Мария Соловьева - Иллирия
Возможно, поток проклятий длился бы дольше, ведь все прочие члены семьи Эттани молча следили за разыгравшейся сценой, даже не пытаясь вмешаться, но речь Гако прервал господин Альмасио.
- Господин Гако, прошу вас, успокойтесь, вы драматизируете произошедшее. То был странный поступок, но все же не преступление.
Гако в отчаянии воздел руки:
- Господин Ремо, не утешайте меня! Я не знаю, как вымолить теперь у вас прощение! Долгие десятилетия единственной моей целью было доказать, как предан я вашему уважаемому семейству, как разделяю вашу ненависть к Брана!.. И в тот день, когда наши семьи впервые сели рядом, это существо, посланное мне в наказание за грехи прошлого, позволяет себе эту невероятную подлую дерзость!..
Я внимательно рассматривала господина Ремо Альмасио, неожиданно вступившегося за меня. Как я уже говорила, он был очень красив, точно соединяя в себе лучшие черты, которыми издавна славились настоящие иллирийцы - высокий рост, соразмерность сложения, которое могло показаться слишком изящным, если бы в каждом движении не сквозила сила и ловкость; все это дополнялось истинно гордой посадкой головы. Смуглое точеное лицо его обрамляла черная с проседью борода, придававшая ему выражение благородной хищности. Глаза Ремо были необычно светлыми для иллирийца. Такие же серые глаза в обрамлении черных длинных ресниц были и у Лесса. Сердце мое пропустило удар.
Ремо Альмасио, между тем, успокаивающе похлопал по плечу вконец расстроенного Гако и продолжил мягко увещевать:
- Дорогой друг, вы преувеличиваете. Подобные происшествия всегда порождают множество слухов, но это как их недостаток, так и достоинство. Обратим этот случай в нашу пользу. Недовольство кланом Брана достигло своего предела, их презирает как знать, так и чернь. Сегодняшнее поведение наглеца Вико возмутило весь город - попраны священные для каждого иллирийца ценности. Святая, сообщающая нам свое благословение через понтифика, поругана. За многие десятилетия церемония благословения ни разу еще не была прервана столь отвратительным образом. Вико недостойный человек, но, увы, при этом он понтифик, который представляет волю бога из-за великого попустительства грешных людей, управляющих городом. Он слаб и порочен, это сегодня увидели все - и это навлекает на город великие бедствия. Святой огонь веры, три свечи Иллирии погасли в его руках. Весьма символично! Но также символично и то, что женщина из достойнейшего рода Эттани зажгла эти свечи вновь. Церемония свершилась, святая благословила город - благодаря честным иллирийцам, которые вскоре восстановят справедливость и прогонят эту стаю стервятников, поселившуюся в храме!..
Во время этой речи лицо Гако светлело на глазах, его плечи распрямились, а на губах заиграла довольная улыбка.
- Господин Альмасио, - наконец произнес он. - Ваша мудрость и рассудительность в который раз потрясают меня. И в самом деле - эта история пойдет на пользу нашему делу! Так мы ее и расскажем, когда...
Тут Ремо Альмасио предостерегающе улыбнулся Гако, указав взглядом на женщин, внимающих словам господина Эттани с некоторым испугом, ведь им редко доводилось становиться свидетельницами подобных бесед. Тот осекся.
- Да, это разговоры не для женских ушей. Фоттина, Флорэн... Гоэдиль - ступайте в свои комнаты. Нам нужно поговорить с господином Альмасио о важных делах.
Фоттина и Флорэн торопливо поклонились на прощание Ремо Альмасио и его сыну, после чего заспешили вон из комнаты. Я последовала их примеру, но, переступая через порог, не удержалась и оглянулась: господин Альмасио пристально смотрел мне вслед.
Глава 4
После случая в храме жизнь моя в доме Эттани переменилась. И в том, что изменения эти оказались к лучшему, я видела безусловное влияние господина Ремо Альмасио, который был при встречах со мной неизменно любезен - а на протяжении последующей недели он нанес Эттани три визита, и даже столь малоискушенный в вопросах мужской любезности человек, как я, ошибиться не мог: то было особое внимание, на грани того, что почиталось приличным в иллирийских гостиных.
