Александр Проханов - Политолог
Стрижайло хотел запомнить зеркальные плоскости, в которых отражались золотые пагоды, островерхая готика, русское многоглавие. Ни одно из строений не повторяло соседнее, — дома-дирижабли, дома-корабли, дома-летающие тарелки. Все это воспроизведут декорации мюзикла, создав волшебную галлюцинацию. Люди, которые шли по улицам, или отдыхали под цветущими деревьями, или сидели в открытых кафе, — носили летние туалеты фантастических фасонов, словно это были артисты мюзикла, одетые по эскизам Сен-Лорана, Юдашкина, Славы Зайцева.
— Наш город возведен на месте стойбища. Этот дом, напоминающий хрустальную пирамиду, построен на месте чума, где я родилась, — произнесла Соня Ки, указывая на прозрачную остроконечную башню, в которой струилась радуга. Стрижайло вдруг испытал влечение к ее близкому стройному телу. В строгом английском костюме, оно было пленительно, источало чуть слышные ароматы. Не те, синтезированные на парфюмерных фабриках Парижа, что вызывают у мужчин томительное напряжение в паху. А те, которыми пользуются молодые колдуньи, посыпая волосы лепестками цветов, перекладывая одежду приворотными травами. От них у мужчин становятся тоньше мускулы, зорче глаза, и они готовы бежать без устали за развевающимися волосами волшебницы, за белизной ее голых ног.
Они подъехали к помпезному зданию, напоминающему американский Капитолий. На фронтоне золотом было выведено «Дворец Арнольда». Здесь, как объяснила Соня Ки, Маковский усыновляет младенцев, которые были названы в его честь именем «Арнольд».
Церемония проходила на открытом воздухе. Маковский стоял на ступенях дворца. Счастливые родительские пары подносили к нему новорожденных, разматывали ленты, раскрывали пеленки, чтобы великий благодетель мог созерцать своего названного сына. Маковский вешал на шею младенца золотой медальон со своим римским профилем. Передавал в дар родителем одну акцию компании «Глюкос», которая, по достижении мальчиком совершеннолетия, увеличивала свою стоимость в тысячу раз. Кроме того, семье выдавался памятный знак «усыновления», — запаянная в стекло капля нефти, именуемая «слеза младенца», та самая, о которой говорил Достоевский. Рождаемость в «Городе счастья» была велика. Маковскому то и дело подносили очаровательных Арнольдиков, на которых тот взирал с гордым чувством Отца.
— А почему у вас негритенок? — изумился Маковский, обращаясь к двум, расово полноценным родителям, которые протягивали ему мальчика с уморительной черной мордочкой.
— У нас тут гостил Черномырдин, так супруга моя слишком на него загляделась, — ответил благодушный отец, принимая акцию. — Мы рады с Дуняшей. В тундре на снегу нашего Арнольдика будет далеко видать.
Кортеж автомобилей кружил по городу, и Стрижайло испытывал все большее влечение и нежность к Соне Ки. В ее человеческом, очаровательном облике было нечто от фауны, населяющей окрестную тундру. Кротость и беззащитность оленя. Хищность и игривость росомахи. Наивность и доверчивость полярной куропатки. Таинственность и непостижимость плещущей в озере рыбы. Он подумал, что эта сдержанная женщина в английском костюме, говорящая на всех европейских языках, на самом деле является оборотнем. Кинется через плечо и покроется птичьими перьями, звериной шерстью или рыбьей чешуей.
Они остановились у местной синагоги, своей архитектурой повторяющей Храм Соломона, — цветные стекла, золотая кровля, изречения из Торы на еврейском языке. В синагоге протекал обряд обрезания. Два друга-нефтяника, крепкие русские парни, работавшие на буровой, решили принять иудаизм. Обряд исполнял местный раввин, в облачении, в кипе, из-под которой смотрело умудренное лицо ханта, порвавшего с языческим многобожием и нашедшем призвание в служении грозному Богу пророков.
Оба нефтяника, торжественные и взволнованные, выложили объекты обрезания на ритуальные дощечки, которые оказались слишком малы для столь развитых русских богатырей. Чтобы привести объекты в соответствие с размерами дощечек, раввин то и дело поливал их холодной водой. Объекты на некоторое время сжимались и укорачивались, но потом вновь вырастали. Маковскому стоило немалого труда изловчиться, серебряным скальпелем коснуться объектов и отсечь ненужное. После чего новообращенным были подарены два короткоствольных охотничьих ружья с эмблемами «Глюкос» и надписями: «Золотой обрез».
— Что побудило их принять иудаизм? — осторожно поинтересовался Стрижайло.
— Видите ли, — пояснила Соня Ки, — оба часто в обиходе использовали слово «жид». Постепенно им раскрылось духовное содержание этого слова. Они стали читать Тору и уверовали в Иегову.
