
— Угу.
— Но ведь сейчас нельзя.
— Почему?
— Волны еще большие. Опасно.
— Ничего. Я знаю тихое место. Я выпил залпом бутылку пива.
— Нет, правда не опасно?
— Ничего.
— Ну и когда ты думаешь? — спросила жена.
— Завтра, завтра! — закричали дети, разбрасывая рис из тарелок.
— Завтра не получится. На рыбалку иду.
— Опять? Ты же совсем недавно ходил.
— Да, опять.
— Неужели это так интересно?
— Конечно. Кто сам не ловил, не поймет, — сказал я. — Приготовь мне еды на двоих.
— Почему на двоих?
— Накагава тоже идет.
— Это который новенький?
— Да.
— Он же молодой, ему, наверно, неинтересно.
— Это я его пригласил.
— Зачем?
— Так просто.
— Ну, а на море когда? — спросила жена, как только, закончив ужинать, дети отвернулись к телевизору.
— Не знаю. Может, во вторник, — ответил я громко, чтобы они слышали. — У меня отгул, — пояснил я жене.
— Значит, в понедельник?..
— Ага.
— И кто на этот раз?
— Да кто-то там, не знаю.
Дети, лежа на татами, изображали, что они плавают в море.
Поздно ночью я проснулся от шума голосов. Жена громко разговаривала с кем-то в прихожей. Я откинул сетку, встал и накинул халат. Второй голос принадлежал мужчине.
Я вышел в прихожую. Там сидел Накагава, сильно пьяный.
Жена, увидев меня, вздохнула с облегчением:
— Хочет тебя видеть, и ни в какую.
— А-а, Сасаки-сан. Я ухожу.
Лицо и шея Накагавы были багрово-красными.
— Куда? — спросил я.
— Как куда? Неужто непонятно? С этой злосчастной работы, будь она проклята. — В прихожей разило перегаром.
— Проходи в комнату, — сказал я, — и не шуми, дети спят.
Обхватив Накагаву за плечи, я помог ему подняться, а жена сняла с него туфли. Оглянувшись назад, я увидел две головенки, две пары глаз, сосредоточенно наблюдающие, как я волоку Накагаву в комнату. Жена, всплеснув руками, бросилась снова укладывать детей в постель.
— Ладно, ничего страшного. Эй, воды принеси, — сказал я ей вслед. Она принесла из кухни полный стакан. Накагава залпом выпил воду и, поперхнувшись, рванул ворот рубашки.
— Не под силу мне это.
— Что «это»?
— Не могу убивать людей.
— Тише, — сказал я ему. — Это они убийцы, а не мы.
— И вам, Сасаки-сан, этого достаточно? И вы ничего не чувствуете?
— Почему не чувствую? Чувствую.
— Так почему не уходите с этой работы?
— Легких работ не бывает.
— Не-ет, просто вам все равно. Вам это нравится.
— Что тут может нравиться? — Я начал злиться.
— Значит, просто я не гожусь. Слишком слаб, наверно. Трус я.
— Да ничего подобного.
— Нет, я трус.
— Ты когда поступал на работу, директор тюрьмы с тобой беседовал?
— Беседовал. Он все верно говорил, все правильно. Мне это было понятно. «Святая обязанность, которую кому-то надо выполнять» и все такое… Да только не могу я. Нет моих сил.
— Ты просто пьян. Иди домой и ложись спать.
Я обнял Накагаву за плечи и заглянул ему в лицо. Он плакал, по-детски всхлипывая, и на пол падали крупные слезы. Потом он что-то пробормотал и разрыдался в голос.
