Григорий Чхартишвили - ОН. Новая японская проза
Мужчин было пятеро. Из четверых, стоящих в изножье кровати, двое были в касках, у двоих других выбритые наголо головы замотаны пожелтевшими бинтами. У того, кто стоял в строю первым, правая рука была в лубке, второй он опирался на костыль. У него отсутствовала правая нога, начиная от колена. Третий выглядел не старше четырнадцати-пятнадцати лет. Правая половина лица у него потемнела и вздулась, а по верхней части обнаженного туловища бежали наискосок три ряда глубоких длинных ран. По краям раны обросли лиловыми, напоминающими тутовые ягоды, сгустками крови. Четвертый мужчина имел правильные черты лица, и в нем угадывался уроженец Хонсю. На теле у него вроде бы не было никаких ран, но, переведя взгляд на шею, Токусё заметил, что она перерезана сзади более чем наполовину.
Между тем сидевший на корточках у ног Токусё мужчина, припав ртом к опухоли, принялся лизать подошву ноги. Лицо Токусё перекосилось от страха и от щекотки, изо всех сил стараясь не лишиться рассудка, он принялся распевать песню, под которую обычно в деревне плясали на празднике Урожая. Спустя некоторое время мужчина, пивший воду, поднялся. И тут же стоявший первым в строю уселся на корточки на его место и приник к воде. Предыдущий посмотрел на него с явной досадой, но немедля повернулся кругом, отвесил Токусё почтительный поклон, затем повернулся направо и медленно исчез в стене. Почти одновременно из левой стены появился новый солдат и занял свое место в конце строя. Новичок с явным интересом оглядел комнату и, встретившись взглядом с Токусё, изобразил на своем небритом лице улыбку, после чего слегка поклонился. На вид ему было за сорок. Токусё показалось, что он где-то встречался с ним, но где именно, он так и не смог вспомнить. Подросток с замотанной бинтами головой, вдруг застонав, принялся рукой стряхивать что-то с израненной груди. На пол градом посыпались крупные черви цвета слоновой кости. Они резво поползли к кровати. У Токусё вырвался хриплый стон. Одолев сантиметров тридцать, черви, превратившись в черное пятно, исчезли.
Скоро закончил пить второй солдат и, почтительно поклонившись Токусё, исчез в правой стене. Тут же из левой появился новый солдат и встал в строй. Так продолжалось до рассвета.
Солдаты вели себя смирно. Токусё вскоре перестал бояться, что они причинят ему вред. Тела всех были покрыты глубокими ранами, и он даже стал испытывать острую жалость, наблюдая за тем, как они стоят, с трудом удерживаясь на ногах, как, поклонившись ему, исчезают. Были среди них и такие, на которых он не мог заставить себя смотреть. У одного солдата, лет двадцати на вид, был вырван кусок шеи от горла до самой ключицы, и каждый раз, когда он делал вдох, из его трахеи булькая извергалась кровавая пена. Но даже он пил воду жадно и сосредоточенно. По часам на стене Токусё высчитал, что на каждого солдата приходится около двух минут. Похоже, что за столь короткое время им не удавалось утолить жажду, тем более что вода сочилась каплями, во всяком случае, почти все, отходя от кровати, бросали на ногу взгляд, полный сожаления, и многие уступали свою очередь только потому, что их отталкивали следующие. Некоторые лизали подошву ноги, а некоторые, очевидно потому, что вода текла не быстро, взяв в рот большой палец, сосали его, и тогда Токусё, которому становилось щекотно, сверлил их грозным взглядом. Но постепенно он привык и к этому и лежал спокойно, то и дело погружаясь в неглубокий сон.
Новые солдаты перестали появляться в пять часов утра. Небо уже начинало светлеть, когда последний солдат, закончив пить воду, нетвердой походкой, опираясь на посох, направился к стене и исчез в ней. Медленно повернув осоловевшую голову, Токусё посмотрел на свою правую ногу. Опухоль заметно спала, и вода уже не текла. Сон у Токусё как рукой сняло, будь у него голос, он бы громко рассмеялся. Сильно напрягшись, он попытался подняться, но внезапная острая боль пронзила правую ногу от кончиков пальцев до паха. Из большого пальца снова хлынула вода, и Токусё, не успев даже закрыть рта, потерял сознание.
К полудню уменьшившаяся было в объеме нога приобрела свои прежние размеры.
