Александр Проханов - Господин Гексоген
Белосельцеву мнилось, что комната «Фонда» с дубовыми переплетами, медными шпингалетами и дверными ручками, была лишь малой, выходящей на поверхность частью подземного царства, проточившего под Москвой множество туннелей и коридоров, подземных ходов и штолен, соединяющих «Фонд» с центрами власти. Если сесть в незаметный лифт, спрятанный в глубине коридора, поместиться в хрустальную капсулу, бесшумно летящую вниз, то окажешься вдруг на подземном перроне, откуда маленькие голубые вагоны с молчаливыми, в военной форме, вожатыми помчат в подземных туннелях, не сливаясь с поездами метро, минуя мрамор, огни, суматошные толпы, причаливая к безымянным подземным станциям. Бесшумные лифты вознесут тебя ввысь, и ты окажешься в кремлевском кабинете с малахитом и мрамором, с президентским трехцветным штандартом. Или выйдешь из лифта и шагнешь в алтарь огромного храма, изукрашенного настенными росписями, с гудящей многоликой толпой, ожидающей выход Святейшего. Патриарх, облаченный в золотые одежды, смотрит в зеркало на солнечное свое отражение, расчесывает седые мягкие пряди, обрызгивает их французскими благовониями. Медленно подымает перед зеркалом золоченый рукав, легким рокотом пробует голос, готовя его для возглашений. Или, минуя охрану, окажешься в кабинете военного министра с огромным глобусом, бюстом Петра, картой театров военных действий.
Москва со своими церквами, дворцами, проспектами, с высотными зданиями и кольцевыми дорогами имеет подземное отражение. Опрокинута вниз остриями и шпилями. Смотрит на себя окаменелым подземным взглядом в зеркало преисподней. Белосельцеву казалось, что и к нему из «Фонда» запущен тончайший световод, позволяющий наблюдать его всякую секунду. Читать его мысли. Вот и теперь, когда он лежит на диване, смотрит на коллекцию бабочек, на черно-зеленых ураний, пойманных на берегу никарагуанской Рио-Коко, кто-то, улыбаясь, следит за его безумной фантазией.
Зазвонил телефон. Не стоило сомневаться, что это звонит Гречишников, и в первых словах его будет упоминание о бабочках.
– Особенно хороши уранииды из Центральной Америки, когда на них падает неяркий свет московского утра, зажигает на черно-бархатных крыльях изумрудные лампасы. – Гречишников смеялся, зная, какое впечатление произведут на Белосельцева его слова. – Представляю, как ты устал… Как хочется растянуться и подремать на родном диване… Но есть неотложное дело… Приезжай немедленно в «Фонд»… Дело, не терпящее отлагательств. – Похожими на приказ словами Гречишников оборвал разговор.
Разумеется, он никуда не поедет. Не подчинится приказу малопонятного, несимпатичного человека, возомнившего себя начальником Белосельцева. Останется лежать на диване. Забудет обо всем случившемся, уедет на дачу, где станет рассаживать разросшиеся душистые флоксы, подкапывать совком мозолистые клубни георгинов, чешуйчатые луковицы отцветших тюльпанов. Или отправится в Сергиев Посад, где чудесная, с золотой короной, голубыми куполами, святая Лавра, и каменный древний собор, и в бархатном сумраке серебряная рака Преподобного, к которой он прижмется лбом и шепчущими губами, вымаливая прощение за совершенные грехи. Или сядет на вечерний псковский поезд, и наутро – солнечный разлив Великой, хмурый кремль, стена с лопухами, где когда-то находился черный влажный раскоп археологов с остатками гнилых мостовых, горелых истлевших срубов и девушка с зелеными глазами, его милая Аня.
Он знал, что не сядет на псковский поезд, не прижмется губами к серебряной раке, не опустится у заросшей клумбы перед влажными купами флоксов. А встанет и отправится в «Фонд».
Гречишников встретил его прямо на улице, у цоколя Василия Блаженного. Выглядел озабоченным, тревожно смотрел по сторонам – на Лобное место, на Спасские ворота, на мерцающее пространство Красной площади, словно ждал кого-то. Белосельцев рассеянно всматривался в отдаленную нежно-розовую стену Кремля с остроконечными синими елями. Левее Мавзолея, на узкой четырехгранной колонне, угадывался бюст Сталина с красной капелькой живых цветов. И вдруг – вспышкой в мозгу – мысль. Сталин не зарыт в землю, не превратился в прах, а лишь помещен в подземный, сокрытый от глаз мавзолей. Лежит под стеклом в саркофаге. В таинственный склеп ведет потайной ход из помещения «Фонда», и при желании можно туда проникнуть.
В знакомом кабинете был накрыт стол на шесть персон. Нарядно мерцал фарфор, вспыхивал хрусталь, в толстых стеклянных подсвечниках горели свечи. В дверях появлялся и исчезал служитель в белых перчатках, молчаливо вопрошая, не пора ли подавать кушанья.
