Ян Отченашек - Гражданин Брих. Ромео, Джульетта и тьма
Бартош захлопнул и отодвинул блокнот. Странное дело, что-то нашло на тебя, Бартош, чего ты и сам не понимаешь… Какая-то тоска и сознание беспомощности. Ты всегда считал, что не знаешь сомнений, а теперь вдруг ощутил, что тебе не хватает чего-то важного, что изменит твой прежний, резкий и прямолинейный взгляд на людей. Тебе хочется выбросить все свои блокноты и бежать прочь из затхлой комнатушки, бежать куда?.. Бог весть! Туда, где вокруг тебя будут живые люди.
А потом он о чем-то вспомнил, и по его губам пробежала усмешка.
9
Возвращаясь со службы тем же путем через Ригровы сады, Мизина опять встретил Кашалота. Издалека узнав бывшего управляющего, он хотел было свернуть в сторону, но Кашалот уже заметил его. «Ничего не поделаешь, — с досадой подумал Мизина. — Опять будет болтать этот бывший. О терроре, о демократии, о том, что «всему скоро конец», — об этом, мол, уже объявило западное радио. Будет расспрашивать об обстановке в компании и надоедать жалобами. Знал бы он, куда я иду сегодня вечером!» Недавний Кашалот сказал ему таинственным шепотом, что всякий, кто спутается с коммунистами, будет отовсюду изгнан, уничтожен, превращен в прах и после свержения нынешнего режима в лучшем случае сможет пойти в чернорабочие. Пхе! Кашалот казался Мизине смешным и ничтожным. И это тот самый Кашалот, перед которым все трепетали? Облезший беззубый тигр. Вон он тащится в поношенной, пахнущей нафталином шубе — видно, и этим демонстрирует полученные обиды. Плохо выбритый, правая рука в повязке… «Паралич, что ли? Уж лучше не буду спрашивать. И вообще не стоит слишком часто показываться рядом с ним, еще увидит кто-нибудь из знакомых, пойдут разговоры… Ага, повесил нос, приуныл, канцелярский орел! — мысленно хихикает Мизина. — Этакое свержение кумира иногда полезная вещь!»
Но он ничем не выдаст своих мыслей, боже упаси! Надо быть предупредительным. Что, если прогнозы Кашалота сбудутся? Тогда этот подлец — а ведь он и есть подлец — станет крупной величиной. Его будут считать жертвой коммунистической расправы, он герой, давайте его сюда, да здравствует Кашалот! Он не склонил гордой головы перед тиранией!
И Мизина выслушал жалобы Кашалота, сочувственно кивая головой и осторожно поглядывая по сторонам. Сегодня в душе Мизины даже шевельнулось сочувствие: как это страшно — быть низвергнутым с такой высоты! Его самого угнетала мысль о вчерашнем партийном собрании, и в этом были истоки сочувствия. «Да, да, не забуду, устрою, не беспокойтесь, уважаемый пан директор».
«Кретин! — подумал он, отделавшись от бывшего хозяина у выхода из парка. — Полетел кувырком, а раньше сидел в директорском кресле, раздувался, как пузырь, и всех подминал под себя. Так молчи теперь и не бросай тень на других людей».
За ужином у Мизины не было аппетита, он вяло жевал и мрачно смотрел через стол на Иржину, которая тотчас после ужина удрала в свою комнату. Хотелось распечь жену за то, что она сегодня — как назло — приготовила его любимое блюдо — тушеные почки с картофелем. Могла бы, даже при своем скудоумии, сообразить, что ему сегодня не до еды.
— Что нового на службе? — спросила она, как обычно.
Мизина нервно покосился на столовые часы, но все же ответил:
— Представь себе, Маничка, у Казды опять был припадок. Ушел домой…
— Карел?
— А кто же еще! Боюсь, что он уже не жилец на этом свете… Ну, ну, прошу тебя, не пускай слезу, тебе просто ничего сказать нельзя. Хватит с меня трепки нервов на службе. Может быть, даже придется поехать с трудбригадой… А Казда сам виноват, я его предупреждал.
— А у Алека Казды как раз начинаются государственные экзамены! — вздохнула жена.
— Ну и что ж? Его отец ведь еще не в гробу, — нахмурился Мизина и, подумав, добавил: — Живуч, как кошка!
— А ты думаешь, Индржих… ты думаешь…
— Ничего я не думаю! — рассердился он и развел руками. — Ты сразу вообразишь бог весть что!
И вышел в переднюю переодеться к собранию. Жена приготовила ему праздничный костюм и белую крахмальную сорочку, но Мизина решительно отверг все это. Какова идиотка! Надо как раз наоборот. Он вытащил из шкафа заношенное пальто с пузырями на локтях, снял с руки золотое кольцо и заменил золотые очки на роговые. Возражения изумленной жены были пресечены решительным жестом.