Молодая женщина была сдержана и холодна. Но Стрижайло показалось, что между ними возникла неуловимая связь, сулившая сближение. Он не пытался это проверить. Лишь исподволь взглядывал на прекрасное лицо северянки, похожее на белую луну. Вдыхал запах цветущего багульника, веющий от блестящих черных волос.
Кортеж переместился к православному приходу, где батюшкой служил другой хант, вылитая копия первого, облаченный в сиреневую ризу и епитрахиль. В храме проходило венчание. Молодожены, два молодые менеджера корпорации «Глюкос», Федор и Петр, полюбили друг друга и, проверив свои чувства, решили обвенчаться. Они стояли перед батюшкой, который держал над их головами жестяную корону и вопрошал:
— Федор, желаешь ли ты взять себе в жены Петра?
— Желаю, — вдохновенно отвечал Федор.
— Петр, желаешь ли ты взять в мужья Федора?
— Желаю, — был ответ.
Жених и невеста обменялись обручальными кольцами и поцелуями, для чего Федор приподнял на лице Петра кружевную фату.
С назидательным словом выступил Маковский:
— Мы в «Глюкосе» выступаем за семейные ценности, — сторонники крепких браков и незыблемых семей. Чтобы этот день запомнила ваша семья, мы преподносим вам памятный подарок, — с этими словами Маковский протянул новобрачным изящную золотую скульптурку певца Бориса Моисеева. Певец стоял на четвереньках, откинув на спину фалды фрака. Под эти фалды втыкалась симпатичная платиновая авторучка. Когда она втыкалась, певец начинал петь свой шлягер: «Дитя порока»
— Не слишком ли далеко зашла либерализация семейных отношений? — боясь показаться неделикатным, поинтересовался у Сони Стрижайло.
— Свободы не бывает слишком много, — отчужденно ответила Соня Ки. Но когда Стрижайло как бы случайно взял ее за грудь, ему показалось, что ей это было приятно.
Кортеж подкатил к мечети, где муфтий был хант, в чалме, в бархатном долгополом одеянии. В мечети совершалась необычная процедура. Молодая татарка, подпавшая под воздействие ваххабитов и переправленная в Чечню, к Шамилю Басаеву, где стала шахидкой, теперь вернулась домой. С огромным трудом удалось совлечь с нее «пояс шахида», который буквально сросся с ее животом. Только танец живота, плавные кругообразные движения пупка и бедер заставили пресловутый пояс отслоиться от нежной девичьей кожи. Овладев искусством танца, она готовилась теперь стать стриптизершей в ночном клубе и прощалась со своими избавителями.
Местные мусульмане, — чеченцы, азербайджанцы, таджики, все имеющие иммиграционные карты, смотрели, как закрытая с головы до ног танцовщица кружится перед ними, развевает края паранджи, из под которой выглядывают гибкие босые стопы. Им всем не терпелось увидеть обольстительное тело красавицы. Маковский вошел в тот момент, когда под страстные звуки восточных дудок танцовщица сбросила с себя покрывало и предстала во всей ослепительной наготе. Но, ужас, — на бедрах ее красовался «пояс шахида», жутко мигал красными, зелеными, желтыми индикаторами, готовый взорваться. Красавица с жестокими огненными глазами террористки подскочила к Маковскому, замкнула контакты проводков, идущих из пупка. Хлопнул взрыв. Но из разорванного бумажного пояса полетели не болты и гайки, а разноцветные конфеты, рахат-лукум, мармелад. Так простая хлопушка напугала неподготовленных зрителей.
Маковский от души смеялся. Целовал у танцовщицы прелестные, с малиновым маникюром пальчики. Подарил ей великолепные французские туфли на стеклянных каблуках, которые в большой чести у стриптизерш.
— Если такое возможно, то мир в Чечне не за горами, — глубокомысленно произнес Стрижайло.
— Мы, девушки-ханты, умеем, вращая пупок, вызывать лунные затмения и ускорять вращение земли, — ответила Соня Ки. — Но нам за это никто не дарит французские туфли.
Осмотр города завершился красочным, впечатляющим действом, во время которого выпускались на волю в тундру выращенные в питомнике детеныши местных народностей. На окраине города, где начиналась неоглядная тундра, в блеске озер, с розовыми пятами цветущего багульника, собралось множество зрителей. Тут были представители экологических организаций, члены «Беллуны» и «Гринпис», зоологи, руководители биосферного заповедника, доценты и профессора, изучающие малые народы Севера. В тундру вывезли трейлер, с которого сгрузили легкие, ажурные клетки, где содержались подросшие детеныши. Выращенные в неволе, на особых кормах с биодобавками, они достигли возраста, когда их возвращали в естественную среду обитания. Покрытые мягким желтоватым пушком, с умными, встревоженными глазками, они были окольцованы, с датой рождения. Жались по углам клеток, пугаясь необычного скопления людей.
