Уильям Янг - Перекрестки

Компьютерная томография головного мозга, как и последующая компьютерная ангиография, выявили субарахноидальное кровоизлияние и опухоль в лобной доле головного мозга. Спустя несколько часов Тони был помещен в палату номер 17 блока интенсивной нейротерапии 7С. Подключенный трубками к разнообразному оборудованию, которое поддерживало в нем дыхание и жизнь, он и не подозревал, что привлек к своей персоне столько внимания.

У Тони было ощущение, будто он всплывает куда-то вверх, словно его мягко, но неуклонно притягивает к себе некое гравитационное поле. Оно было скорее похоже на материнскую любовь, нежели на материальное тело, и Тони не противился его воле. В голове у него крутилось смутное воспоминание о какой-то борьбе, вконец измотавшей его, но теперь все неприятное осталось позади.

У него возникло предположение, что он умирает. Эта мысль сразу прочно укоренилась в нем. Он внутренне собрался, будто надеясь, что ему хватит сил сопротивляться тому, что хочет его поглотить… А чему?.. Пустоте? Может быть, он сливается с безличной Душой Мира?

Нет. Тони давно уже пришел к заключению, что смерть — просто прекращение жизни в качестве сознательного существа, неизбежное обращение в прах: все произошло из праха и все возвратится в прах.

Такая философия оправдывала его эгоизм. В самом деле, разве он не вправе позаботиться о себе и распорядиться по своему усмотрению не только собственной жизнью, но и чужой? Не существует ничего единственно верного, абсолютной истины, есть только узаконенные обществом нормы и подчинение им, основанное на чувстве вины. То, как Тони понимал смерть, подталкивало его к выводу, что в конечном итоге ничто не имеет значения. Жизнь — не более чем мощный эволюционный всплеск бессмысленности, кратковременное выживание самых хитрых и ловких. Через тысячу лет — если от человеческой расы к тому времени что-нибудь останется — никто не вспомнит, что Тони был на свете, и уж тем более не станет любопытствовать, как он прожил свою жизнь.

Однако по мере того, как он всплывал в невидимом потоке, эти воззрения нравились Тони все меньше. Что-то в нем сопротивлялось, отказывалось верить, будто после того, как опустится занавес, все вообще потеряет значение, будто жизнь — только хаос эгоистических интересов, где каждый, расталкивая других локтями, рвется к выгодному положению и власти, и будто манипулирование ближними в собственных интересах — единственно верное поведение в этих условиях. Но какова же альтернатива?

Надежда на ее существование умерла в Тони ненастным ноябрьским утром, когда он почти минуту стоял неподвижно под косым дождем, держа в руках лопату с прилипшим к ней комом грязи и глядя на маленький нарядный ящик, в котором лежал его дорогой Габриэль. Едва пяти лет от роду, малыш храбро сражался, стремясь к красоте и добру, но был вырван из нежных объятий людей, любивших его больше всего на свете.

Наконец земля окончательно ушла у Тони из-под ног и провалилась в бездну. Туда же полетели осколки его сердца и последние надежды. Но слез он не проливал. Гнев против Бога, мироустройства и против гибели собственной души не спас и не сохранил его сына. Мольбы, обещания, молитвы — все отскакивало от небес и возвращалось неуслышанным, словно в насмешку над бессилием человека. После того, как умолк голос Габриэля, все потеряло смысл.

Пока Тони предавался воспоминаниям, его движение кверху замедлилось, и он повис в непроглядной темноте, мучась вопросом: если бы Гейб выжил, смог бы драгоценный малыш спасти его от падения? Еще три лица промелькнули перед ним, три человека, которых он предал так гнусно и непростительно: Лори, в которую влюбился еще подростком и на которой дважды женился; дочь Анджела, которой он ненавистен едва ли не так же, как себе самому; и Джейк… Ох, Джейк! Прости меня, малыш.

Но разве дело в этом? Стремление выдать желаемое за действительное — вот в чем настоящее зло. Задавая себе все эти вопросы: а что если?.. а что было бы, или могло бы быть, или должно было бы быть, если бы?.. — он лишь недолго тешил себя, попусту тратя силы и упуская возможности. Сама мысль о том, будто что-то имеет значение, — это ложь, заблуждение, самообман на пути к эшафоту. Когда Тони поглотит бездна, от него останутся лишь иллюзии в сознании живущих, зыбкие недолговечные воспоминания — плохие и хорошие, — осколки ложных представлений, будто в его жизни был какой-то смысл. Но если ничто не имеет смысла, то нелепо и утверждение, будто стремление выдать желаемое за действительное есть зло.

А надежда — сказка, она не может быть злой.