— Ладно, все в порядке. Не понимаешь — не суйся.
Хозяйка ресторана «Котрба» — крутобокая буфетчица, «вдова Йозефа Котрбы», — стояла за пивным прилавком, положив пухлую руку на пивной кран. Она удивленно воззрилась на Мизину. Что ему тут нужно?
— Честь труду! — поспешно пробормотал он в дверях и прошел в зал. Пришел он одним из первых, за полчаса до начала собрания. Экая досада, к чему такое подчеркнутое рвение. За председательским столиком сидел какой-то незнакомый человек — видимо, член партийного комитета. Он бросил на Мизину беглый взгляд, невнятно ответил на его громогласное приветствие и продолжал просматривать анкеты. У него было простое, грубоватое, загорелое лицо, чуть выпяченные губы — в общем, как показалось Мизине, довольно приветливый человек.
Мизина оглядел зал, ища, где бы пристроиться, и выбрал столик в углу у окна. За спиной стена и виден весь зал. Он уселся, облокотясь на стол, покрытый застиранной скатертью с трафаретным узором из синих и желтых цветочков. Этот узор он много раз разглядывал на протяжении вечера.
К восьми часам в зал стали собираться люди. Они весело и по-дружески говорили между собой, в помещении зазвучали говор и смех. Мизина внимательно рассматривал всех. Вон тот, носатый, наверняка добряк. А кто председатель? Видимо, этот парень с удивительно светлыми волосами; похоже, что он преждевременно поседел. Вот он садится за председательский столик… Были и знакомые лица. Вон тот юнец живет у нас на пятом этаже. Наверное, студент. Вон советник Боуз из земского комитета, Мизина хотел помахать ему, но не решился… Инженер, что живет напротив, давно носит партийный значок. Вот угольщик из угловой лавки. Хорошо, что мы берем уголь прямо со склада и он меня не знает.
К столику Мизины подсели трое, видимо, рабочих, со спокойными, морщинистыми лицами. Старший простуженно шмыгал носом. Говорили они на самые заурядные темы, все трое оказались железнодорожниками. Мизина дружески улыбнулся им и попытался завязать беседу, но она не клеилась. Тогда он извлек из кармана повестку, положил ее перед собой и стал терпеливо ждать.
Как тут накурено! Синий табачный дым клубился под потолком. Буфетчица со стуком поставила перед Мизиной кружку пива, он хотел было запротестовать, так как пил только минеральную воду, но, заметив, что все остальные не возражают против пива, вовремя прикусил язык.
«Еще и это придется стерпеть! — жалобно подумал он, ибо был ярым трезвенником. — Нализаться тут пивом, как сапожник!»
Светловолосый человек постучал карандашом о пивную кружку, и шум в зале утих.
— Товарищи, начинаем собрание нашей низовой партийной организации. На повестке дня…
А где Гассманиха? У Мизины на мгновение вспыхнула надежда, что ее не будет, и тотчас погасла: в зал торопливо вошла запыхавшаяся Гассманова в черном платке и с рыночной сумкой, которую она всегда брала с собой, когда выходила за пределы своей домовой империи. Переваливаясь с боку на бок, как утка, толкая сидящих в спины, она пробралась вперед и уселась вблизи председательского столика, обратив к залу хмурое, сосредоточенное лицо. Ее величественный вид лишил Мизину последних остатков мужества и выдержки, беспокойство овладело всем его существом, тело как-то обмякло. Что может рассказать о нем Гассманиха, он просто не представлял себе: ведь прежде они едва ли обмолвились парой слов. Но неизвестность только усиливала тревогу. Скорей бы все кончилось! Доклад о международном положении бесконечен! Что там такое говорит о западных державах этот долговязый докладчик? Мизина слушал вполуха и все приглядывался к людям, сидевшим рядом. Вот и родственная душа: советник Боуз, он когда-то был активистом католической партии. «Его положение еще похуже моего», — с удовольствием подумал Мизина.
Раздались короткие аплодисменты, доклад окончен. Мизина тоже усердно хлопал в ладоши. Начались прения. Выступила и Гассманова. Говорила она совсем не на тему, честила реакцию и капитализм, путала и плела с пятого на десятое, то и дело повторяясь, как заигранная шарманка. Мизина сразу заметил, что здесь ее не принимают всерьез и дают ей выговориться, терпеливо ожидая, пока иссякнет ее ораторский пыл. Председателю все же пришлось напомнить ей: «Говори по существу, товарищ Гассманова, и покороче. Другие тоже хотят выступить». Гассманиха сердито помолчала, потом плюхнулась на стул, все еще возбужденная собственной речью. До конца собрания она обиженно молчала и, насупясь, глядела в одну точку.
