Сергей Морозов - Великий полдень
— Ну-с, — энергично сказал я, — продолжим экскурсию?
— А как же Альга? — прошептала она.
— Ничего. Продолжим без нее.
— А Александр?
— Он остался в дежурке. Дослушивает дискуссию. — Я взял ее под руку. — Пойдем дальше!
— Тебе, правда, интересно? — еще тише спросила она.
— Конечно!
Мы пошли по коридору, завернули за угол. Я продолжал держать Майю под руку и чувствовал локтем ее грудь. Мы в помещение, где прежде была огромная продолговатая гостиная. Теперь оно было разделено тонкими перегородками на несколько десятков крошечных комнаток, напоминающих пеналы. Это были детские спаленки. Я обратил внимание, что на некоторых дверях уже прикреплены номера и таблички с именами. Видимо, предполагалось, что в самом ближайшем будущем в Пансионе ожидается существенное пополнение.
— Вот здесь спит Петенька, — показывала Майя. — А вот здесь Ваня, Гаррик, Славик, Зизи…
Она открывала одну дверь за другой. В каждой спаленке стояла узкая пансионерская кроватка, столик под окном. Очень уютно и даже стильно.
— И правда, настоящий лицей! — искренне похвалил я.
Глаза Майи излучали знакомое голубое сияние, а на губах появилась улыбка, которую я давно не видел. Еще секунда и я бы обнял ее, но тут заметил в углу спаленки глазок видеокамеры.
— А это что такое? Не слишком ли усиленный контроль? — кивнул я на камеру.
— Это стандартная система безопасности, — удивилась Майя.
— Ах да, — пробормотал я, — конечно.
Действительно, удивляться было особенно нечему. Повсюду во владениях Папы были расставлены такие видеокамеры. Исключение составляли лишь немногочисленные апартаменты, где, как правило, соблюдался режим абсолютной «чистоты» от всяческой следящей аппаратуры. В прочих случаях, каждый квадратный метр площади был нашпигован соответствующей электроникой. Собственно, в Москве ее было ничуть не меньше. Что там ни говори, с ней, конечно, спокойнее. Мы все настолько к этому привыкли, что обычно не только не замечали крошечные электронные зрачки, даже напрочь о них забывали. Как, к примеру, разговаривая по телефону, забываешь о том, что разговор двоих может слышать кто-то третий… Но вот теперь вспомнил! Именно в тот момент, когда чуть было не потянул свои лапы к девушке.
Ситуация раздражала чрезвычайно, но, с другой стороны, в ней было что-то возбуждающее, щемяще-сладостное. Сразу припомнился тот прекрасный летний день, когда мы с Майей лежали на песке у реки в окружении всей нашей компании и могли лишь смотреть друг другу в глаза и слегка касаться друг друга локтями.
— Кстати, — вдруг сказала Майя, — Косточка замазал у себя в комнате глазок видеокамеры какой-то дрянью вроде смолы. Его еще не успели отремонтировать.
— Может быть, это связано с возрастом? Есть занятия, которые в его возрасте требуют как раз определенного уединения, — предположил я.
— Ты думаешь? — Майя слегка покраснела. — Нет нет! Если бы он захотел, то занимался бы этим под одеялом или еще где-нибудь. А скорее, даже нарочно на виду. Но он, кажется, вообще этим не занимается. Если ты это имел в виду…
— Да? — рассеянно проговорил я. Настал мой черед смутиться. — Откуда это известно?
— Мы успели провести специальное исследование, — серьезно сказала Майя. — Это ведь необходимо и в медицинских, и в педагогических целях. Не удивлюсь, что он решает этот вопрос как-то иначе.
— То есть как иначе? — недоуменно спросил я. — Как же его иначе еще решишь?
— Ну не знаю. Иногда Косточка как будто старается обогнать взрослых. Кроме того, он действительно положил глаз на Альгу, — пошутила она. — Но мне кажется, — снова посерьезнев, продолжала она, — что если он побольше будет общаться с дядей Володей, со сверстниками, если они и дальше будут сочинять фантастические небылицы, как те, что мы слышали сегодня, есть шанс, что у него пропадет желание соперничать с взрослыми, и он еще какое-то время останется тем, кем он пока является, — двенадцатилетним мальчиком. То есть совсем ребенок.
— Да, ребенок…
Я пробежал взглядам по дверям спаленок, нашел дверь с именем Косточки и сразу заметил грязноватое пятно в углу: это был ослепленный объектив видеокамеры, о которой говорила Майя. Я шагнул прямо туда и потянул Майю за собой.
