Юрий Коротков - Подвиг
Блоха следом за Соней прошел в другую комнату. Из окна виден был проспект и две темные шеренги людей.
— Марксэна еще не заметила… — Блоха оглянулся в комнате и присвистнул: — Ого! Вот это аэродром!
Половину комнаты занимала громадная кровать, накрытая пушистым пледом.
Соня забралась на середину «аэродрома».
— Иди сюда, — позвала она.
— А тетка когда вернется?
— Да она на Севере работает. Раз в год приезжает.
Блоха сел рядом. Потянулся к ней губами и обнял.
— Ай! — вздрогнула Соня. — Только руками не трогай…
Они целовались, неловко держа в стороне ледяные ладони.
— Покажи крест, — попросил Женька.
Вместо того чтобы вытянуть крестик за цепочку, Соня вдруг, улыбаясь, напряженно глядя ему в глаза, расстегнула рубашку и распахнула в стороны. Обмерший Блоха глянул на серебряный крест между маленьких грудей и тотчас вскинул глаза обратно.
— Опоздаем… — неуверенно сказал он.
— Успеем, — вкрадчиво ответила Соня. — Надо раздеться и лечь под одеяло, тогда быстрее согреемся… Только не подглядывай…
Они встали спиной к спине и начали быстро раздеваться, настороженно прислушиваясь друг к другу. Потом замерли в нерешительности, одновременно попятились, не оборачиваясь, к кровати, юркнули под одеяло с разных сторон и натянули его по горло, глядя друг на друга через огромную кровать.
Соня нырнула под одеяло, проползла под ним и появилась рядом с Блохой. Сняла с него очки и поцеловала.
— Не бойся, я все про это знаю… — прошептала она.
— Едут! Едут! — пронесся шум в шеренгах.
Послышалась милицейская сирена, в сгустившихся синих сумерках возникло в конце проспекта желтое зарево.
— Все дружно! Три-четыре! — взмахнула руками Марксэна, и школьники запели гимн чилийских коммунистов, едва шевеля замерзшими губами и размахивая флажками.
Зарево приближалось, на огромной скорости мимо пронеслась, слепя желтыми фарами, милицейская машина, за ней две в ряд, потом три, затем мотоциклисты, потом громадные черные «Зилы» — все с желтыми фарами. От каждой проносящейся машины била в лица воздушная волна с жесткой снежной крупой, заставляя невольно прикрывать глаза и отворачиваться. Снова промчались мотоциклисты, три «Волги», две, одна — и кортеж исчез, так быстро, что школьники не успели докричать даже первый куплет…
Соня и Блоха, взъерошенные, с опухшими влажными губами, растерянно смотрели из окна.
Ночью Соня пришла в комнату к матери, скользнула к ней под одеяло.
— Мам, — прошептала она. — Я хочу тебе рассказать… Мам…
— Завтра… — пробормотала сквозь сон Инна Михайловна. — Все завтра…
— Когда у тебя проблемы, я тебя слушаю, даже если мне некогда, — обиженно сказала Соня.
— Ну, что случилось? — вздохнула мать. — Опять двойка?
— Мам… Я сегодня была с мальчиком… — сказала Соня, глядя на нее, ожидая эффекта.
— Да? — сонно спросила Инна Михайловна. — Где?
— Ты не поняла, мам. Я была с мальчиком, — со значением повторила Соня.
Инна Михайловна приподнялась на локте, напряженно глядя на нее.
— В каком смысле?..
— Как ты. Как все женщины, — пожала плечами Соня.
Инна Михайловна подскочила на кровати и села, включила свет, с ужасом глядя на нее округлившимися глазами, еще не веря.
— Соня, ты с ума сошла?.. — спросила она. — Тебе двенадцать лет, Соня!
— Ты сто раз говорила: если любишь — все можно!
— Да не в этом дело! — крикнула Инна Михайловна. Она с силой схватила дочь за плечи. — Кто он такой? Сколько ему лет? Отвечай!
— Тоже двенадцать… — испуганно пролепетала Соня.
Инна Михайловна наконец взяла себя в руки, улыбнулась и погладила ее по волосам.
— Это Игорь?
— Нет. Не спрашивай, мам.
— Глупышка… — мать обняла Соню. — Это прекрасно, что ты влюблена, — мягко заговорила она, осторожно подбирая слова. — Но, понимаешь, в той, взрослой, любви любят не только сердцем, глазами, словами, но и телом. А ты еще совсем маленькая… Посмотри на себя… — она подняла дочь, и они встали рядом перед большим зеркалом в одинаковых прозрачных ночных рубашках до пят, обе с распущенными волосами. — Сравни себя со мной… У тебя еще нет груди, бедер… Ты пока еще не способна получить от этого удовольствие и не можешь доставить удовольствие другому… Ведь ты об этом хотела спросить, да? Ты ожидала чего-то другого?
