Григорий Чхартишвили - ОН. Новая японская проза
Когда начались военные действия на Окинаве, Токусё и Исиминэ как члены общества «Служение трону железом и кровью» попали в одно подразделение, в качестве связных и подносчиков патронов. Их подразделение первым вступило в бой с американцами, которые, высадившись на берег в центральной части острова, стали быстро продвигаться к югу, но уже во втором сражении подразделение было наголову разбито, после чего, больше не принимая участия в боевых действиях, только отступало все дальше и дальше на юг. Исиминэ и Токусё вместе с несколькими солдатами-яматцами[29] переходили от одной пещеры к другой. Это продолжалось до той самой ночи, когда Исиминэ был ранен осколком снаряда в живот во время артобстрела, и они расстались у естественного укрытия в Симадзири.
Пивший воду солдат поднялся и, поклонившись, исчез. Исиминэ, волоча ногу и опираясь на плечи стоявшего впереди солдата, сделал два шага вперед. Новые солдаты не появлялись. Близилось утро. Внезапно до сознания Токусё с предельной очевидностью дошло то, о чем он давно уже начал догадываться, но в чем боялся себе признаться.
Эти солдаты были теми самыми солдатами, которых он бросил в ту ночь возле укрытия.
Возобновилась боль в правой ноге. Когда подошла очередь Исиминэ, Токусё, приподнявшись, попытался окликнуть его. Тот так и не поднял головы. Не сумев выдавить из себя ни звука, Токусё откинулся на изголовье и закрыл глаза. Две холодные ладони обхватили его раздутую лодыжку. Тонкие губы раскрылись, принимая в рот большой палец. Когда кончик языка Исиминэ коснулся раны, внезапная острая боль пронзила ногу Токусё от кончиков пальцев до паха и выплеснулась через вдруг отвердевший член. Коротко вскрикнув, Токусё вдохнул свежий запах трав, исторгнутый его одряхлевшей плотью.
— Эй, как делишки?
Увидев неожиданно вошедшего в комнату Сэйю, Уси, как раз обтиравшая тело Токусё, насупилась:
— Чего притащился?
Не обращая внимания на язвительный тон Уси, Сэйю изобразил на своем красном, пропитом лице дружелюбную улыбку и протянул ей белый пакет из супермаркета:
— Пришел проведать больного. А что? Это вот ему.
Извлеченные из мешка плоды папайи и гуайявы были наверняка где-то украдены.
— Уматывай лучше подобру-поздорову вместе со своими гостинцами.
Разложенные на столе плоды папайи, перезрелые, истекающие соком, раздражающе пахли, из одного, прорвав оранжевую кожицу, выполз жук. Ухватив жука пальцами, Сэйю вышвырнул его в окно, и тот, сверкнув зеленым блеском, растворился в небесной синеве.
— Откуда спер?
— Да ты что? Купил в лавке.
— Враки! — не скрывая своего отвращения, отрезала Уси. Облокотившись на оконную раму, Сэйю заискивающе улыбался, почесывая свою плешивую голову. Он изрядно состарился за те несколько месяцев, что они не виделись, и, почувствовав, как в ее душе шевельнулось что-то вроде жалости, Уси раздумала его выгонять.
Сэйю и Токусё были ровесниками и приходились друг другу двоюродными братьями. Сэйю никогда не имел семьи и не любил сидеть на одном месте: он то ездил на заработки на Хонсю, то нанимался на поденную работу в Наху, однако перед Новым годом по старому календарю неизменно возвращался в деревню и, обосновавшись в доме, который достался ему от родителей, зарабатывал себе на жизнь резкой сахарного тростника. Но в нынешнем году он не появился перед старым Новым годом, что немного обеспокоило Токусё, хотя обычно присутствие двоюродного братца скорее раздражало его. Сэйю имел прозвище Лесная Мышь и соответственно отличался хилым телосложением и мелкими чертами лица, с которыми контрастировали великолепные крупные, как у лошади, зубы. Теперь на нем были дважды подвернутые снизу брюки, некогда купленные на распродаже у американцев, и яркая майка. Он с любопытством разглядывал Токусё.