Что я чувствовал в эту минуту? Не знаю, как насчет бессмертия, но мне показалось, что все последние дни моя душа, отделившись от тела, действительно странствовала Бог знает в каких темных сферах, а сам я был как бы мертв. Мертвее не бывает. Я не был бессмертным, это уж точно. Но я пророс как то самое зерно. Из земли пробился росток, и снова засияло солнце. Все вокруг было пронизано предощущением новой жизни. Короче говоря, это был чрезвычайно серьезный и торжественный момент. Голубые глаза Майи смотрели на меня без удивления, но почти с протестом. Она прижала локти к груди, а я прижимал ее к стене и крепко держал за запястья, чувствуя своими коленями ее колени.
— Ну, — прошептала она, — что теперь?
— Теперь, — прошептал я, — все зависит от тебя. Как ты захочешь, так все и будет.
— Тогда, — прошептала она — ничего не будет.
— Значит, не будет.
— Ничего.
— Нихиль.
— Что-что?..
Мне показалось, что еще секунда, полсекунды, и она начнет вырываться. Я подумал, что вот сейчас сам отпущу ее. Но не отпускал. Прошла минута или больше. Она смотрела мне прямо в глаза. Казалось, я уже сказал ей «я тебя люблю», хотя я точно помнил, что не говорил ей этого. Я обязан был сказать. Хотя бы на тот случай, если слова для нее что-нибудь значат.
— Я тебя люблю, — шепнул я.
Как странно! Это была чистая правда. В этом заключалось даже нечто гораздо большее, чем констатация факта. Несравнимо большее. Но я выговорил эти слова с таким безумным усилием, как будто был виноват, что они, эти слова совершенно не годятся для того, чтобы я мог хоть отчасти выразить то, что она и сама должна была знать.
— Верю, — ответила она.
И по-прежнему стояла, застыв неподвижно, словно оловянный солдатик.
Нет, даже если бы она сказала, что тоже любит меня, я бы все равно этому не поверил. Слова действительно никуда не годились. Я дотронулся губами до ее губ и стал тихо-тихо целовать. Ее холодные неподвижные губы чуть дрогнули, но не разомкнулись. Ни да, ни нет. Следовательно, прикосновения тоже никуда не годились. Нужны были какие — то другие, глобальные средства выражения. Ради этого я построил целый город. Только она, моя Москва, абсолютно соответствовала тому, что происходило с нами. Она была нашим истинным материальным воплощением. И если бы мы сейчас оказалась в Москве, все было бы совершенно иначе — наши отношения, взаимопонимание…
Я отпустил ее запястья и был готов к тому, что она повернется и уйдет. Но она не уходила. Она очень серьезно смотрела мне в глаза, а потом вдруг вздохнула и осторожно дотронулась ладонью до моей щеки. Я не понимал, что происходит у нее в душе, и это ужасно меня смущало: как будто я вдруг оказался один на один с совершенно незнакомой женщиной. Я прижимался грудью к твердой девичьей груди и Майя, конечно, чувствовала меня. Наша прошлая жизнь была как в тумане, да и находились мы сейчас не в прошлом, а в настоящем, — и это, в сущности, было то, о чем я мечтал: новая жизнь. Нам обоим только предстояло узнать друг друга. И я понял, что теперь не надо спешить, не надо торопить события. Может быть, даже противопоказанно. Честно говоря, я не знал, что нужно делать и что говорить. Но главное — она ничему не удивлялась. Я не сомневался, что если бы сейчас стал целовать, ласкать ее дальше, она бы пальцем не пошевелила, чтобы воспротивиться этому. Наверное, я бы мог даже прямо здесь и теперь овладеть ею. Она, кажется, была к этому готова. Но для меня было гораздо важнее то, что я открыто заявил о своих намерениях, что была уничтожена неопределенность. В некотором смысле я мог вздохнуть с облегчением.
Я тоже коснулся ее щеки.
— Ну улыбнись, прошу тебя, — шепнул я. — Куда подевалась твоя насмешливость? Я сказал тебе то, что сказал, а остальное для меня уже не так важно.
— Нет, — еще серьезнее сказала она, — нет. Остальное для тебя тоже важно.
— Ты права, — согласился я. — Важно.
— Как же ты себе все это представлял? Ты хотел, чтобы я стала твоей любовницей? — Я удивленно поднял брови. — Нет? Значит ты хотел, чтобы мы поженились? — продолжала она. — Ты так это себе представлял? — Я кивнул. — Я — в качестве твоей жены?
Она задумалась. Казалось, была сильно озадачена.
— А почему бы и нет? — шепнул я. — Я ведь не женился в свое время на твоей матери. Так что с моральной точки зрения, тут нет никаких двусмысленностей…
Майя вздрогнула, как будто мои слова ненароком причинили ей боль, и пытливо всмотрелась мне в глаза. Она хотела что-то сказать, но промолчала.