– Я очень на тебя рассчитываю, Виктор Андреевич, хотя понимаю, силы твои на исходе. – Гречишников заглядывал в глаза Белосельцева заискивающе, почти умоляюще. – С твоей помощью мы блестяще завершили два этапа проекта. Провели две операции – «Прокурор» и «Премьер». Их реализация была безукоризненной. При этом противником не были вскрыты планы операций, не были засвечены исполнители. Твой опыт, отвага, твой оригинальный подход обеспечили победу. Раньше за это награждали Звездой Героя. Теперь, не сомневайся, ты будешь вознагражден по высшему разряду. Акциями, счетами в банках, участием в совете директоров крупных корпораций… – Гречишников торопился ублажить и обнадежить Белосельцева, не оставляя ему пути для отказа.
Белосельцев чутко слушал, стараясь предугадать ход разговора, фигуру умолчания, в которой спрятана быстролетная прозрачная мысль, откуда, как буря, вырвется следующий этап проекта. Он мысленно опускался в старомодном лифте, сохранившем эстетику послевоенных времен. Плафон, закрепленный в бронзовой раме с маленькими звездочками, скрещенными пушками и снопами колосьев. Тусклое зеркало, в золоченом багете. Стены, обитые натуральной, слегка потертой кожей. Убранство лифта напоминало правительственный пульманский вагон, в котором вождь, уединившись в мягком купе, смотрел на мелькающие русские дали, стремясь из Москвы на Кавказ, поднося к губам прокуренную сладкую трубку…
– Однако теперь, когда состоялся прорыв Избранника и он вплотную приблизился к Истукану, стали сгущаться тучи. Враги опомнились, стремятся к реваншу. Хотят сокрушить Избранника, сбросить его с пьедестала. – Лицо Гречишникова изображало тревогу. – Создается заговор против Избранника. Объединяются посрамленные политики и генералы-неудачники. Группируются либералы, испуганные взлетом Избранника. Собирают на него компромат подкупленные спецслужбы. Иностранные послы шлют в свои столицы тревожные шифрограммы. Стараются настроить против Избранника президент – скую Дочь. Нашептывают, наговаривают самому Истукану. И главными заговорщиками оказались Зарецкий и Астрос. Они не достигли своих стратегических целей. Астросу не удалось сделать главой Правительства Мэра. Зарецкий не смог удержать на этом посту безвольного, преданного ему с потрохами Премьера. Оба магната стали врагами Избранника…
Он вышел из лифта и оказался в длинном туннеле, облицованном гранитом и мрамором. Шагал под светильниками с мягким матовым светом. На стенах были мозаики, изображавшие солдат и матросов, крестьян и рабочих, армады летящих в синеве самолетов, лавины идущих танков. Сверкал огромный, в бриллиантах, «Орден Победы». Сияла многоцветная фреска, изображавшая «Дружбу народов». В туннеле дул мягкий теплый ветер. Под ногами чуть слышно цокал гранит. Его тень возникала и пропадала от лампы к лампе…
– Генерал Суахили, создавая проект, учил – противодействие, по мере продвижения к цели, будет возрастать непомерно. Трудно достичь победы, но труднее стократ ее удержать. Враг станет объединять свои силы, будет наносить вероломные удары. И его следует сокрушить беспощадно. Если враг не сдается, его уничтожают. – Лицо Гречишникова стало жестоким. – Так говорил Суахили. Так поступал Дзержинский. Так завещал нам товарищ Сталин…
Он прошел туннель, пересекая под землей Красную площадь, по которой бродили зеваки, и фиолетовый негр из Ганы в белых носках с наслаждением лизал мороженое. Туннель завершался створками закрытых дверей из темных дубовых досок, обитых медью, с бронзовыми узорными ручками. Над дверями был высечен барельеф с траурно склоненными знаменами и лавровыми венками….
– Мы должны устранить обоих магнатов, которые стали главным препятствием для «Проекта Суахили». Нанесем превентивный удар! – Глаза Гречишникова блеснули. – Нужно помирить Астроса и Зарецкого, соединить их вместе и одновременно обоих прихлопнуть. От них устало общество. Их устранение будет с восторгом встречено народом. Избранник, которому мы припишем славу их устранения, будет воспринят как избавитель. Мы заманим их в ловушку, и они в нее попадут. Ловушка готова. Стол накрыт, пылают свечи. Через несколько минут они будут здесь…
Белосельцев толкнул тяжелые дубовые двери, которые открылись и пахнули на него теплым хлопком тьмы. В смуглом сумраке, на постаменте, накрытый хрустальным колпаком, освещенный красноватым светом, лежал Сталин. Золотые пуговицы мерцали на военном мундире. Желтоватая кисть руки, выступая из широкого рукава, покоилась на груди. Седые усы были подстрижены и расчесаны. Пепельные волосы аккуратно уложены. В глазных впадинах, где были крепко сомкнуты веки, скопились коричневые тени. Он казался живым, спящим, с телесным цветом смуглых выбритых щек, розоватых, некрепко сжатых губ. В склепе было прохладно, работали неслышные вентиляторы, шла циркуляция воздуха. Приборы поддерживали температуру, давление, влажность. Казалось, лежащий под стеклянным куполом вождь был усыплен, подключен к искусственному дыханию, к искусственному кровообращению…
