Стеф Пенни - Нежность волков
Отплывая из Глазго, он предполагал оставаться таким, каков он есть, и пусть именно таким его принимают люди. Но в действительности он из кожи вон лез, чтобы казаться лучше в их глазах. Прежде всего, он неуклонно развивал стойкость к мерзкому крепкому пойлу, без которого в форту не мыслили себе жизни, хотя не имел ни малейшей склонности к пьянству. Только приехав, он вежливо попробовал ром, сцеженный из огромной вонючей бочки, и подумал при этом, что никогда в жизни не пил ничего столь отвратительного. Остальные заметили его воздержание и высаживали его на необитаемом острове, отправляясь в царство пьянства, где рассказывали длинные скучные истории и непрерывно ржали над одними и теми же шутками. Дональд мирился с этим долго, как мог, но одиночество тяготило так, что переносить его стало невозможно. Когда он впервые напился, парни аплодировали ему и хлопали по спине, помогая блевать на собственные колени. Сквозь тошноту и едкую жижу Дональд ощутил душевное тепло: он принят — наконец-то они признали его своим. Но хотя ром больше не казался таким мерзким, как прежде, Дональд сознавал, что прочие относятся к нему со своего рода издевательской терпимостью. Он так и остался лишь младшим счетоводом.
Ему в голову пришла еще одна светлая идея: организовать матч по регби. В целом затея провалилась, однако был здесь крохотный светлый лучик, позволяющий ему прямее держаться в седле.
В отличие от большинства фортов Компании, Эдгар расположен в месте, затронутом цивилизацией. Он стоит близ берега Великого озера: скопище деревянных построек, обнесенных частоколом, отгородилось еловой рощей от ошеломляющего вида островов и бухты. Что же касается цивилизации, то она обусловлена близостью поселенцев, и ближайшие из них — в Колфилде на Дав-ривер. Жители Колфилда вполне довольны соседством с факторией, снабжающей их привезенными английскими товарами и крепкими служащими Компании. Торговцам тоже по душе соседство Колфилда, обеспечивающего их англоговорящими белыми женщинами, способными время от времени украсить танцы и другие общественные события — матчи по регби, к примеру.
В утро матча он почувствовал, что нервничает. Служащие с мутными глазами угрюмо бродили после питейного марафона, и при виде подъезжающей группы гостей Дональд совсем потерял мужество. Он окончательно лишился присутствия духа, когда встретил их — высокого, сурового с виду мужчину, казавшегося воплощением проповедника адских мук, и его двух дочерей, взволнованных близостью стольких моложавых неженатых мужчин.
Сестры Нокс смотрели на происходящее с вежливым изумлением. По дороге в форт Эдгар их отец попытался объяснить правила, насколько сам в них разбирался, но его понимание игры оказалось устаревшим, и в результате он еще больше озадачил дочерей. Игроки рваным клубком передвигались по лугу, а мяча (увесистого кома, сшитого женой перевозчика) вообще почти не было видно.
По ходу игры настроение не улучшалось. Казалось, команда Дональда сговорилась оставить его вне игры, так что, когда он требовал мяч, никто не обращал внимания на его истошные вопли. Он бегал взад-вперед в надежде, что девушки не заметят его абсолютную ненужность на поле, как вдруг мяч покатился прямо к нему, теряя клочья меховой набивки. Он подхватил его и побежал, решив всенепременно отличиться, как вдруг понял, что извивается, лежа на земле. Низкорослый метис Джейкоб подхватил мяч и побежал дальше, а Дональд погнался следом, не собираясь упускать удачу. Он метнулся к Джейкобу и суровым, но честным приемом сделал в подкате подножку. Великан-рулевой выиграл мяч и забросил в ворота.
В горле лежащего на земле Дональда забулькал победный клич. Он оторвал ладони от живота и увидел, что они темные и теплые, а Джейкоб стоит над ним с ножом в руке и лицо его медленно искажается ужасом.
Зрители наконец поняли, что происходит неладное, и высыпали на поле. Игроки столпились вокруг Дональда, первым чувством которого было смущение. Он увидел мирового судью, склонившегося над ним с выражением добродушного участия.
— …Слегка ранен. Несчастный случай… в запале.
Джейкоб оцепенел, по лицу его катились слезы. Нокс исследовал рану:
— Мария, дай мне свою шаль.
Мария, его менее хорошенькая дочь, сорвала шаль, но, когда шаль прижали к ране, взгляд Дональда был устремлен к нависшему над ним перевернутому лицу Сюзанны.