Теперь мне было позволено во время трапез сидеть за столом рядом с прочими членами семьи, но куда сильнее меня порадовало то, что планы Гако на мой счет переменились. Вместо того, чтобы и далее лепить из новоявленной дочери смехотворный образ молодящейся женщины в поисках жениха, меня решили готовить к другой роли. Началось все с нескольких скромных, но дорогих платьев, подаренных мне Фоттиной, а закончилось позволением выходить из дому в сопровождении служанки - при условии, что направляться мне надлежало исключительно в ближайший храм. Я, разумеется, охотно пользовалась этой лазейкой и каждый день отправлялась прогуляться пешком, так как храм располагался в паре кварталов от дома, и мне не требовались носилки, чтобы туда добраться.
Удивительное дело - еще несколько недель назад я считала, что никогда не захочу выбраться из угла, в который забилась, но история с понтификом словно вдохнула в меня желание жить. Надо сказать, жизнь моя всегда была бедна на события, и я подумать не могла, что это оказывало на меня столь угнетающее воздействие, стократно усилившееся после смерти моего мужа, скрашивавшего мое простое существование любовью и нежностью. Должно быть, привыкнув с детства подавлять любые вспышки чувств, почитая их неприличным наследством, доставшимся от матушки, я сама себя превратила в бледную тень человека. Теперь же, совершив невообразимый для себя прежней поступок, я посмотрела на Гоэдиль Эттани с новой стороны - и оказалось, что она все еще жива.
А впрочем... Не буду обманывать - улыбка господина Альмасио, которой он меня приветствовал при каждой встрече, сделала для моего воскрешения намного больше. В смятении я все пыталась понять, отчего мне так приятно его внимание. Я не была влюблена - это уж точно. Мне было знакомо чувство влюбленности, в отличие от большинства прочих женщин Южных земель, выданных замуж по расчету. Причина моего смутного томления была прозаична и заключалась в том, что прежде ни один мужчина, кроме Лесса, не уделял мне внимания, и оттого я была чертовски неопытна в тех играх, что обычно ведут между собой мужчины и женщины. До поры до времени я льстила себе, полагая, что слишком разумна для этих глупых забав, но вот - я, вдова двадцати шести лет, чувствую, как от внимательного взгляда красивого и влиятельного господина кровь по жилам бежит быстрее!.. Да-да, я отдавала себе отчет в том, что именно положение Ремо Альмасио в высшем свете Иллирии делает его улыбку для меня столь волнующей. Увы, на деле я оказалась весьма меркантильной особой - из тех, что оценивают мужчину по его родословной и внешности, хотя ранее готова была бы поклясться собственным здоровьем, что никогда не уподоблюсь расчетливым кокеткам, не раз высмеянным в пьесах и стихах, что довелось мне прочитать на своем веку. Как же я переменилась за последнее время...
Итак, каждое утро, позавтракав вместе с прочими Эттани, я звала служанку Арну, и мы вместе отправлялись в храм. Арна была совсем юной девушкой, еще не успевшей привыкнуть к тому, что жизнь простого человека заключается в труде да в нескольких часах сна. Будь она постарше, то знала бы, что нарушать этот неказистый порядок не стоит, иначе неминуемо накликаешь беду на свою голову, но мудрость эта постигается лишь на собственных ошибках. Уже на третий день мы вступили в молчаливый сговор, сворачивая по дороге в те переулки, которые вели вовсе не к храму. Таким образом, мы продлевали наш путь и сокращали время заунывных молитв. Думаю, господин Гако был бы весьма недоволен тем, как я распоряжаюсь своим правом выходить из дому, ведь позволение это было дано вовсе не из внимания к моим потребностям, а ради достижения вполне определенной цели. Я никогда не отличалась наивностью, но суть происходящего для меня прояснилась только тогда, когда делая вид, что усердно молюсь, я услышала за своей спиной шепот: "Это та самая Эттани, что зажгла свечи святой Иллирии?".
Уж не знаю, каким образом действовал хитроумный господин Ремо Альмасио, но и в самом деле слухи, которые распространились после злополучного праздника в честь покровительницы города, были чрезвычайно лестны для семейства Эттани. Мне в них отводилась роль истинной иллирийки, чья скромность была преодолена только благодаря богобоязненности - рассказывали даже, что после столь храброго и дерзкого для женщины поступка я слегла с нервической горячкой, оправдывающей меня в глазах даже самых неистовых консерваторов, не готовых простить женщине подобное неприличие, чем бы оно не обуславливалось. Посему мне надлежало, нарядившись в скромное платье и придавши себе благопристойный вид, и далее демонстрировать иллирийцам, как глубока моя вера и как прилежна я в соблюдении ее канонов.
