Паскаль Киньяр - Записки на табличках Апронении Авиции

У меня есть пара короткошерстых кошек с желтыми ошейничками и канарейки, которых я держу на ленточках — ярко-голубых, как египетские эмали.

XVII. Моя собачка

Муола, маленькая собачка, родившаяся под ложем Публия, спит, опрокинувшись на спину. Она дышит тише, чем младенец с остатками материнского молока на губах. Ночью я ощущаю нежное касание ее лапки на своем плече — это она просит, чтобы ее вывели[60].

XVIII. Вещь, о которой надлежит помнить

Картина на дереве, изображающая трех Парок за прялкою.

XIX. К.Альцимий

На самые дерзкие, как, впрочем, и самые робкие, просьбы Альцимия, в усладах любви, которые дарили мне его члены, его голос, его взгляд, я спешила ответить «да», еще не дослушав. Я соглашалась на все без тени колебаний.

XX. Ночной голод

И те ночи, когда нам приходилось заниматься любовью менее трех раз, мы называли голодными ночами.

XXI. Вещи, которые даруют чувство покоя

Я люблю скрип повозок на улицах Рима.

Теплые ванны, когда их принимаешь на террасе, в мягких закатных лучах солнца.

Глубокий сон мужчины, познавшего наслаждение.

Тюфяки, набитые травою с берегов Нила.

Звезды — в тот час, когда их постепенно стирает заря.

И терпеть не могу старых людей или, по крайней мере, тех из них, что весь свой век живут со смертью за плечами.

XXII. Ближайшие дела

Улица Патрициев.

В Септы[61].

Крапчатая мурренская ваза.

XXIII. Ближайшие дела

Керамические чашки из сагунтской глины.

XXIV. Ближайшие дела

Жертвоприношение вороны.

Двадцать локтевых подушек.

Восемь занавесей для двухколесных экипажей.

XXV. Ненавистный запах

Ненавижу запах, идущий от пурпура.

XXVI. Дворец Сп. Поссидия Барки на Яникульском холме

На склоне Яникульского холма, на обширном, во много арпанов, участке (приданом моей матери), возвели, по приказу Спурия, маленькую виллу. С южной стороны на склон широкими террасами поднимается большой парк; его деревья недоступны сырым утренним туманам. Со стороны портика виден Рим; можно даже разглядеть окрестности Альбалонги и Тускула, древние Фидены, Рубры, священную рощу Анны Перенны. Ясно различаются фигурки торговцев, цвета их платья и повозок на Фламиниевой и Соляной дорогах. Только вот не слышно ничего — ни скрипа окованных железом колес, ни голосов возниц, ни песен лодочников. Зато видны баржи, идущие вниз по Тибру. И все эти существа и предметы выглядят столь же далекими и немыми, какими покажутся несколько часов спустя звезды на небе, если поднять голову.

XXVII. Ненавистные запахи

Я насчитала шесть ненавистных мне запахов. Первый — тот, что издает тростник в пересохшем болоте.

Второй — запах молока, которое младенец срыгнул на тунику матери.

Третий — идущий из гнезда гадюки.

Четвертый — от козла, покрывающего козу.

Пятый — тот, что свойствен очень дряхлым старикам или старухам, прими они хоть семь ванн подряд.

Шестой — от пряжи, дважды погруженной в лохань с пурпуровой краской.

XXVIII. Еще ненавистный запах

Он сжимает в ладонях мою голову. И от ладоней его исходит запах Транстибра[62].

XXIX. Другие ненавистные запахи

Вонь серных источников.

И запах притирания, замешенного на сусле сабинского вина.

XXX. Пьяные речи Сп. Поссидия Барки

Спурий напился и стал, заикаясь, припоминать Габбу, которую любил сорок зим назад. Габба уже тридцать лет как мертва. Это случилось еще до моего знакомства с Аконией Фабией Паулиной, в тот год, когда Веттий Агорий Претекстат был префектом Города, а Флавий Афраний Сиагрий — консулом. Мужчина, восхваляющий женщину, которую некогда любил и которая ныне лежит в могиле, становится неприятен до отвращения. Испытываешь ревность к телу, давно истлевшему в земле, к мысли, давно поглощенной небытием. И чувствуешь себя глупой и несправедливой.

XXXI. Мешочки золота и тростниковые перья

Двадцать четыре мешочка золота.

Двести сорок семь квадрантов[63].

Тростник с Тахо, для перьев.

XXXII. Открытие

Мне не нравится заниматься любовью во время первой сиесты.

XXXIII. Беседа о мужском желании

Из ноздрей Тронко, пса Спатале, вечно свисают две тонкие сопельки.