Он ощутил тупую боль в животе и тут же понял, как ему холодно. Про матч все забыли, игроки неуклюже переминались вокруг, закуривая трубки. Но Дональд видел только глаза Сюзанны, преисполненные тревоги и участия, и обнаружил, что его больше не заботит ни исход матча, ни суровые мужские качества, которые он так хотел проявить, ни даже кровь, сочащаяся сквозь на глазах буреющую накидку. Он влюбился.
Неожиданным последствием ранения стала вечная дружба Джейкоба. На следующий день он, весь в слезах, явился к постели Дональда, чтобы выразить свое глубочайшее сожаление. Это все выпивка виновата, он стал одержим от мерзкого пойла и хочет загладить свою вину, опекая Дональда все время, пока остается на этой земле. Когда тронутый Дональд улыбнулся и протянул в знак прощения руку, Джейкоб улыбнулся в ответ. Кажется, это была первая по-настоящему дружеская улыбка, увиденная Дональдом в этой стране.
Спешившись, Дональд чуть не падает и принимается разминать онемевшие конечности. Он против воли поразился изяществу и размерам дома, к которому они подъехали, особенно при мысли о Сюзанне и о том, насколько недостижимей делает ее такое жилище. Но когда они подходят, Нокс вполне сердечно им улыбается, а потом с плохо скрываемой тревогой смотрит на Джейкоба.
— Это ваш проводник? — спрашивает он.
— Это Джейкоб, — отвечает Дональд, чувствуя, как загораются щеки, но сам Джейкоб вовсе не кажется задетым.
— Большой друг Муди, — язвительно вставляет Маккинли.
Судья озадачен, ведь он почти уверен, что в последний раз видел метиса, когда тот втыкал нож в брюхо Дональда. Наконец он решает, что обознался.
Нокс сообщает им все, что ему известно, а Дональд записывает. Перечисление известных фактов много времени не занимает. По всему судя, надежды найти злоумышленника нет ни малейшей, если только кто-нибудь чего-нибудь не заметил, но в таких общинах кто-нибудь всегда что-нибудь да заметит; маленькие, затерянные в лесах поселки живут сплетнями. Когда настает время посетить место преступления, Дональд добавляет к исписанным листам несколько чистых и аккуратно выравнивает стопку. Он не ждет ничего хорошего от этой части расследования и лишь надеется не опозориться внезапным приступом тошноты, или — он мучает себя, воображая самое худшее: что, если он разразится рыданиями? Он никогда прежде не видел труп, даже собственного деда. Хотя все это маловероятно, он с почти сладостным ужасом представляет себе насмешки, которые ему предстоит вытерпеть. Такого никогда не загладить; разве что инкогнито вернуться в Глазго, жить под чужим именем…
В таких размышлениях незаметно проходит дорога до хижины.
~~~
В наши дни новости распространяются быстро, думает Томас Стеррок. Даже там, где нет ни простых, ни железных дорог, новости или их призрачные родственницы — сплетни разлетаются, как молнии, на огромные расстояния. Удивительное явление, и кто-то сможет извлечь выгоду благодаря прилежному уму, такому, как у него. Возможно, короткая монография? Если сделать занимательно, «Глоуб» или «Стар» вполне могут заинтересоваться таким материалом.
Последние несколько лет он время от времени позволял себе думать, что с возрастом выглядит все более благообразно. Его чуть длинноватые седые волосы зачесаны за уши, открывая высокий изысканный лоб. Пальто у него старомодное, но отлично скроенное и вполне щегольское, темно-синее, в цвет глаз, ничуть не менее зорких, чем тридцать лет назад. Брюки тоже опрятные. В его тонко выточенном и благородно обветренном лице есть что-то ястребиное. Пыльное мутное зеркало, висящее напротив, напоминает ему, что даже в нынешних затруднительных обстоятельствах он — редкий образчик человеческой породы. Это тайное тщеславие, которым он изредка тешит себя, стало для него маленьким (и, что важнее, бесплатным) удовольствием, вызывающим снисходительную улыбку. «До чего ж ты нелепый старикан», — мысленно говорит он своему отражению и потягивает остывший кофе.
Томас Стеррок занимается своим обычным делом, а именно — сидит в слегка обветшалых кафе (сегодняшнее называется «Восходящее солнце»), растягивая на час или два единственную чашку кофе. Откуда только не приходят новости и слухи, размышляет он, вдруг прислушавшись к доносящемуся из-за спины разговору. Он не подслушивал — до такого он никогда не опускался, — но что-то привлекло его блуждающее сознание, и теперь он пытается сообразить, что же именно его зацепило… Колфилд, вот что это, кто-то упомянул Колфилд. Стеррок, чей разум, как и чувство стиля в одежде, ничуть не угас с годами, знал кой-кого из тамошних жителей, хотя и не видел их некоторое время.