— Уже под семьдесят, а дурак дураком, — пробурчала Уси. Она всегда подозревала, что именно Сэйю был виною тому, что Токусё пристрастился к спиртному и азартным играм. Приблизившись, Сэйю протянул руку, чтобы снять прикрывающее ногу Токусё полотенце, но Уси, схватив лежащую рядом мухобойку, шлепнула его по руке.
— Какого черта ты меня бьешь?
— Нечего тут лезть со своими вонючими руками.
— Но ведь я тоже переживаю…
— Плевать мне на твои переживания. Сказано — не лезь.
Поскольку Уси продолжала размахивать мухобойкой, Сэйю поспешно отступил и стал с другой стороны кровати. Отсюда ему еще лучше было видно, как сочится вода. На кончике белого набухшего большого пальца виднелась небольшая ранка, на ней образовывалась капля, которая, стекая по подошве, падала в подставленное ведро.
— Это вода, что ли? — спросил он, но Уси не ответила. Капли бесцветной, прозрачной жидкости, на вид еще более легкой и чистой, чем простая вода, падали в ведро, оставляя круги.
— Эй, ты что это там делаешь? — И на голову Сэйю, который, нагнувшись, разглядывал ногу, с громким хлопком опустилась мухобойка.
— Пошел прочь! Нечего тут глаза мозолить! — Недовольно ворча, Уси дала Сэйю пинка под зад, затем, обеими руками ухватив ведро, поднесла его к окну и замешкалась, пытаясь поднять.
— Не след тебе так надрываться! — Сэйю хотел помочь ей, но, осыпаемый грубой бранью, вынужден был отступить и, прислонившись к оконной раме, стал смотреть, как вода растекается по саду. Задний двор густо зарос сорными травами. Очевидно, у Уси, несмотря на все ее трудолюбие, не доходили до них руки.
Живая изгородь из китайской розы тоже была неухожена — ветки как попало торчали в разные стороны, на фоне синего неба четко выделялись красные цветы. Какие-то плети — то ли луффы, то ли тыквы — лезли вверх, цепляясь за живую изгородь, на них цвели два ярко-желтых цветка. Засмотревшись на эти крупные цветы, Сэйю вдруг заметил, что и сорняки, и китайские розы буйствовали только в той части сада, где сверкали капли воды, выплеснутой Уси из ведра. Там, куда брызги не долетали, виднелись лишь редкие и чахлые ростки, а живая изгородь хранила те очертания, которые ей, очевидно были некогда приданы при стрижке. Он задумался, пытаясь разгадать причину этого странного явления, но его размышления были прерваны грубым окриком:
— Эй, если у тебя нет никакого дела, то давай выметайся.
Сидя рядом со стоящим у кровати вентилятором, Уси злобно сверкала на него глазами.
— Что-то у тебя, сестрица, сорняки-то больно уж разрослись…
Взгляд Уси сделался еще более злобным, лицо ее запылало от ярости.
Сэйю хорошо знал, что для Уси не было большего позора, чем заросший сорняками огород или сад, поэтому, приступая к переговорам, постарался не задеть ее самолюбия.
— А что бы тебе, сестрица, не нанять меня в подмогу? Я ведь и прополю, и на поле повкалываю, если надо. Могу и за Токусё ходить. А возьму немного, самую малость. Кормить станешь, и тому буду рад.
Уси, сохраняя на лице гневное выражение, задумалась. Вообще-то был нужен помощник. Ей удавалось вырываться в поле лишь на очень короткое время, его на одну прополку и то не хватало, а тут еще Токусё — конечно, следовало бы почаще поворачивать его, чтобы не возникло пролежней. Кое-кто из соседей предлагал ей свою помощь, но не в характере Уси было перекладывать свои заботы на других. Мысль о том, что у нее нет иного выхода, как только принять предложение Сэйю, приводила ее в ярость, но она все же решилась нанять его, определив жалование в тысячу йен в день при трехразовом питании и пригрозив: «Будешь лодырничать или воровать — кости переломаю».