Нет, смерть — просто смерть, тут и говорить не о чем. Хотя, если рассуждать логически, размышлял Тони, и это нелепо. Это значило бы, что сама смерть имеет смысл. Чушь. Он отмел эти мысли как жалкие и неуместные попытки убедить себя, будто его жизнь не была пустой и бесполезной.

Он снова стал подниматься и заметил вдали маленькую светлую точку. По мере того, как точка приближалась — или он приближался к ней, трудно было сказать, — она росла и становилась ярче. Тони решил, что именно в ней он умрет. Он где-то читал, что умирающие видят свет, но полагал это результатом последних вспышек деятельности нервной системы, когда мозг с жадностью хватается за любой остаток мысли или воспоминания, в последней отчаянной и бессмысленной попытке удержать в загрубевшей руке нечто столь же неуловимое, как ртуть.

Тони перестал сопротивляться. Его подхватила какая-то невидимая волна и понесла навстречу светящейся точке. Свет становился все ярче и ярче. Тони пришлось повернуть голову и прищуриться, чтобы защитить глаза от ослепительного теплого сияния. Только теперь он почувствовал, как замерз, находясь в этом подвешенном состоянии. И хотя он отвернулся от сияния, его тянуло к нему, будто что-то внутри него отзывалось на властный призыв.

Внезапно Тони ощутил под ногами какую-то каменистую почву, а руками нащупал по бокам от себя две стены. До него донесся запах земли и листьев. Может быть, его хоронят и он смотрит вверх со дна могилы? При этой мысли у него от страха перехватило дыхание. Что если он умер не окончательно, а люди собрались, чтобы воздать ему последние почести, ничего не подозревая?

Но тревога быстро прошла. Все кончено, он уходит. Тони неохотно подчинился судьбе и сложил руки на груди. Свет стал настолько ярким, что пришлось совсем отвернуться от него. Этот неожиданный натиск напугал Тони, у него закружилась голова. Он стал погружаться во всепоглощающее пламя; его ослепил…

3

В некотором царстве

Ты еще дорастешь до такого дня,

когда вновь начнешь читать сказки.

Солнечный свет?

Да, это солнечный свет! Но откуда ему тут взяться? От избытка ощущений прояснившиеся было мысли опять смешались. Тони снова закрыл глаза, впитывая тепло отдаленного сияния, которое согревало его и окутывало золотистым покрывалом. На мгновение он забыл обо всем. Затем сознание невозможности происходящего, будто внезапный рассвет, заставило его очнуться.

Где он? Как он сюда попал?

Тони осторожно открыл глаза и прищурился, чтобы привыкнуть к свету. На нем были знакомые старые джинсы и туристские ботинки, которые он надевал, когда бродил по камням вдоль залива Депо в часы отлива. Он всегда чувствовал себя в этой одежде гораздо уютнее, чем в костюмах, предписанных повседневным деловым ритуалом. «Эти ботинки хранятся в шкафу в моем доме на берегу», — была его первая мысль. На них виднелись знакомые царапины, оставленные древней лавой с тихоокеанского побережья.

Тони огляделся, и недоумение его возросло. Совершенно невозможно было понять, где он находится и какое сейчас время суток. Позади него зияло небольшое черное отверстие — по-видимому, именно оттуда его так бесцеремонно вышвырнули. Туннель казался таким узким, что Тони удивился, как он смог протиснуться сквозь него. Внутри была полная темнота: в футе от входа уже ничего не было видно. Обернувшись и заслонив рукой глаза от солнечного сияния, он окинул взглядом открывшийся перед ним пейзаж. В голове роились вопросы.

Каким бы способом его ни доставили сюда через темный туннель, сейчас он находился на узком горном лугу, поросшем дикими цветами: оранжевыми одуванчиками, пурпурными анемонами, нежно-белой пятнистой геранью. Тут и там виднелись желтые пятна арники, похожей на маргаритки. Невольно хотелось сделать глубокий вдох, и когда Тони последовал этому импульсу, то почувствовал на языке пряный вкус, слегка подсоленный долетавшим издали ветерком. Казалось, что там, за пределами видимости, раскинулся океан. Воздух, как и полагается в таком месте, был свежим и бодрящим. За лугом открывалась живописная панорама — прямо как на открытке: обширная долина, окруженная каменной цепью, напоминающей канадские Скалистые горы. Выстроившись зигзагом вдоль береговой линии, горы отбрасывали тени на долину, по которой струились невидимые отсюда ключи. В тридцати футах от Тони луг внезапно обрывался, за ним угрожающе зияла пропасть глубиной не менее тысячи футов. Все это поражало воображение и воспринималось так живо, будто с обоняния, осязания, зрения, слуха упали неведомые оковы. Он дышал полной грудью.