Алексей Колышевский - Патриот. Жестокий роман о национальной идее
— Их зу немен!
Свин немецкий не понимал. Он вообще не знал никаких языков, так как образование свое закончил в каком-то классе средней школы, иначе он понял бы, что прозвучала команда «взять его», которая и была исполнена тут же. Двое здоровенных эсэсовцев схватили его под руки, а один из них что есть силы врезал Алику под дых.
— Кха-а-а, да вы чего, уроды, блядь! Вы чего делаете, суки! — Алик завертелся на месте как юла, но вырваться из стальной эсэсовской хватки у него никак не получалось. — Вы кто такие, придурки ряженые?!!
— Вир фашистен, — ответил тот, что командовал захватом Свина, по-видимому, старший офицер, и, видя, что Свин ни черта не понимает, а лишь бешено вращает глазами, кивнул четвертому эсэсовцу, до этого стоявшему в сторонке и спокойно покуривавшему: — Пауль, юбервайс!
— Коспотин обер-лейтенант кафарит тепе, што ми фашистен, — как мог перевел слова своего начальника Пауль.
— Чего?! Вы все охуели, что ли?! Хватит заниматься ерундой! Какие еще фашисты?!
— Коспотин обер-лейтенант кафарит тепе, што ми пришли са тапой и ты сейчас поетешь с нами на этой машина. Ти арестофан!
— Ладно, ребята… Вы давайте этот цирк прекращайте и отпустите меня. Шутка сильно затянулась, — взяв себя в руки, проговорил Свин. — Нету никаких фашистов, давайте отпускайте меня, а то мне домой пора. Я устал. Ай! Йоу, как больно!!!
Теперь уже другой эсэсовец несколько раз ударил Свина прямо в лицо и, видимо, перестарался, потому что Алик потерял сознание…
…Очнулся он на каком-то пустыре, видимо, то ли на окраине Москвы, то ли за городом, привязанным с заведенными назад руками к столбу линии электропередачи. Черная машина с орлом стояла неподалеку, а обер-лейтенант командовал тремя своими людьми.
— Ваффе зу безорген! — услышал ошалевший Алик и увидел, как трое фашистов достают из кобур, присобаченных к их портупеям, не что иное, как самые настоящие «люгеры» — традиционное фашистское оружие — и направляют их стволы в его, Алика, сторону.
— Эй, — прохрипел Алик, вдруг осознавший, что никакая это не шутка, а все, что происходит сейчас с ним, есть не что иное, как явь, — вас же не существует… Вас на самом деле нету…
Тот, кого звали Паулем и с грехом пополам говорящий по-русски, не опуская свой «люгер», ответил:
— Ми всекта там, кде нас помнят и шьдут. Ти посваль, ми пришли.
— Нет! Нет! Я все врал! Мне за это платили! — Алик извивался как змея, но фашисты привязали его очень крепко, как только и могут привязать эсэсовские палачи беззащитного паренька-партизана.
— Гешпрех айнсштеллен, — скомандовал обер-лейтенант. — Фояр!
Больше Алик не успел ничего сказать и последнее, что он увидел перед тем, как провалиться в какой-то холодный и, по-видимому, бездонный колодец, были три языка пламени, показавшиеся на кончиках стволов «люгеров»…
…Генерал Петя задержался на работе допоздна. Разбирал какие-то документы, кажется, отчет Счетной палаты о ревизии какого-то министерства. В отчете, как всегда, значилось, что в министерстве не все гладко с расходованием средств по назначению и бюджетные денежки ушли в основном на покупку некоторого количества дорогущих квартир для министра, двух его замов, трех их любовниц и почему-то начальника АХО, завхоза по фамилии Должиков. Генерал Петя поправил очки и пробормотал себе под нос:
— Что завхоз, что прапорщик — главные ворюги, — подчеркнул эту фамилию и сделал приписку красным карандашом: «Закозлить первым».
Зазвонил аппарат спецсвязи, и генерал Петя, не отрывая глаз от отчета, снял трубку:
— Сеченов у телефона.
— Товарищ генерал, ваше задание выполнено!
— Концы в воде?
— Так точно, товарищ генерал!
— Молодцы, хорошо поработали. Выпишу вам премию.
— Рады стараться, товарищ генерал!
— Да не ори ты так, Паша, — Сеченов поморщился и потер ладонью оглохшее ухо, — реквизит на «Мосфильм» не забудьте сдать и оружие в спецхран.
Отходная молитва
Володя сидел на Гериной кухне и пил большими полными рюмками водку. У него начался отходняк, его мутило, несколько раз рвало, а сейчас почти целая бутылка водки не могла унять колотивший его нервный озноб. Гера ничего не пил, вернее, делал вид, что пьет. Он лишь подносил рюмку к губам и после того, как не видящий ничего вокруг себя Володя заливал в глотку очередную 50-граммовую водочную порцию, ставил свою наполовиненную стопку обратно. Гера наблюдал и ждал.