Наказав Сэйю, во-первых, менять ведро на новое по мере его наполнения водой, во-вторых, каждые тридцать минут менять положение больного, в-третьих, сегодня же скосить всю траву на заднем дворе и, в-последних, немедленно дать ей знать, если что случится, Уси влезла в телегу и отправилась в поле, по дороге раза два едва не сбив возвращавшихся из школы ребятишек.
Сначала Сэйю развлекал себя тем, что осматривал ногу Токусё, пытался заговаривать с ним, присев у изголовья, но, поскольку тот ни на что не реагировал, он быстро соскучился, включил погромче приемник, и, настроившись на волну, по которой передавали народные песни, прислонился к стене и задремал. Примерно через час он очнулся от того, что нижнюю часть его тела начал пробирать холод. Посмотрев на свои ляжки, Сэйю на какой-то миг испугался — не обмочился ли он ненароком во сне? Вскочив, он поспешил заменить ведро. Струя, сочившаяся из большого пальца, стала больше, и вода, переполнив ведро, вылилась на пол.
— Вот балда! Нешуточное ведь дело…
Выплеснув воду из окна, он торопливо начал вытирать пол.
— Чудно, однако!
Остановившись, чтобы перевести дух, Сэйю некоторое время наблюдал за водой, падающей из кончика раздутого большого пальца Токусё, потом, взглянув на свои руки, которые с недавнего времени ужасно зудели, обнаружил, что их тыльная часть сплошь покрыта какими-то черными точками. «Уж не насекомые ли какие?» — подумал он и, испугавшись, принялся тереть руки, но точки не стирались. Вдруг он понял, что это растут его собственные волосы, и весь покрылся холодным потом от страха. Сэйю, так же как и Токусё, не отличался волосатостью. Чего только братья не делали, чтобы волосяной покров стал погуще, иногда даже сбривали волосы на груди и на руках, но безуспешно, ничего, кроме нежного пушка, у них не вырастало. А тут по всей тыльной части руки Сэйю, от пальцев до запястья пробивались жесткие черные волоски. Пока он рассматривал эту великолепную щетину, что-то вдруг блеснуло за окном. Выглянув на задний двор, Сэйю увидел, что повсюду сверкала выплеснутая им недавно вода, а от вставших во весь рост трав пахло свежей зеленью. Красные и желтые цветы на живой изгороди поражали особенной яркостью красок. Вернувшись к ведру, Сэйю подставил руку под капающую воду, затем похлопал ладонью по своей плешивой голове. Результат не заставил себя ждать. У Сэйю возникло такое ощущение, будто под кожей, щекоча ее, ползли маленькие червячки; дотронувшись рукой до головы, он нащупал жесткую щетину, которая быстро превращалась в тонкие мягкие волосы. Сдерживая внезапное сердцебиение, он зачерпнул воды из ведра и принялся ее рассматривать. Но с виду это была самая обычная вода. Он поднес ее к носу, но никакого запаха не почувствовал. Собрав в пригоршню немного сочившейся из опухоли воды, Сэйю с опаской лизнул ее. Она оказалась чуть сладковатой и гораздо приятнее на вкус, чем можно было вообразить. Набрав в рот побольше воды, он повертел языком и вдруг почувствовал, как где-то в области заднего прохода образовался сгусток тепла и горячая волна быстро распространилась по всему телу. Сладостная боль пронзила поясницу. Брюки впереди вздулись. И то, что уже много лет напоминало головку мертвого воробышка, оказываясь совершенно никчемным в присутствии женщины, стало величиной с голубиную голову и закрутило шеей.