Разумеется, Уси из кожи вон лезла, только бы вылечить мужа. Она расспрашивала древних деревенских бабок, и когда узнавала о каком-нибудь средстве, по их мнению, весьма действенном при болезнях ног, тут же пробовала его на Токусё. Чего только она не делала: поила его отваром из дождевых червей и мелких рыбешек, водившихся в заливных полях, давала ему сок травы, которая называется фупа и растет среди утесов на скалистых морских берегах (ей говорили, что, отведав этого сока, даже умирающая бабочка может снова взлететь), услыхав от кого-то о замечательных целебных свойствах мяса морских черепах, она не пожалела сил и достала его. Компрессы с алоэ, иглоукалывание, прижигания моксой… Да что там — однажды она даже сама попробовала пустить ему кровь. Уси очень боялась, что если по натянутой гладкой коже полоснуть бритвой, то из надреза ручьем хлынет либо кровь, либо вода, поэтому она лишь слегка надсекла кожу и дождалась появления красивой красной капли. Кровь, собранная в стакан, по цвету и по вязкости казалась вполне здоровой. Явная чистота этой крови успокоила ее, но больному все не становилось лучше.
По настоятельному совету деревенских старух Уси попробовала пригласить знахарку, которая пользовалась большой известностью в здешних краях. Но дело кончилось тем, что та, выманив у Уси основательную сумму денег, заявила, что ей следует проявлять большую почтительность к предкам, после чего Уси, устыдившись своего малодушия, решила впредь не прибегать к помощи знахарей.
— Нет, не выходить мне тебя. Пощади меня, Токусё.
Услышав эти слова, вырвавшиеся у Уси однажды, когда она сидела рядом с ним, тихонько поглаживая его ногу, Токусё почувствовал, как его словно обдало горячей волной.
Солдаты стали появляться каждый вечер. Около полуночи Уси, заменив ведро, удалялась в свою комнату, и вскоре из левой стены один за другим начинали возникать солдаты. К этому моменту шея и глаза Токусё обычно обретали подвижность. Все то время, пока солдаты находились в комнате, они не обращали на Токусё никакого внимания и смотрели в его сторону, только когда кланялись ему. Взгляд этих израненных, с трудом стоящих на ногах людей был прикован к большому пальцу ноги Токусё.
Он довольно быстро понял, что это японские солдаты, получившие тяжелые ранения. Большинство из них явно родились на Хонсю. Возраста они были самого разного, среди окинавцев оказалось немало седых стариков, согнанных, скорее всего, для укрепления частей гражданской обороны. При виде их Текусё изумился: «Неужели можно было и таких…» Солдаты почти не разговаривали друг с другом, они тихо дожидались своей очереди. Тех, кто не в силах был держаться на ногах, поддерживали стоящие впереди или сзади. Токусё постепенно надоедало рассматривать их, и он закрывал глаза, надеясь забыться сном.
Шла к концу третья ночь с той самой, когда к нему стали приходить солдаты. Очнувшись от дремоты, Токусё проводил рассеянным взглядом исчезающего в стене солдата и, повернув голову, стал смотреть, как из противоположной стены появляется новый. При виде фигуры с опущенной головой у него вырвался невольный стон:
— Исиминэ…
Да, перед ним стоял Исиминэ, тот самый Исиминэ, с которым когда-то вдвоем они — одни из всей деревни — уехали в Сюри поступать в педагогическое училище, тот самый Исиминэ, с которым вместе они стали членами общества «Служение трону железом и кровью». И вот теперь этот Исиминэ стоит перед ним точно такой же, каким он был в тот день, когда они расстались. Портянки, намотанные вместо бинтов вокруг его бедер, потемнели от крови. Это были портянки Токусё, он снял их с себя, чтобы перебинтовать рану Исиминэ. Он же наложил на его сломанную правую ногу этот лубок из сосновой ветки. Глядя на склоненную голову друга, на его тонкий профиль, Токусё почувствовал, что у него снова отнялся язык.
Токусё и Исиминэ были земляками, но познакомились только в педагогическом училище и очень скоро, спустя несколько месяцев, сделались закадычными друзьями: только между собой говорили они о самом заветном, о том, о чем в обществе обычно умалчивали, предпочитая отшучиваться или переводить разговор на другое. Поскольку же Исиминэ, превыше всего ценивший чтение, был молчалив, в большинстве случаев говорил один Токусё. Ответы Исиминэ, отличаясь предельной лаконичностью, всегда казались Токусё очень убедительными, и хотя он выслушивал друга со снисходительной улыбкой, в глубине души неизменно считался с его мнением.
Когда начались военные действия на Окинаве, Токусё и Исиминэ как члены общества «Служение трону железом и кровью» попали в одно подразделение, в качестве связных и подносчиков патронов. Их подразделение первым вступило в бой с американцами, которые, высадившись на берег в центральной части острова, стали быстро продвигаться к югу, но уже во втором сражении подразделение было наголову разбито, после чего, больше не принимая участия в боевых действиях, только отступало все дальше и дальше на юг. Исиминэ и Токусё вместе с несколькими солдатами-яматцами[29] переходили от одной пещеры к другой. Это продолжалось до той самой ночи, когда Исиминэ был ранен осколком снаряда в живот во время артобстрела, и они расстались у естественного укрытия в Симадзири.