— У мужчин имеется нечто похожее, и от этого у них зудит на кончике, — сказала со смехом Ликорис.

— Мне думается, сами они называют это желанием, — сухо заметила Марцелла.

— Подобное определение более чем любопытно, — мрачно откликнулась Плекуза.

— Явления самого общего порядка редко бывают самыми убедительными, — меланхолично провозгласил Савфей.

— Например, смерть, — медленно сказала Ликорис.

— Например, римская латынь, — с трудом выговорил Спурий.

— Например, пупок, — вставил К. Басс, — по крайней мере, то, что эта впадинка может рассказать о человеке.

— Например, мужчины, включая императора, который теперь в Милане, — отважно заявила Плекуза.

— Например, пара ушей, — ответила Марцелла.

— Из этого списка я исключаю поглощение пищи, — сказала Ликорис.

И я кивнула, соглашаясь со словами Ликорис.

А вот мнение М. Поллиона: «Улитки, когда им нужна жидкость, а небеса скупятся на нее, не отправляются на форум, не заползают во чрево супруг консулов, но стараются прожить влагою собственных тел».

XXXIV. Другие рассуждения по поводу мужского желания

Плекуза красится чрезмерно ярко и густо.

— Лицо, что ты кажешь нам, не спит с тобой ночью, — говорит ей Кай.

— Лицо, что скрывают мужчины, спит у них между ног, — парирует Плекуза.

XXXV. Ближайшие дела

Мул.

Волк.

Пестрые нумидийские куры.

Фазаны из Колхиды.

XXXVI. Ближайшие дела

Мальва от запора.

Салат-латук.

XXXVII. Теологическая дискуссия

— Боги покинули нас со времен Юлиана, — говорит К. Басс.

— Бог покинул нас со времен Августа, — говорит М. Поллион.

— Боги покинули нас со времен Нумы, — говорит Т. Соссибиан.

— Бог покинул нас с самого начала, — говорит П. Савфей.

XXXVIII. Воспоминания о К. Альцимии

Я любила слушать легкие всхрапывания Квинта и тот почти детский вздох, с которым он поворачивался во сне.

XXXIX. Страшные шумы

Ребенком я боялась грохота кузнечного молота, бьющего по раскаленной бронзе на наковальне.

И рева публики в амфитеатре.

И раскатов грома, когда ему не предшествовала молния.

И чавканья отца за едой.

И визга свиней, выставленных на продажу посреди рыночной площади.

XL. Грабеж

Грабители обокрали дом Плекузы, разбив при этом мраморные статуи Скопаса[64].

XLI. Воспоминания о К. Альцимии

Квинт был необыкновенно молчалив. Мне вспоминается ритмичное, почти музыкальное позвякивание железных прутьев, которыми он осторожно ворошил уголья в жаровне — перед тем, как лечь в постель, и после того, как мы любили друг друга. Если он и открывал рот, то лишь затем, чтобы попросить кувшин воды и полотенце — ополоснуть лицо или член, а то еще выпрашивал кусочек лепешки, словно маленький ребенок, до того как прозвонит вечерний колокол.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

(листы 490, о. с. — 495, л. с.) 

XLII. Дождь над храмом Юпитера

Мелкий дождичек осыпает бронзовую позолоченную чешую кровли храма Юпитера Капитолийского.

XLIII. Римская весна

Весна изгнала нас со склонов Яникульского холма. Сорок повозок и сто десять человек тащатся по дорогам.

XLIV. Другие размышления о римской весне

Весна оживила все краски и придала особую четкость звукам. На вилле вычистили и отмыли южное крыло. Украсили комнаты. Приготовили покои для Публия Савфея, который проведет здесь все лето. Потом рабы, служанки и садовники занялись помещениями в западной части дома, где живу я. Маляры перекрасили стены, слуги развесили новые драпировки. Оконные петли теперь не скрипят. Керамисты искусно обновили мозаику полов. Запах в доме буквально перевернул мне душу, но я так и не смогла определить, с какими воспоминаниями он связан. У меня слегка сжало грудь. Не то же ли самое с мальчиком-рабом в возрасте шести урожаев — вот он стоит, перегнувшись через каменный бортик колодца, и с трудом вытаскивает на цепи полное ведро, пока еще не видя его в холодной узкой темноте. Его слабенькие голые ручки едва удерживают тяжкий груз, эхо от сырых тесаных камней сообщает неестественную звонкость скрипу цепи и выплескам воды, что, взлетев над краем ведра, спустя миг тишины шумно плюхается вниз, в свою подземную обитель; но то скрытое, что вытягивают, выманивают на свет божий, никак не обретет знакомой формы.