Соня кивнула.
— И еще мне показалось, что он теперь меня боится.
— Конечно, — сказала Инна Михайловна. — Он тоже еще маленький, а ты его напугала. Это ведь твоя идея была?
Соня опять кивнула, задумчиво разглядывая себя в зеркале.
— А когда у тебя это случилось?
— В семнадцать лет. После выпускного бала.
— Значит, мне осталось еще пять лет?
— Дело не в возрасте. Ты сама почувствуешь — когда.
— А как?
— Ну… — Инна Михайловна тихо засмеялась. — Ты как будто сходить с ума, не можешь ни о чем думать и не хочешь думать. Это как сон — цветной, счастливый, и днем, и ночью, и когда он с тобой, и когда его нет — и не хочется просыпаться. У тебя тоже так будет, когда вырастешь… А пока ты не вырастешь — обещай, что ты никогда больше не будешь этого делать! Обещаешь?
— Хорошо, мам.
Инна Михайловна погасила свет, и они легли. Соня обняла мать.
— Я тебя очень люблю, мам.
— Я тебя тоже очень люблю. — Мать поцеловала ее, отвернулась и беззвучно, чтобы не испугать Соню, заплакала.
На следующий день полкласса хлюпали простуженными носами.
— Кого нет? — сурово спросила Марксэна, открывая классный журнал.
— Митюкова, Николаевой… Гольдберга… Филимоновой… Сташкова… Жуковой… Роменского… — оглядев поредевший класс, доложил дежурный.
Марксэна положила ручку и зловеще поднялась.
— Блохин, Неверова — выйдите сюда!
Соня и Блоха встали у доски, глядя в разные стороны.
— И повернитесь лицом к своим товарищам!..
Марксэна в гробовой тишине прошлась к двери и обратно.
— Вчера у нас с вами был необычный день. Знаменательный день. Вчера мы ясно увидели, кто есть кто. Семеро наших товарищей не смогли сегодня прийти, они заболели, но мужественно выполнили свой пионерский долг. И только вот эти двое сбежали, малодушно, позорно, бросив друзей. Это называется предательство! Да, дорогие мои, — предательство! И в войну за это расстреливали без суда и следствия!.. А ты не опускай глаза, красавица, не опускай! Посмотри в лицо товарищам! Сейчас они скажут, что они у вас думают! Ну? — Марксэна требовательно оглядела класс. — Кто хочет сказать?
Одноклассники молчали.
— Федотова!
Федотова поднялась, глядя грустными коровьими глазами, одернула короткую юбку.
— Что, Федотова, говорить разучилась?
— Ну… в общем… они поступили не по-товарищески… — промямлила она.
— Не по-товарищески?! Они не с гулянки ушли, а с политического мероприятия! Это политическая диверсия, и они еще за это ответят!.. Уединились, голубки! Все помнят — Рогозина родила в прошлом году в девятом классе? Позор на всю школу! А ты, голубушка, еще раньше решила начать? Тоже в подоле нам принесешь? Мать родила неизвестно от кого, без мужа, и ты туда же?
Соня с трудом сдерживала слезы. Кто-то хихикнул и тут же затих под грозным Мишкиным взглядом.
— Кто еще хочет сказать?
Игорь поднял руку.
— Богуславский, — обрадовалась Марксэна. — Что ты хочешь сказать?
— Марксэна Александровна, — четко начал Игорь. — Я хочу сказать, что вы — подлец… Извините, я не знаю, как в женском роде…
Марксэна на мгновение потеряла дар речи.
— Вон из класса! — наконец заорала она. — Вон! К директору! Все трое!
Мишка взял портфель и двинулся за друзьями.
— А ты куда?
— А я могу в женском роде сказать. Хотите?
— Родителей! — затопала ногами Марксэна. — Все четверо!
Мишка, Игорь, Соня с матерью и Блоха с отцом стояли посреди большого директорского кабинета. Директор сидел за столом, на фоне развернутого знамени, справа и слева от него — Марксэна и завуч.
— Во-первых, — негромко сказал директор, — вам всем следует немедленно извиниться перед Марксэной Александровной. Во-вторых, попросить прощения у одноклассников. И только потом мы будем решать, что делать дальше… Итак, я жду.
Инна Михайловна тревожно глянула на бледную Соню и подавленно молчащего Женьку.
— Может быть, сначала обсудим все это без детей? — улыбнувшись директору, предложила она.
— А я вообще не понимаю, за что им следует извиняться, — воинственно сказал Леонид Федорович. — Я абсолютно согласен с Игорем. А кроме того, считаю, что держать детей три часа на морозе — это преступление.
— Знаете, Леонид Федорович, — по-прежнему негромко ответил директор. — Я думаю, что нам с вами придется расстаться. В районе есть другие школы. В том числе и специнтернат для трудных подростков…