Наконец Вова стал подавать какие-то признаки возвращающегося рассудка, не перепрыгнув, к счастью, от состояния глубочайшего стресса в алкогольный угар. Видимо, прояснение между двумя этими полюсами обещало быть недолгим, и Гера поспешил задать Вове несколько вопросов. Где тело? Где пистолет? Не видел ли кто? И все в таком духе. Вова, глядя прямо перед собой отчаянными глазами, ответил на все эти вопросы ответами, устроившими Геру на все сто процентов, но вот потом он сказал нечто такое, отчего Гера лишь помрачнел:
— Г-герман, и-ик, а что же теперь с нами будет?
— Что ты имеешь в виду, Володя?
— Н-ну, там, с-следствие и все такое?..
— Да все будет хорошо, чего ты, Володь? Теперь все будет хорошо.
— Боюсь я, Герман. Боюсь…
— Чего тебе бояться? Сам же сказал, что никто ничего не видел. Вот только резину смени.
— А?
— Два! Резину, говорю, поменяй на всякий случай. Ты же там следы оставил от своего нынешнего протектора? Лучше поменяй скаты, а старые выбрось.
Володя стремительно приближался к состоянию алкогольной агрессии и, немного поразмыслив над словами Геры, вдруг завелся с полоборота:
— Резину, говоришь, поменяй?! Сам-то весь чистенький такой остался, а моими руками человека пришил, и тебе-то, конечно, все хорошо будет! Когда у тебя плохо-то было?! А мне теперь в тюрьму идти, да?! Ой, я мудак, — Вова обхватил голову руками и принялся, подвывая, раскачиваться на стуле, — какой же я мудак, что тебя послушал! Да лучше бы я в однушке всю жизнь прожил, чем теперь в камере двадцать лет прокукую! Знаешь что! — Он с яростью взглянул на Германа. — Я тебя, гниду, покрывать не стану. Я, если на допрос попаду, все про тебя скажу, что это ты меня заставил, понял? Так и знай… Ссать хочу. Где тут у тебя?
— Давай я тебя провожу, Володя. Ты не переживай. Все будет нормально. Квартира у тебя будет большая, с хорошим видом, на самом верхнем этаже. Даже выше, чем у меня. — Гера, поддерживая пьяного шофера, довел его до двери туалета и убедился, что тот, словно вулкан, принялся извергать из себя огненную водочную лаву.
Сам же Герман спокойно прошел в свой кабинет, из ящика стола извлек сувенир Славика Пронина и вернулся на кухню. Там он ткнул в кнопку кофеварки, подождал, пока чудесный аппарат сварит чашку душистого двойного эспрессо, открыл пузырек и с вытянутой руки, очень осторожно влил в кофе несколько капель средства из лаборатории Славы. Взял чашку и поставил на стол, туда, где до этого сидел Вова.
Шофер вернулся минут через десять. Выглядел он словно столкнувшийся с электричкой вампир: всклокоченные волосы, красные глаза, розовая пена на губах. Видимо, желудок не выдержал попыток владельца вывернуть его наружу, и несколько сосудов лопнули, что привело к внутреннему кровотечению. Гера вскочил из-за стола, заботливо усадил Володю на место.
— Вов, ты подвязывай с водочкой-то, ладно? Давай-ка лучше вот кофейку выпей, пока горячий. Я тебе сварил покрепче. Давай-давай.
Вова устало покачал головой:
— Давай, Гер, может, хоть башка немного отойдет, а то от водки этой подохнешь…
Он сделал первый глоток:
— Ух ты, вкусный кофе! Я такой и не пил никогда. Вкусней, чем «Нескафе».
— Хоть напоследок приличного кофе глотнешь, — двусмысленно сказал Гера, но Вова не обратил на его слова внимания. После кофе ему стало лучше, в голове прояснилось, и он засобирался домой:
— Доеду как-нибудь. А это… Как там насчет денег моих, Герман? Ну, вторая половина.
— Да вот, вот твои деньги, — Гера показал на точно такие же четыре пачки, — только вот как же ты поедешь за рулем, пьяный, да еще и с такими деньгами? Ведь это целое состояние, Володь. А не дай бог чего случится? Ну, там, менты тормознут, например? Они же тебя как липку разденут, Вовик! А чего недоброго еще и пришьют. Сейчас за десять рублей-то голову проломят, а у тебя четыреста тысяч. Евро! Ты давай-ка вот что: либо у меня оставайся, либо пойдем, я тебя до машины провожу и задаток у тебя заберу. Пусть у меня полежит здесь до завтрашнего утра. А завтра ко мне заедешь, день выходной, я тебе все и отдам. Ну, чего? Остаешься?
— Не. Меня моя с говном сожрет, если я ночевать не приду. Вообще-то ты прав, Гера, и с такими деньгами одному по ночной Москве ездить нечего. Проводи меня тогда, а завтра я за ними заскочу.
— Ну, как знаешь, Володя. А то остался бы, чего ты? Ты ж пойми, я твой друг, а ты на меня как на врага: «допрос», «тюрьма»… Я о тебе забочусь, о семье твоей, чтобы зажили вы все как люди. Так чего, поедешь?
